– Странная комнатка, правда, мисс? Знаете, что я думаю всякий раз, как захожу сюда? Я думаю: ж-ж-ж… ж-ж-ж!.. Думаю: вот, значит, что чувствует пчела или оса, когда возвращается в свой улей.

Мы немного постояли, озирая полки.

Я спросила, неужели здесь коробки с вещами всех узниц, и мисс Крейвен кивнула:

– Всех до единой, и еще свободных полно.

Она подошла к полкам, вытащила первую попавшуюся коробку и поставила на стол. Когда она сняла крышку, в воздухе потянуло слабым серным запахом. Надзирательница пояснила, что всю поступающую на хранение одежду окуривают, чтобы истребить паразитов, «но, конечно, не все платья переносят это одинаково хорошо».

Она извлекла на свет божий тонкое ситцевое платье, которому дезинфекция определенно не пошла на пользу: воротник висел клочьями, на манжетах темнели подпалины. Под ним в коробке лежали пожелтелое нижнее белье, пара разбитых башмаков из красной кожи, шляпка с воткнутой в нее булавкой с облупленной фальшивой жемчужиной и почернелое обручальное кольцо. Я прочитала имя на табличке: «Мэри Брин». Эту арестантку я как-то раз навещала – она еще показывала следы собственных зубов на руке и жаловалась, мол, крысы покусали.

Мисс Крейвен закрыла коробку и поставила на место. Я подступила поближе к полкам и рассеянно скользила глазами по табличкам с именами, пока надзирательница вытаскивала одну коробку за другой, приподнимала крышки и заглядывала внутрь.

– Иные уж такое скудное барахлишко сдают, просто диву даешься, – проговорила она, открыв очередную коробку.

Я подошла посмотреть. Порыжелое черное платье, парусиновые тапочки и ключ на бечевке – интересно, от чего он?

Мисс Крейвен задвинула коробку на место и поцокала языком:

– Даже завалящего платочка на голову нет.

Она двинулась дальше вдоль ряда полок, и я следовала за ней, заглядывая во все коробки. В одной хранились очень красивое платье и бархатная шляпка, украшенная чучелом птички – с клювом и стеклянным глазом; но вот нательное белье было таким грязным и рваным, словно лошади топтали копытами. В другой оказалась нижняя юбка, вся в жутких бурых пятнах, – не иначе, кровь, с содроганием догадалась я. Заглянув еще в одну коробку, я опять невольно поежилась: помимо платья, нижних юбок, башмаков и чулок, там лежал длинный густой пучок рыжевато-каштановых волос, перевитый бечевкой. То были волосы, отрезанные у арестантки при поступлении в Миллбанк.

– Собирается шиньон из них сделать, когда выйдет, – сказала мисс Крейвен. – Смешно, честное слово! Это Чаплин – знаете такую? Отравительница, чудом избежавшая петли. Ко времени, когда она заполучит назад свои роскошные волосья, ее рыжая голова станет совсем седой.

Она раздраженно захлопнула крышку и привычным движением втолкнула коробку обратно на полку. Ее собственные волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, были невзрачного мышиного цвета. Я вспомнила, как матрона-приемщица щупала отрезанные локоны цыганистой девушки, Черноглазки Сью, и внезапно мне вообразилась отвратительная сцена: они с мисс Крейвен шепчутся над перевязанным хвостом волос, или платьем, или шляпкой с птичкой: «Давай, примерь… да кто тебя увидит-то? Твой дружок просто ахнет от красоты такой. А кто носил это четыре года назад – никто ведь никогда не прознает».

Видение было столь отчетливым, что я отвернулась и крепко потерла виски, чтобы от него избавиться. Когда я вновь взглянула на мисс Крейвен, она уже изучала содержимое следующей коробки, презрительно пофыркивая. Внезапно мне показалось страшно постыдным делом рассматривать эти жалкие остатки обычных женских жизней. Как если бы коробки и впрямь были детскими гробиками и мы с матроной глазели на лежащих в них маленьких покойников без спроса и ведома убитых горем матерей. Но именно в постыдности нашего занятия и крылась неодолимая его притягательность, и когда мисс Крейвен лениво перешла к следующей полке, я, невзирая на все свои нравственные угрызения, последовала за ней. Там мы обследовали коробку фальшивомонетчицы Агнес Нэш и коробку бедной Эллен Пауэр, где лежал миниатюрный портрет маленькой девочки – надо полагать, внучки. Очевидно, Пауэр думала, что его разрешат держать в камере.

Ну а потом, само собой разумеется, я начала искать глазами Селинину коробку. Начала гадать, что там в ней. Если загляну туда, подумала я, непременно увижу что-то такое… не знаю, что именно… какую-нибудь вещь, что-нибудь, что сделает Селину понятнее и ближе…

Мисс Крейвен продолжала выдергивать с полки и открывать коробки, восклицая при виде убогих или красивых нарядов, иногда смеясь над старомодным фасоном. Я стояла подле нее, но не смотрела на то, что она мне показывала. Шаря глазами по верхним полкам, я спросила:

– А какой здесь порядок расстановки? В какой очередности размещены коробки?

Однако едва лишь надзирательница пустилась в объяснения, как я наконец нашла нужную мне табличку. Коробка стояла высоко, не дотянешься. К полкам была прислонена приставная лесенка, но мисс Крейвен явно не собиралась ею воспользоваться. На самом деле она уже вытирала платочком пальцы, готовясь сопроводить меня обратно в жилое отделение. Теперь она уперлась ладонями в бока и, вскинув глаза к потолку, издала чуть слышный жужжащий звук: ж-ж-ж… ж-ж-ж…

Нужно было от нее избавиться, и на ум пришел единственный способ.

– Ох… – Я взялась за лоб и слабым голосом проговорила: – Что-то мне нехорошо сделалось… от переизбытка впечатлений, видимо… – От волнения у меня действительно закружилась голова, и, должно быть, я сильно побледнела, ибо мисс Крейвен с испуганным возгласом шагнула ко мне. Продолжая держаться за лоб, я сказала, мол, ничего страшного, чувств я не лишусь, но не могла бы она… нельзя ли попросить… просто стакан воды?..

Надзирательница подвела меня к стулу и усадила.

– Как же я вас оставлю одну? – растерянно сказала она. – У врача в кабинете наверняка есть нюхательные соли, да только он сейчас в лазарете, и мне придется за ключами сбегать: они у мисс Ридли. А если вы тут без меня в обморок хлопнетесь?..

Я заверила, что не хлопнусь. Мисс Крейвен стиснула руки – вот же неприятность, она такого совсем не ожидала! – и поспешила прочь. Я слышала звяканье связки ключей и частый стук шагов, потом грохнула дверь.

Я тотчас вскочила, схватила лесенку и перенесла куда надо. Подобрала юбки и поднялась на несколько ступенек. Выдвинула с полки Селинину коробку и столкнула крышку.

В ноздри ударил горький запах серы, заставивший меня на секунду отвернуть лицо и прищуриться. Потом я обнаружила, что, поскольку свет падает сзади, моя тень полностью накрывает коробку, мешая разглядеть содержимое. Мне пришлось неловко изогнуться вбок, прижимаясь щекой к жесткому краю полки, и тогда стало видно, что лежит в коробке: плащ, шляпа, черное бархатное платье, башмаки, нижние юбки, белые шелковые чулки…

Я трогала, ворошила, перебирала вещи – и все искала, искала среди них что-то, сама не знаю что. Обычная женская одежда. Плащ и платье казались новыми, почти неношеными. Башмаки совсем не стоптаны, подошвы без потертостей. Даже простенькие гагатовые сережки, которые я нашла увязанными в уголок носового платка, не утратили блеска, и серебряные крючки на них ничуть не потемнели; а сам платок, белый с черной шелковой каймой, был безупречно чистый, отутюженный. Ничего особенного, решительно ничего. Такое впечатление, будто вся одежда недавно приобретена в лавке при похоронной конторе. Я не находила в этих вещах никаких свидетельств прежней жизни Селины – ни слабейшего намека, что они облекали именно ее хрупкое тело. Ровным счетом ничего.

Во всяком случае, я так думала, пока не пошарила среди шелка и бархата в последний раз и не увидела вдруг на самом дне коробки нечто похожее на свернувшуюся кольцами змею…

Волосы. Волосы Селины, туго сплетенные в косу, более толстый конец которой перевязан грубой тюремной бечевкой. Я потрогала пальцами: коса казалась тяжелой и сухой – как змеи, которые, говорят, несмотря на свой влажный блеск, совершенно сухие на ощупь. Там, где на нее падал свет, она отливала тусклым золотом, но не сплошным, а словно пронизанным нитями других цветов – где серебряными, где почти зелеными. Я вспомнила газетный портрет Селины с затейливой прической из завитков и локонов. С необрезанными волосами она выглядела такой живой, такой настоящей. А теперь гробоподобный ящик, душная комната… какое ужасное, мрачное место для хранения этих чудесных волос! Им бы хоть немного света и воздуха, подумала я – и опять вообразила перешептывающихся матрон. А что, если они придут и станут со смехом и с шуточками щупать, теребить, поглаживать Селинины волосы своими грубыми руками?