Двери их дома всегда будут открыты для нас, уверяет сестра. Там столько комнат, что можно с удобством разместить всех нас разом и никому не будет тесно. По всей видимости, там постоянно проживает какая-то незамужняя родственница мистера Барклея, которая наверняка мне понравится: очень умная дама – коллекционирует бабочек и жуков, даже выставляется в энтомологических обществах «наряду с мужчинами». Мистер Барклей – Артур – сообщил, что написал ей про мою добровольную работу с заключенными, и она ответила, что будет очень рада со мной познакомиться.

Миссис Уоллес спросила, когда я в последний раз была в Миллбанке.

– Как там ваш цербер, мисс Ридли? – продолжала она. – И пожилая женщина, которая слова забывает? – (Она имела в виду миссис Пауэр.) – Бедняжка!

– Бедняжка? – усмехнулась Присцилла. – Да она, похоже, просто слабоумная. И вообще все женщины, о которых рассказывает Маргарет, производят впечатление слабоумных. – Затем она сказала, что хоть убей не понимает, как я выношу общество таких особ. – Ты ведь даже наше общество едва выносишь! – Она пристально смотрела на меня, но на самом деле слова предназначались Артуру, сидевшему на ковре у ее ног, и он тотчас ответил, мол, неудивительно, ведь я заведомо знаю, что Присцилла никогда не скажет ничего интересного.

– Одна пустая болтовня, правда, Маргарет? – Теперь он называет по имени, разумеется.

Я улыбнулась, но продолжала смотреть на сестру, которая наклонилась и ущипнула Артура за руку. Она очень не права, называя арестанток слабоумными, сказала я. Все дело в том, что жизнь у них была совсем не такая, как у нее. Может ли она вообразить, насколько велика эта разница?

Присцилла ответила, что не желает ничего воображать, в отличие от меня, которая только и делает, что воображает всякие подобные вещи. Сейчас Артур держал ее запястья, оба ее тонких запястья, одной своей большущей рукой.

– В самом деле, Маргарет, – вновь заговорила миссис Уоллес, – неужели они все из низкого сословия? И все осуждены за преступления довольно-таки заурядные? У вас там нет каких-нибудь знаменитых убийц? – Она улыбнулась, обнажив зубы с темными продольными трещинками, как на клавишах старого фортепьяно.

Убийц обычно приговаривают к повешению, ответила я. А потом рассказала про одну девушку, Хэмер, которая до полусмерти избила сковородой свою хозяйку, но была признана невиновной и выпущена на волю, когда было неопровержимо доказано, что хозяйка крайне жестоко с ней обращалась. Присцилле, заметила я, следует быть поосторожнее со своими служанками в Маришесе во избежание подобной неприятности. Ха-ха, сказала сестра.

– А еще там сидит женщина, – продолжала я, – настоящая леди, своего рода знаменитость среди арестанток, – так вот, она отравила мужа…

Артур выразил надежду, что в Маришесе ничего подобного не случится. Ха-ха, сказали все.

Отсмеявшись, они заговорили о другом, а я все думала: стоит ли сказать, что еще там есть одна необычная девушка, спиритка?.. Сначала решила, что не стоит, а потом подумала: почему бы и нет? Когда я в конце концов все-таки сказала, брат тотчас же откликнулся, самым небрежным тоном:

– А, та медиум. Как там ее? Гейтс, что ли?

– Доус, – поправила я, несколько удивившись. За пределами Миллбанка я никогда не упоминала имени Селины Доус. И никогда не слышала, чтобы о ней кто-нибудь говорил, помимо тюремных надзирательниц.

Но Стивен кивнул – конечно же, он помнит это дело. Адвокатом обвинения был мистер Локк – «милейший человек, сейчас отошел от дел. С удовольствием поработал бы с ним».

– Мистер Халфорд Локк? – спросила мать. – Он как-то обедал у нас. Помнишь, Присцилла? Хотя нет, ты тогда была еще слишком мала, чтобы сидеть за столом с нами. А ты помнишь, Маргарет?

Нет, не помню. И слава богу. Я перевела взгляд со Стивена на мать и обратно, потом повернулась к миссис Уоллес и уставилась на нее.

– Доус, медиум? – говорила она. – Ну как же, знаю! Это ведь она ударила по голове дочь миссис Сильвестр… или придушила… или… одним словом, чуть не убила…

Я вспомнила гравюру с картины Кривелли, которую иногда подолгу разглядываю. Возникло ощущение, как если бы я бережно принесла ее сюда, а у меня ее бесцеремонно выхватили и начали передавать из рук в руки, пачкая нечистыми пальцами. Я спросила миссис Уоллес, знакома ли она с потерпевшей девушкой. Миссис Уоллес ответила, что в свое время водила знакомство с ее матерью – она американка, «с прескверным характером», а у дочери, помнится, роскошные рыжие волосы, но очень бледное лицо, все в конопушках.

– Ох и шумиху же тогда подняла миссис Сильвестр! Но думаю, спиритка и впрямь причинила бедняжке тяжелейшее нервное расстройство.

Я рассказала все, что говорила мне Доус: девушка просто страшно испугалась, никто на нее не нападал, а другая дама страшно испугалась при виде ее и умерла от потрясения. Даму звали миссис Бринк. Знала ли ее миссис Уоллес? Нет, не знала.

– Доус твердо стоит на своем: во всем виноват дух.

Стивен сказал, что на ее месте он тоже валил бы все на духа, – на самом деле он решительно не понимает, почему подобные заявления не звучат в суде каждый день. Я сказала, что Доус показалась мне вполне бесхитростной. Ну так спиритические медиумы и должны производить именно такое впечатление, ответил брат. Они нарочно учатся этому для своего ремесла.

– Подлая шайка все они, – живо продолжал он. – Ловкие мошенники. Весьма неплохо наживаются на простофилях.

Я приложила ладонь к груди, где прежде всегда висел медальон, – хотя и сейчас не понимаю, хотела ли я этим жестом привлечь внимание к своей потере или, наоборот, скрыть ее. Я взглянула на Хелен, но она с улыбкой что-то говорила Присцилле. Миссис Уоллес выразила сомнение, что все до единого медиумы обманщики. Вот одна ее подруга как-то участвовала в спиритическом сеансе, и медиум рассказал ей такие вещи, которых ну никак не мог знать: про ее мать, про сына кузины, погибшего в пожаре.

– У них есть свои журналы с записями, всем известно, – сказал Артур. – Толстенные журналы с именами и сведениями, которыми они постоянно обмениваются. Боюсь, в одном из них есть имя вашей подруги. И ваше тоже.

– «Синие книги» спиритов! – ахнула миссис Уоллес. – Вы не шутите, мистер Барклей?

Присциллин попугай резко встряхнул перьями.

– В доме моей бабушки, – сказала Хелен, – говорят, не раз видели на лестнице призрак девушки, которая там упала и сломала шею. Она направлялась на бал в шелковых туфельках.

«Призраки!» – фыркнула мать; похоже, в этом доме никто ни о чем другом говорить не может, и почему бы в таком случае всем нам просто не присоединиться к служанкам в кухне…

Немного погодя я подошла к Стивену и, под шумок общего разговора, спросила, действительно ли он считает Селину Доус полностью виновной.

Он усмехнулся: ну, она же в Миллбанке, а значит – виновна.

Я сказала, что вот так же точно он отвечал на мои вопросы в детстве – будто уже и тогда был увертливым адвокатом. Я заметила, что Хелен наблюдает за нами. Жемчужины у нее в ушах походили на капли воска. В былые дни, увидев на ней эти серьги, я всякий раз представляла, как они плавятся от жара, исходящего от тонкого горла. Я присела на подлокотник кресла Стивена и спросила, с чего он взял, что Селина Доус столь расчетлива и одновременно столь агрессивна. «Ведь она совсем еще молодая…»

Да он ничего такого и не имел в виду, ответил брат. Просто он часто видит в суде девочек лет тринадцати-четырнадцати – таких маленьких, что приходится скамейку для них подставлять, чтобы присяжные могли разглядеть их толком. Но за такими девочками, добавил он, всегда стоит какая-нибудь взрослая женщина или мужчина; и если молодость Доус о чем-то и говорит, то, скорее всего, о том лишь, что «она подпала под дурное влияние». Я сказала, что Доус кажется человеком вполне в себе уверенным: если она и подверглась какому-то влиянию, то только духовного свойства.

– Тогда, возможно, она просто кого-то выгораживает, – сказал Стивен.