Последнее слово показалось мне тщательно выбранным. И я тотчас невольно вспомнила другие слова, написанные на табличке у входа в камеру: «Мошенничество и телесное насилие». Некоторые арестантки, которых я навещаю, находят утешение в возможности рассказать о своих преступлениях, осторожно заметила я.

– И вы хотите, чтобы я рассказала о своем? – быстро спросила она. – Пожалуйста, почему бы и нет? Разве только преступления-то никакого не было!

– А что было?

Доус потрясла головой:

– Была глупая девушка, которая страшно испугалась, увидев духа, и еще одна пожилая дама, которая страшно испугалась, увидев девушку, ну и умерла от потрясения. А вину за все возложили на меня…

Это я уже знала от мисс Крейвен. Почему же девушка испугалась? – спросила я. После небольшой заминки Доус ответила, что дух начал «грубиянничать», – именно такое слово и употребила. Дух начал грубиянничать, девушка грянулась на пол в нервическом припадке, а пожилая дама, миссис Бринк, увидев сие зрелище, испытала столь сильное потрясение…

– Оказалось, у нее была сердечная слабость, о чем я понятия не имела. Она лишилась чувств, а немного погодя умерла. Мы с ней дружили. Во все время суда никто об этом даже не вспомнил. Они поставили своей целью найти причину случившегося, какую-нибудь понятную для них причину. Мать девушки показала, что здоровью дочери был нанесен тяжелый вред, как и здоровью бедной миссис Бринк, и тогда всю вину приписали мне.

– Хотя на самом деле виноват был… э-э… дух-грубиян?

– Да, конечно!

Но какой судья, продолжала Доус, какие присяжные – если только они не набраны из числа спиритов, а Бог свидетель, как страстно она хотела, чтобы так и было! – какой судья и какие присяжные поверили бы ей? Они просто заявили, что дух ничего подобного сотворить не мог, поскольку духов не существует (здесь Доус состроила гримасу). И в конечном счете вменили ей мошенничество и телесное насилие.

Ну а девушка, спросила я, сама потерпевшая девушка – что показала в суде?

Во время сеанса она точно ощущала присутствие духа, ответила Доус, но позже начала сомневаться, под нажимом-то матери.

– Мать у нее очень богатая и наняла ушлого адвоката, который ловко выставил дело в нужном ей свете. Мой же адвокат оказался совсем никудышный, хотя все равно стоил мне всех моих денег… да, все деньги, что я заработала, помогая людям, просто улетели на ветер!

– Но если девушка и впрямь видела духа?..

– Не видела – осязала. Однако… в суде сказали, мол, осязала она всего лишь прикосновение моей руки.

Я и сейчас будто воочию вижу, как Доус складывает свои изящные руки вместе и пальцами одной медленно поглаживает красные шершавые костяшки другой.

Неужто же у нее не нашлось друзей, которые выступили бы в ее защиту? – спросила я, и она чуть скривила губы. О, друзей было много, и все называли ее «безвинной жертвой судебного произвола» – но только поначалу. Как ни печально говорить такое, но «даже в кругу спиритов» есть завистники, иные из которых превелико возрадовались ее унижению. Прочие же друзья попросту испугались. И когда в конце концов ее признали виновной, никто за нее не заступился…

Сейчас Доус выглядела очень несчастной, очень хрупкой и очень юной.

– Но вы настаиваете, что на самом деле виноват дух? – спросила я. Она кивнула. Кажется, я улыбнулась. – В таком случае страшно несправедливо, что вас посадили в тюрьму, а он остался на свободе безнаказанным.

– О нет, – возразила Доус, – не думайте, что Питер Квик на свободе! – Она неподвижно смотрела на запертую решетку позади меня. – В ином мире есть свои наказания. Питер сейчас заточен в таком же мрачном месте, как я. И точно так же ждет окончания своего срока и выхода на волю.

Именно такие слова прозвучали, и сейчас, когда я их записываю в дневнике, они кажутся еще более странными, чем показались несколько часов назад, когда Доус серьезно и убежденно отвечала на мои вопросы, по всем пунктам, сообразно с собственной четкой логикой. Тем не менее, когда она – таким тоном, будто говорила о добром своем знакомом, – упомянула «Питера», «Питера Квика», я опять невольно улыбнулась. Во время разговора мы подошли довольно близко друг к другу. Теперь я немного отступила назад, и она понимающе на меня взглянула:

– Вы считаете меня дурочкой или притворщицей. Считаете меня хитрой маленькой притворщицей, как и все они…

– Нет, ничего подобного, – быстро заверила я, ибо действительно так про нее не думаю, – а если некое смутное сомнение и посетило меня, пока мы беседовали, так оно тотчас же и улетучилось.

Я помотала головой. Просто я привыкла думать о вещах совсем иного рода, сказала я. О вещах самых обычных и заурядных. Полагаю, мой разум «совсем не просвещен в части явлений сверхъестественных».

Теперь улыбнулась она, но едва заметно.

– А вот мой разум познал слишком многое в области сверхъестественного. За что в награду меня заточили здесь… – Она повела рукой вокруг, словно пытаясь обрисовать единственным жестом всю угрюмую, лишенную живых красок тюрьму и все свои страдания в ней.

– Вам тут невыносимо тяжело, – помолчав, сказала я.

Доус кивнула.

– Вы считаете спиритизм лишь неким плодом фантазии. Но сейчас, когда вы здесь, не кажется ли вам, что реальным существованием может обладать все, что угодно, если в мире существует Миллбанк?

Я посмотрела на голые белые стены, на свернутую койку, на отхожее ведро, по которому ползала муха.

Не знаю, право, сказала я. Тюрьма, конечно, жуткое место – но ведь от этого спиритизм не становится реальнее. Во всяком случае, тюрьма являет собой мир, который я воспринимаю зрением, слухом, обонянием. Духи же… ну, возможно, они и реальны, но для меня они не существуют. Я даже не знаю, как говорить о них, просто не умею.

Говорить о них можно как угодно, ответила Доус; поскольку любые подобные разговоры «питают силу духов». Но все же лучше их слушать.

– И тогда, мисс Прайер, возможно, вы услышите, как они говорят о вас.

Я рассмеялась. Обо мне? Да уж, похоже, нынче на небесах совсем нечем заняться, раз они там решили обсудить Маргарет Прайер!

Доус кивнула и склонила голову к плечу. Я еще в прошлый раз заметила, что у нее есть особая манера менять тон голоса, выражение лица, общую позу. Она делает это исподволь, почти незаметно – не подобно актрисе, умышленно усиливающей жесты, дабы они были видны и в задних рядах темного зрительного зала, но подобно спокойной музыкальной пьесе, мелодия которой плавно понижается или повышается, меняя тональность. Доус проделала такое и сейчас – пока я все еще улыбалась, пока все еще говорила; до чего же, должно быть, скучен мир духов, если у них нет более интересных предметов для обсуждения, чем моя скромная персона! На лице ее медленно проступило терпеливое выражение. Взгляд исполнился мудростью. Мягко и совершенно спокойно она промолвила:

– Зачем вы говорите такое? Сами же знаете, что есть духи, которым вы очень дороги. В частности, один дух… он с нами сейчас и находится ближе к вам, чем я. Вы для него всех дороже, мисс Прайер.

Я оцепенело уставилась на нее, у меня перехватило горло. Услышать такое – совсем не то, что услышать рассказы про подарки и цветы от друзей-духов: она с равным успехом могла бы внезапно плеснуть водой мне в лицо или ущипнуть меня. «Бойд… – тупо подумала я. – Слышала папины шаги на лестнице в мансарду…»

Вслух же я с усилием проговорила:

– Что вы о нем знаете?

Доус молчала.

– Вы увидели мой черный плащ – и просто сделали догадку…

– Вы умны, – кивнула Доус и сказала, что способность, которой обладает она, не имеет ничего общего с умом. Способность эта для нее столь же естественна и необходима, как дыхание, сон, жевание и глотание пищи. И проявляется она независимо от ее воли – даже здесь, в Миллбанке!

– Но знаете, это странная вещь, – продолжала девушка. – Ощущаешь себя неким подобием губки, впитывающей любую жидкость, или… как там называются ящерицы, которые меняют окраску под цвет окружения, чтобы остаться незаметными? – (Я не ответила.) – В общем, еще в прежней своей жизни я привыкла считать себя именно таким вот существом. Бывало, ко мне приходили больные люди, и, посидев с ними, я тоже заболевала. Однажды пришла беременная женщина, и я отчетливо почувствовала шевеление ее ребенка в своем животе. В другой раз пришел джентльмен, желавший поговорить с духом своего сына; когда бедный мальчик явился, у меня вдруг выбило воздух из легких, как от страшного удара, и голову сдавило так, будто она вот-вот лопнет! Оказалось, мальчик погиб при обрушении дома. А я, значит, испытала последние в этой жизни ощущения несчастного.