Он осторожно положил руку на мешочек и поклялся.
— Хорошо, — сказала я и едва успела подвесить мешочек с рукой к поясу под юбкой, как мне пришлось наклониться через задок повозки и выблевать скудное содержимое моего пустого сведённого спазмом желудка прямо на камни двора.
— От вида этой сморщенной штуки в вашем мешочке кого угодно вырвет. — Мой подмастерье произнёс это так весело, что я едва его не убила. — Хорошая, успокаивающая душу и желудок еда — вот что вам сейчас нужно, синьорина. Смотрите, я набрал в эту корзину всякой снеди. — Бартоломео с довольным видом похлопал по большой корзине, которую он погрузил на повозку вместе со своей одеждой. В Каподимонте он полюбил упаковывать корзины с провизией для трапез на свежем воздухе у озера, к которым питали пристрастие все Фарнезе. Что касается меня, то, когда речь заходила о том, чтобы выставить еду, я предпочитала выставлять её в доме на буфете, а не на природе из корзинки для пикника. Меня опять замутило и вырвало.
— Может, хотите немного сабайона? — с надеждой в голосе спросил Бартоломео. — Я сделал его нынче утром: добрый миланский миндаль, немного холодного куриного бульона, потом процедил через сито с яичными желтками и небольшим количеством сладкого белого вина...
— Надеюсь, ты использовал треббиано из Пистойи, — сказала я, вытирая рот. — Это лучшее вино для приготовления сабайона.
— Ну, разумеется, я взял треббиано из Пистойи! И ещё немного корицы, тонко помолотого сахару, розовой воды...
Теперь мой подмастерье гладил меня по спине, словно нервную лошадь. Мне следовало бы осадить его — повар никогда не должен выказывать слабости при подчинённых — но я чувствовала себя слишком измотанной. Моё лицо болело и распухло, как распухает орех, если его всю ночь продержать в холодном молоке, а спала я, сидя за столом под дверью кладовой, где был заперт мой отец, прислушиваясь во сне, не зашевелился ли он. Я то и дело просыпалась от одного и того же кошмара: мне снилось, что он каким-то образом сумел отодвинуть задвижку изнутри и вот-вот набросится на меня снова. Чтобы увезти меня обратно в Венецию.
«Даже если ты убежишь от него сейчас, он всё равно сможет сделать так, что тебя увезут обратно, — прошептал тихий голос в моём мозгу, в то время как Бартоломео скороговоркой продолжал перечислять ингредиенты сабайона, словно читал список провизии, которую надо купить. — Теперь он знает, на кого ты работаешь. Ты можешь вернуться в Рим, а месяц или два спустя, у дверей будут ждать стражники, чтобы арестовать тебя за осквернение Церкви».
Я начну беспокоиться об этом позже. Мне придётся начать беспокоиться об этом позже — мне надо столь о многом беспокоиться сейчас, что я даже думать не могу о том, чтобы добавить к этому списку что-нибудь ещё.
В эту минуту во двор вышла мадонна Джулия, изо рта у неё в холодном рассветном воздухе шёл пар, за ней следовала Пантесилея с узлами, маленькая Лаура спала на руках няни, завёрнутая в подбитый мехом плащ. Сестра Джулии Джеролама шла сзади, громко и нудно жалуясь, но Джулия не обращала на её сетования никакого внимания. У неё был такой же измученный вид, как и у меня, под глазами залегли тёмные тени. Она молча прошла к карете, где её уже ожидала мадонна Адриана. Вслед за ней шёл Леонелло, вечная, одетая во всё чёрное тень La Bella, он помог ей подняться по ступенькам, потом забрался внутрь сам. Когда она садилась в карету, мне показалось, что я снова вижу на её шее бархатистый блеск огромной грушевидной жемчужины, которую подарил ей Папа. Она не надевала её всё лето, а сейчас надела вновь. Я почему-то подумала, что Орсино Орсини не станет сопровождать жену в этой карете. Он был здесь же, во дворе, стоял, несмотря на холод, с непокрытой головой, и Джулия посмотрела на него из окна кареты, словно задавая ему какой-то немой вопрос. Он открыл было рот, но тут же закрыл его. При этом вид у него был несчастный. Джулия посадила Лауру себе на колени и больше ни разу не взглянула на мужа.
Капитан стражи пришпорил свою лошадь, и та пошла рысью, выехав со двора в сторону дороги Монтефьясконе. Мне показалось, что из окон замка вслед нам глядят слуги и степенный брат мадонны Джулии, но мне было не до них. Единственное, что я хотела увидеть, была дорога, дорога, дорога, тянущаяся вперёд, уносящая меня всё дальше и дальше от человека, запертого в кладовой.
К середине дня меня почти совсем перестало мутить. Воздух был холоден и сух, на небе светило солнце, и мы двигались по пыльной дороге достаточно быстро. Бартоломео надоело сидеть в повозке, и он, спрыгнув, какое-то время шёл рядом, подбрасывая и ловя камешек. Стражники перекрикивались. Мадонна Джулия сидела в карете, опершись подбородком на руку и глядя из окна. Я слышала, как во второй повозке переговариваются слуги. Я могла бы поехать с ними, но хороший повар во время поездок всегда едет со своей утварью.
Этому меня научил мой отец.
Я откинула голову назад, опершись на деревянный сундук со сковородками, тарелками и хорошими острыми ножами, без которых я никогда не отправлялась ни в одну поездку. С каждым поворотом колёс, уносящих меня всё дальше и дальше от моего отца, туман слепой паники в моём мозгу постепенно рассеивался. Наверное, отец всё-таки не станет преследовать меня до самого Рима? Должно быть, сбежав, я наделала немало шума, если учесть, что я украла, но нынче все разговоры наверняка давно уже утихли. Если бы он притащил меня обратно в Венецию, чтобы там мне публично отрубили кисти рук, — это был бы грандиозный скандал. Какой архиепископ согласился бы после такого держать его у себя поваром?
Нет. Пусть первым побуждением моего отца, когда он вдруг меня увидел, и было схватить меня, однако, когда я буду далеко и меня не так легко будет поймать... в общем, кто захочет разрушить свою карьеру и репутацию одного из лучших поваров Венеции только ради того, чтобы наказать непослушную дочь?
Только не Паоло Мангано.
Я невольно улыбнулась. По крайней мере, я успела сказать своему отцу, что я лучший повар, чем он. И не всё ли равно, что он мне не поверил? Я-то знала, что это правда.
Всё ещё улыбаясь и мечтая, я подумала, что недурно было бы поесть вкусного сабайона на миндальном молочке, когда до моих ушей донеслись первые крики.
— Бартоломео? — Я высунула голову над задком повозки и поискала глазами моего подмастерья. — Что случилось: упала лошадь или...
Бартоломео с округлившимися глазами и застывшим взглядом как вкопанный стоял на дороге. Я посмотрела туда, куда был обращён его взгляд, и увидела то, что не сразу поняла: двое стражников, ехавших во главе нашей маленькой колонны, окровавленные, осели в своих сёдлах. Ещё один кричал, схватившись за плечо, — и на нас со всех сторон неслись похожие на волчью стаю солдаты в грязных доспехах, с пронзительными криками пришпоривая своих лошадей.
Я увидела капитана стражи, ехавшего рядом с каретой и заглядывавшего в окно, пытаясь флиртовать с мадонной Джулией, — он рывком распрямился, панически вертя головой. Он начал было выкрикивать приказы, но сзади с коней свалились ещё двое стражников, а в карете истошно завизжала сестра мадонны Джулии. Служанки в задней повозке тоже завизжали, и я видела, как седобородый одноухий чужеземный сержант сунул руку в повозку и вытащил одну из служанок Джулии за волосы. До меня донёсся её душераздирающий вопль, но тут вскочивший обратно в нашу повозку Бартоломео повалил меня обратно на дно, так что больше я ничего не увидела. Кроме знамён, трепещущих на ветру, пока солдаты брали нас в тиски. Знамён с тремя королевскими лилиями Франции.
— Лежите! — крикнул Бартоломео. — Лежите, синьорина, и не высовывайтесь! — Сам он торопливо открывал ближайший сундук, ища в нём так тщательно запакованные мною ножи, и я стала искать то же. До меня донеслись вопли других женщин и омерзительная каркающая речь французов, царапающая слух, словно проволока, и мне захотелось иметь в руке нож. Я слышала, как капитан стражи мадонны Джулии всё ещё выкрикивает приказы, потом его крики перешли в какое-то бульканье, и, даже не зная, удар какого оружия заставил его замолчать, я поняла: он захлёбывается своей собственною кровью. — Ложитесь! — крикнул Бартоломео, толкая меня вниз, но тут в повозке вдруг стало темнее — через задок, ловко, как обезьяна, внутрь залезал французский солдат.
