— Когда я выезжала из Рима, Его Святейшество сам велел мне ехать как можно быстрей, — промурлыкала она, — и должна сказать, что эта бешеная скачка меня чуть не убила! Подогрей, пожалуйста, для меня это вино над жаровней, Орсино. Спасибо, какой ты хороший сын! А потом не мог бы ты выйти и дать мне поговорить с Джулией? Мне надо кое-что обсудить с ней наедине.

— Я думаю... — беря из рук матери кубок с вином, Орсино покраснел, однако посмотрел ей прямо в глаза. — Я думаю, мне следует остаться.

— Но право же, мой дорогой...

— Вы не можете сказать мне ничего такого, что не может быть сказано в присутствии моего мужа, — перебила я и улыбнулась Орсино.

Адриана посмотрела на нас двоих и пожала плечами.

— Как хотите. Джулия, у меня к тебе письмо от Его Святейшества. Знаешь, ты его очень разгневала.

— Да, я знаю.

— Похоже, тебя это не очень беспокоит, моя дорогая.

— Это точно. — Giulia La Corraggiosa, так, насколько я помнила, назвала меня Кармелина. — Ведь я, в конце концов, не его собственность, — молвила я и снова бросила взгляд на Орсино, который грел вино своей матери над углями жаровни.

— Может быть, и так, но Его Святейшество всё равно сам не свой, так он хочет, чтобы ты вернулась. — Мадонна Адриана чуть заметно улыбнулась. — И днём и ночью его осаждают кардиналы и послы — ведь речь идёт о французском вторжении — а его заботит только одно: как безопасно вернуть тебя в Рим.

— Хм-м. — Я снова взяла свой вышитый вкривь и вкось алтарный покров и начала выдёргивать кривые стежки. Орсино сделал глубокий вдох. «Закричи на неё! — молча взмолилась я, изо всех сил желая передать ему эту мысль. — Поставь её на место!» — Но он только молча прошёл через комнату и протянул матери её кубок.

— Спасибо, дорогой. — Адриана подула на горячее вино. — А теперь, Джулия, послушай меня. Ты должна ехать в Рим не только потому, что так хочет Его Святейшество, но и ради твоей собственной безопасности. Ты ни в коем случае не должна здесь оставаться, когда сюда явится французская армия, — ты слышала, что они творили в тех городах, через которые прошли? Они убивают мужчин, отпиливают пальцы женщинам, чтобы снять кольца, насилуют мальчиков, которые прислуживают в алтаре, — да ты и сама знаешь, на что способны французы. А маленьким детям, не старше Лауры, они разбивают головы о камни...

Я уколола иглой подушечку большого пальца и поморщилась. До сих пор мне удавалось не думать о французах, потому что у меня и без них хватало поводов для беспокойства.

— Их войска действительно так близко?

— Они на севере, моя дорогая, всего в нескольких днях пути. А передовые отряды могут быть и того ближе. Я узнала эти новости по дороге сюда.

— Тогда я приготовлюсь, чтобы отправиться завтра, — решила я. В конце концов, какой смысл в безрассудстве? Вечерний ветер приоткрыл один из ставней; я встала с покрытой подушками скамьи у стены и прошла через комнату, чтобы закрыть его. Днём в Каподимонте было необычайно тепло для ноября, но вечера были по-зимнему холодны. Хоть бы французы замёрзли в своём лагере.

— Я рада, что ты прислушалась к голосу разума, Джулия. — Моя свекровь улыбнулась. — Я уже говорила внизу с твоей сестрой; она тоже намерена завтра уехать. Мы выедем вместе с нею на рассвете и отправимся в Рим. Туда-сюда через папские земли, о Боже, это в моём-то возрасте! Порой я чувствую себя мешком для перевозки почты.

— Я поеду, но не в Рим. — Я посмотрела в лицо своему мужу и свекрови. — Орсино только что приглашал меня в Карбоньяно.

— В самом деле? — Адриана взглянула на своего сына; тот стоял, глядя на меня сияющими глазами. — Мой дорогой мальчик, — фыркнула она. — Ты же знаешь, этого никогда не будет.

— Это почему же? — вопросила я. — Даже Папа не может отлучить от Церкви мужа, увозящего свою законную жену.

— Отлучить от Церкви? — запинаясь, пробормотал Орсино.

— Он вечно грозится отлучить меня от Церкви, — небрежно ответила я. — Это неважно.

— А некоторые сочли бы, что это важно, — тихо сказала Адриана.

— Не лезьте в это дело! — Я чувствовала, как в моей груди поднимается гнев, как наружу просятся все резкие слова, которые я глотала вместо того, чтобы сказать их моей свекрови, моему мужу, моей семье — всем тем, кто содействовал тому, чтобы я очутилась в постели Папы. Мотивом самого Родриго, по крайней мере, была страсть, прямая и откровенная, как солнечный свет. А какие оправдания были у них?

Адриана, не обратив на мои слова ни малейшего внимания, перевела взор на сына.

— Надеюсь, ты, Орсино, хотя бы не спал с ней во время этого неразумного визита? В прошлый раз святой отец очень разгневался — я едва упросила его не забирать у тебя в наказание Карбоньяно и Бассанелло. Ты не должен касаться её и пальцем, таковы условия сделки, и ты это знаешь.

Орсино покраснел.

— Я... я хочу сказать, что она моя жена, и нет греха, если бы мы... — Он замолчал, красный как рак.

— Молодец. — Она похлопала сына по руке. — Ты с ней не спал.

— Как бы то ни было, это не ваше дело, — резко сказала я. Конечно, когда Орсино только что приехал в Каподимонте, я стала гадать, воспользуется ли он своим правом спать в моей постели. Моя семья отвела ему комнату как можно дальше от моей, но ночью он мог бы прокрасться ко мне в любое время. Я не могла не вспомнить другую тёмную лестницу, другую мерцающую свечу, когда Лукреция впервые, крадучись, провела своего мужа к себе в спальню. Большинство женщин могли открыто спать со своими законными мужьями, но Лукреции и мне приходилось идти к нашим в глубокой тайне.

Но муж Лукреции хотя бы имел смелость пробраться в спальню жены. Моему же не хватило духу. И сейчас ему тоже не хватало духу сказать своей матери, что она может делать со своими непрошеными советами.

— Орсино, — молвила я. — Посмотри на меня. Нет, не на неё, а на меня.

Встретившись с моим взглядом, его глаза блеснули.

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Да, — прошептал он. — Господи Иисусе, да.

— Мой дорогой мальчик, — начала было Адриана.

— Адриана, будьте так добры, заткнитесь, — сказала я ей, не отрывая глаз от Орсино. — Это должны решать мы двое: муж и жена.

Она поджала губы и обратила взор на своё подогретое вино. Я взяла Орсино за руки и почувствовала частое биение его пульса; казалось, он бился во мне самой.

— Я поеду с тобой, — сказала я и почувствовала, как участился и мой пульс. — Завтра утром мы поскачем в Карбоньяно, и я буду твоей женой, буду вести хозяйство в твоём замке и рожать тебе сыновей. Но остаётся вопрос: что ты станешь делать, когда Папа явится за мной?

Снова последовало долгое молчание. Мой муж закусил губу.

«Скажи, что ты запрёшь ворота и не дашь ему забрать меня, Орсино, — подумала я. — Скажи, что ты скорее согласишься быть отлучённым от Церкви, чем отдашь свою жену, Орсино. Скажи хоть что-нибудь».

— Если бы мы отослали к нему девочку, — неожиданно выпалил Орсино. — Если бы он получил назад свою плоть и кровь, может статься, он разрешил бы тебе...

— Что? — Я отпустила его руки. Я надеялась услышать от него совершенно другие слова, никак не эти. — Я никому не собираюсь отдавать свою дочь!

— Джулия. — В глазах Орсино была мольба. — Скажи, она его ребёнок? Или мой?

— О Пресвятая Дева! — взорвалась я и неожиданно для себя начала кричать на мужа и свекровь. И какое же это было облегчение! — Мы никогда этого не узнаем, Орсино, никогда не узнаем, и я очень об этом сожалею, но какое это теперь имеет значение? Она Лаура, вот кто она! Она самая красивая, самая чудесная девочка, дочь, которую был бы счастлив иметь любой отец. Да что с вами, мужчинами, такое? Почему и ты, и Родриго отказываетесь иметь с нею дело, если не можете доказать, что в её жилах течёт ваша кровь? Да ни один из вас не заслуживает быть её отцом!

— Прости, — промямлил Орсино.

— Тебе и впрямь должно быть стыдно, — заметила Адриана. — Право, Лаура — чудесная девчушка. И она ведь не старший сын и наследник. У тебя будет время нарожать наследников потом.