Конечно, я не очень-то верила, что это действительно настоящая рука евангельской святой. Нет никого практичнее ордена монахинь, которым надо срочно отремонтировать места для певчих в церкви, а когда столько монастырей в Венеции конкурируют за послушниц, за которыми их семьи дают большое приданое, настоятельнице требуется нечто существенное, чтобы богатые семьи стремились отдать под её начало своих дочерей. У монастыря Святого Захария святых мощей и реликвий хоть пруд пруди, у монастыря Святой Клары имеется один из гвоздей, которыми руки Христа были прибиты к кресту; и к ним выстраивались очереди из богатых девушек, решивших принять постриг. Так что когда-то, во время оно, какая-то давняя настоятельница монастыря Святой Марфы могла вполне по земному устало пожать плечами и осторожно навести справки среди поставщиков святых реликвий и мощей, которые, как известно, могут добыть вам всё, что угодно: от кусочков Честнаго животворящего креста Господня до пряди волос святой Марии Магдалины, если только вы не слишком уж разборчивы. И вот смотри-ка — у монастыря Святой Марфы появились собственные святые мощи, которые можно выставить на всеобщее обозрение — кисть руки небесной покровительницы обители, которая, как уверяли монашки, оживала и творила крестное знамение всякий раз, когда она исполняла просьбу, изложенную в молитве человека истинно благочестивого. И вскоре среди новых послушниц появилось столько девиц с богатым приданым, что вновь обретённые святые мощи поместили в прекрасный новый ковчег из серебра и слоновой кости, усеянный по бокам гранатами и жемчугом, с оконцем из горного хрусталя, через которое молящиеся могли видеть саму руку святой, немного увядшую, немного потемневшую и высохшую, но не лишившуюся украшающего один маленький, загнутый внутрь палец резного золотого кольца.

Я задрожала, глядя на эту руку, лежащую сейчас на ворохе моей одежды. Может быть, теперь она выглядит иначе, потому что я её украла.

Видит Бог, я не собиралась этого делать. Я хотела забрать только ковчег. Я отчаянно желала уехать из Венеции, отчаянно хотела попасть в Рим, но всё же не настолько отчаянно, чтобы украсть святые мощи (даже если они были не такими уж святыми). Мне были нужны деньги, а ковчег, по моим подсчётам, должен был стоить добрых три сотни дукатов, если разломать его на части, которые невозможно будет опознать: неогранённые драгоценные камни и серебряные резные филёнки. Я должна была получить триста дукатов приданого от моего отца, триста дукатов, которые я теперь никогда не получу. Мне задолжали. А из-за того, что мне и дальше не везло, церковь оказалась единственным местом, где я могла быстро сорвать куш после того, как стащила у отца рецепты и сбежала. Единственным местом, где было хоть что-то ценное, что можно было продать, чтобы иметь достаточно денег для путешествия на юг.

Вот я и взяла ковчег, но я никогда бы не взяла саму руку. Тяжёлым основанием алтарного подсвечника я разбила оконце из горного хрусталя и, в ужасе оглядев пустую церковь, высыпала на алтарь осколки. Я не могла заставить себя засунуть руку в ковчег и дотронуться до святых мощей, так что я только невнятно пробормотала молитву: «Святая Марфа, прости меня», вытряхивая руку наружу. Я собиралась почтительно завернуть её в вышитый алтарный покров, но тут я услыхала доносящийся из нефа шум и ударилась в панику. Мне удалось отвлечь монашек и войти в церковь одной, но я отлично понимала, что у меня будет мало времени — возможно, лишь несколько секунд. И я просто схватила ковчег и бросилась бежать.

Когда я взяла ковчег, он был пуст — я могла бы в этом поклясться. Но, как видно, высохшая ладонь руки святой Марфы зацепилась за зазубренные края расколотого оконца, когда я торопливо завернула всё в плащ, потому что позже, когда я уже продала кусочки ковчега за цену, намного меньшую, чем он на самом деле стоил, я вдруг обнаружила Святые мощи, запутавшиеся в моём плаще на дне перемётной сумы. Я уставилась на них в ужасе, но ничего уже нельзя было исправить. К тому времени я уже села на корабль — то был самый дешёвый способ добраться из Венеции в Феррару. Но даже если бы корабль тотчас же повернул обратно в сторону Венеции, я уже не могла вернуть мощи на место, потому что меня бы сразу арестовали за осквернение церкви.

Я знала, о чём говорю, когда говорила с Марко тем утром в тесных кухнях палаццо кардинала Борджиа. Я не могу вернуться назад. Если бы я украла только рецепты моего отца, — что ж, я, вероятно, могла бы вернуться и претерпеть наказание, которое он счёл бы нужным мне назначить. Но осквернение алтаря церкви мне бы не простили. Я не знала, какое наказание полагается осквернителям церквей в Риме, но слышала, как покарали других воров, посягнувших на то, что принадлежит Богу. Меня могли бы подвесить на виселице вниз головой, и толпа бросала бы в меня камни и гнилые овощи, пока сосуды в моей голове не лопнули бы от прилива крови и я бы не умерла. Если бы мне повезло, меня бы перед повешением удавили. Или, если бы мне очень повезло, меня могли бы избавить от смертной казни и просто отрубить мне нос и кисти рук.

Нелегко быть поваром без носа, чтобы нюхать, и рук, чтобы резать и шинковать.

От этой мысли я вздрогнула, вновь ощутив во рту кислый вкус ужаса, и перекрестилась, глядя на тёмную сморщенную кисть руки в ворохе моей одежды. Мне пришлось призвать на помощь всё своё мужество, чтобы коснуться её пальцами. Я могла перерезать горло ягнёнку так же быстро и так же безжалостно, как любой мужчина, я могла запустить руку в массу всё ещё тёплых свиных кишок и вычистить их, чтобы сделать оболочку для колбас, но меня передёрнуло, когда я взяла высохшую руку и положила её на свою койку. На ощупь она была сухой и сморщенной, как изюм.

Я немного поколебалась, потом опустилась перед нею на колени. Может статься, это и не настоящая рука моей небесной покровительницы, но как бы то ни было, она всё равно была для святой Марфы святыней её церкви. Если я ей сейчас помолюсь, она меня услышит. Но как следует молиться святой, которую ты ограбила и оскорбила?

— Святая Марфа, — сказала я наконец, — пожалуйста, не сердись на меня. Ты же знаешь — я не могла... ты знаешь, что я была вынуждена уехать. Прости, что мне пришлось украсть у тебя, но я правда не хотела...

Я замолчала. Получалось плохо.

— Святая Марфа, — начала я снова, — помоги мне спрятаться здесь, в Риме, и я посвящу тебе все блюда, которые приготовят мои руки. Все виды жаркого, вся приготовленная мною птица, соусы, сладости — всё будет посвящено тебе. Отныне мои руки и все их труды будут принадлежать тебе, если только ты простишь грехи, которые я против тебя совершила.

Я опустила глаза на свои руки. Старые ножевые порезы, побледневший ожог на запястье от чересчур горячего соуса, мозоли от возни с вертелами и ощипывания тушек фазанов.

Кому из святых, кроме святой покровительницы поваров, понадобились бы такие вот руки?

И тут я впервые вгляделась в скрюченную руку, которая лежала у меня на койке. Она, как и мои руки, была маленькая — такой рукой удобно фаршировать мелких птиц. Узкие пальцы, и на одном сохранилось филигранное золотое колечко, как раз такое, которое выбрала бы повариха, потому что оно не мешало бы месить тесто для хлеба. Увядшая ладонь была широкой — и, что это? — кажется, след от мозоли у основания указательного пальца, как раз в том месте, где у меня тоже мозоль от рукоятки ножа?

Я улыбнулась — кажется, впервые за много месяцев. Может быть, это и не настоящая рука моей святой покровительницы, но это точно была рука поварихи.

Может быть, мы всё ещё понимали друг друга, святая Марфа и я. Может быть, она не так уж на меня и сердита. В конце концов, она помогла мне с приготовлением свадебного пира для мадонны Джулии — пусть все мои труды и приписал себе Марко, но благословенная святая Угодница и я — мы обе знали, кто на самом деле провернул дело.

— Хороший получился пир, правда, — спросила я у руки и была немало разочарована, когда она в ответ не пошевелилась. Если бы она сотворила крестное знамение, я бы поняла, что моя клятва услышана.