— Знаешь, я опасался встречи с тобой. В рассказах Джеймса ты был таким впечатляющим. Но потом я увидел тебя, понял, что ты из себя представляешь.

— И что я из себя представляю?.. — с издевкой спросил Майкл.

— Инфантильного мудака, — спокойно сказал Винсент. — Я не знаю, что у тебя на уме, но пока ты делаешь абсолютно все, чтобы лишить его иллюзий насчет себя.

— Я еще даже не начинал вмешиваться в ваши свадебные планы, — неприязненно бросил Майкл.

— Ну, это многое говорит о том, как он тебе нужен, — вполголоса заметил Винсент.

— У вас такая идиллия — не хотелось портить ее своими грязными лапами, — сказал Майкл, уязвленный тем, что ему приходится оправдываться. И перед кем!.. И за что!..

— А теперь захотелось?.. — Винсент без улыбки посмотрел на него. — Я рассказал тебе, что он едва выкарабкался после расставания с тобой, пришел в себя, начал нормальную жизнь — и тебе сразу понадобилось разорвать ему сердце еще раз?..

— Ты сам сказал — пусть сам решает, что делать со своей жизнью, — бросил Майкл.

— И я надеюсь, он не выберет вечную жизнь невидимки в тени твоей славы и необходимость понимающе относиться к тому, что на публике ты — холостяк и плейбой, — сказал Винсент. — Ему нужен дом, ему нужна забота, а не жизнь в ожидании твоего возвращения. Он не заслуживает такого. Он тонкий, творческий человек. Ранимый. Чувствующий. Ему нужен тот, кто посвятит ему больше, чем пару часов на бегу между пресс-конференцией и съемочной площадкой.

— Иными словами — ты, — кривясь, сказал Майкл. — И почему меня тошнит, когда ты говоришь об этом?..

— Потому что я говорю правду, и тебя тошнит от самого себя, — сказал Винсент.

Майкл не ответил.

До самого города они больше не разговаривали.

Перед въездом в Корк Винсент притормозил у автобусной остановки. Майкл, не прощаясь, рывком открыл дверь, едва не вывалился из машины прямо в весеннюю грязь, запутавшись в собственных ногах. Встал, сунул руки в карманы куртки. Отошел к расписанию автобусов, уставился на него, не понимая ни слов, ни цифр. Услышал, как за спиной машина тронулась с места.

Винсент уехал.

Дребезжащий рейсовый автобус дотащил Майкла до ближайшего к съемочной площадке городка. Весь час пути Майкл сидел, привалившись головой к стеклу, набросив на голову капюшон. Смотрел в мутное от грязи стекло, ни о чем не думал. Не думалось. Просто сидел. Только когда оказался на остановке посреди пустынных холмов, очнулся. Дальше нужно было добираться пешком.

И он пошел — напрямик через холмы, не разбирая дороги, шагал и шагал, стискивая зубы.

Он уже слышал это. Этот тон был таким знакомым, только слова были в тот раз другими.

«Не порть ему жизнь…»

«Если любишь — уйди…»

«Что ты ему дашь?..»

Он встал на вершине холма, огляделся, повернулся навстречу ветру. Тот трепал меховую оторочку капюшона, холодил щеки. Отсюда, с вершины, был виден синий край океана. Горизонт терялся за сизой дымкой, где кончается вода и начинается небо, было не разглядеть.

Майкл опять не знал, как будет правильно.

Смириться?.. Уйти?.. Оставить Джеймса в покое?.. Не бередить раны, не жить иллюзиями, не жить прошлым?.. Отдать его Винсенту, самому взять Викторию — это будет правильно, это будет хорошо. Жить дальше, карабкаться вверх, строить карьеру. Торговать своим телом и своим лицом, трахаться, не помня ничьих имен, быть фетишем, манекеном для костюмов, вешалкой для сияющей улыбки.

Не такого Майкла однажды полюбил Джеймс. Не такого Эрика он писал, вынимая его из своей памяти кусочек за кусочком, создавая его, воссоздавая его заново, вкладывая в него восхищение, любовь, страсть.

А какого?..

Майкл обернулся спиной к ветру, посмотрел назад, будто там лежало его прошлое и он мог проникнуть в него взглядом.

Каким дураком он был, не понимая своего счастья тогда, в каменной развалюхе на берегу Ла-Манша. Он был богачом, он был Крезом, он просыпался на полу перед угасшим камином рядом с Джеймсом, и тот принадлежал только ему. Во всем мире тогда не было никого, кроме них двоих. Они были друг у друга. Им некуда было спешить. Воспоминания были смутными, Майкл уже не помнил деталей. Он помнил только безбрежное, сказочное ощущение счастья. Он был настоящим тогда, его жизнь была настоящей. Он был самим собой. Тот Майкл из старого каменного дома, тот прямой и бесхитростный парень презирал бы его за то, что он сделал со своей жизнью. Наверное, поначалу позавидовал бы гонорарам, но узнав об их настоящей цене — сказал бы, чтобы шло оно все нахер.

Майкл стоял, до боли в глазах вглядываясь в горизонт. Там, невидимая за океаном, ему мерещилась каменная развалюха на другом берегу и двадцатилетний пацан, остановившийся передохнуть, пока чистил снег.

«По-другому здесь не бывает, — сказал ему Майкл, оправдываясь. — Только так. Если хочешь работать в кино — придется считаться со студиями. С теми, кто ими владеет».

<i>Тот </i>Майкл пренебрежительно дернул плечом. Для него это был не аргумент. Он бы не стал слушать Зака — он плюнул бы на все, как Фабьен, и вернулся бы в отцовскую мастерскую.

«Посмотрел бы я на тебя, когда бы ты попробовал этой жизни! — огрызнулся Майкл. — Как бы ты отказался, каким был бы гордым, если бы тебе предлагали семь миллионов за фильм! Если бы у тебя был дом в Беверли Хиллз! Если бы это был единственный шанс делать свою работу!»

«Я мечтал быть каскадером, — сквозь зубы ответил <i>тот </i>Майкл. — Я бы обошелся без миллионов».

«Ты не знаешь, что это такое, — вдруг догадался Майкл. — Это не просто работа. Ты не поймешь, пока не почувствуешь сам. Джеймс разглядел это в тебе, когда ты ничего не соображал. Ты прав… дело не в деньгах. И не в славе. Это — призвание. Его нельзя выбрать, от него нельзя отказаться. Когда ты впервые рассказываешь чужую историю, даешь ей голос, позволяешь ей говорить сквозь тебя — ты понимаешь, зачем ты вообще существуешь. Это переворачивает тебя. Каждый день, посвященный чему-то другому — это день, в котором тебя нет».

«Я знаю, зачем я существую! — обозлился <i>тот</i> Майкл. — У меня есть свои мечты!»

«Да ты всю жизнь боялся мечтать по-настоящему! Ты был уверен, что тебя не возьмут в актеры — с таким лицом! И решил, что хоть каскадером пробьешься — потому что с другой дорогой не справишься!»

«С какой дорогой? С твоей? — пренебрежительно спросил <i>тот</i> Майкл. — По пути со всяким говном? Да как-то мне на нее не хочется».

«Через десять лет ты все равно оказался бы на моем месте! — крикнул ему Майкл. — Ты и оказался! Посмотри, что с тобой стало! Кем ты стал! Посмотри на меня! Это — ты!»

<i>Тот </i>Майкл ничего не ответил. Он отвернулся, будто даже взгляд не хотел марать.

От беспомощности Майклу хотелось грызть себе пальцы, будто он мог, как лис, попавший в капкан, отгрызть себе лапу и вырваться на свободу. Но не было у него такой лапы, которую он мог бы отгрызть. Он сам был своим капканом.

«Это из-за тебя я оказался здесь, — с ненавистью подумал Майкл, вглядываясь в горизонт. — Это ты был слишком гордым, чтобы пойти к Джеймсу и сказать, что тебе нужны деньги. Он бы не стал упрекать! Но ты же не мог! Ты сам хотел справиться!.. Справился?! Доволен?!»

У него подогнулись ноги. Майкл опустился на траву, сел на колени, промочив джинсы. Натянул на голову капюшон, накрыл лоб руками. Хотелось скрючиться, как головастику, и так и остаться лежать.

— Это ты во всем виноват, — отчаянно прошептал он, будто тот, двадцатилетний Майкл, мог услышать. — Ты со своей гордостью. И нечего меня осуждать. Не смей меня осуждать!.. — крикнул он.

Он обвинял Джеймса в трусости, а сам — разве ему хватило сил прийти к нему за помощью? Или позвонить пять лет назад, чтобы все выяснить? Связи с Винсентом тогда было всего года два — подумаешь, срок. Отбил бы. Все бы повернулось иначе. Был бы шанс все исправить.

И чего ждал?.. Держал слово? Отговорка! Не в слове дело. Хотел, чтобы Джеймс пришел к нему, прибежал, прилетел, сказал — «Майкл, вау!.. Нет — ВАУ!.. Что с тобой стало, как ты изменился!.. Как я соскучился!.. Не спрашивай, что со мной было, как я прожил пять лет — это неважно! Важно, что ты стал крутым. Просто забудем пять лет, будто их не было, и начнем ровно там, где остановились. Ничего не было, я ни в чем тебя не виню, а если и винил — прощаю. Вот я, вот мой чемодан, я приехал, чтобы остаться».