— Мария, матерь Божья! Ты только и знаешь, что болтать, пока я с ног валюсь от голода и жажды! — воскликнул Коди, по интонации слегка перебирая с патетикой.

— Что-то я никогда не слыхал, чтобы эти две напасти приключились с человеком одновременно, — усмехнулся Майкл.

— Ох и злобы же в тебе! — бросил Коди. — Душа твоя грешная, прости, Господи, ты бы лучше сунул нос в свое пиво и не высовывал бы его до нового Рождества!

Майкл довольно ухмыльнулся, дернув бровью.

Импровизация давалась Коди со скрипом: он то повторялся, то запинался, то выдавал узнаваемые плоские шутки из ситкомов. Но не сдавался. Он уперся, что ему нужно выучиться говорить как ирландец, а не просто талдычить заученные слова, и он хватался за все, до чего мог дотянуться. Легче всего ему было дотянуться до Майкла, и Майкл натаскивал его на манеру речи, на этот особый цинично-поэтический слог.

Они засиделись в пабе до позднего вечера. От усталости и нескольких пинт эля на голодный желудок Майкла слегка повело. Он сидел, подперев голову ладонью, рассеянно слушал Коди. Тот, поймав волну, с горящими глазами убеждал его, что Ирландия будет свободной. Не имея никаких других корней, кроме австралийских, а из тех богатый разве что португальцами, Коди так по-ирландски страстно требовал нассать англичанам в глаза, что Майкл даже ощутил в себе некоторое желание пойти и сделать это прямо сейчас. Впрочем, может быть, это говорили в нем три пинты Гиннесса.

Когда они вышли, дождь уже кончился. Наслаждаясь легким головокружением, Майкл нашарил в карманах сигареты, затянулся как мог глубоко, передал зажигалку Коди.

— Слушай, а что у вас с Джимми? — спросил тот, щурясь, чтобы прикурить, и закрывая огонек ладонью.

— С кем? — переспросил Майкл.

— Ну, Джимми. Который, — Коди изобразил сложное движение пальцами, намекая то ли на щупальца осьминога, то ли на игру на рояле. — Писатель.

— А!.. Этот, — догадался Майкл. — Ничего.

Он для убедительности мотнул головой.

— Это кто ж тебя научил так херово врать, благослови Господь твою душу? — по инерции спросил Коди и сам поморщился: не сдобренная акцентом, эта фраза звучала абсолютно неестественно.

— Кто научил? — бездумно переспросил Майкл. Сунул руки в карманы, забыв, что держит сигарету. Обжегся, выматерился.

— Ты его ненавидишь, — с придыханием сказал Коди, будто открывал Майклу невесть какую тайну.

— Да говнюк он просто, — сказал Майкл. Сразу опомнился, встряхнул головой: расслабляться и выбалтывать свои старые секреты при Коди точно не стоило. Он всегда был треплом, узнает он — узнают все остальные.

— Что он тебе сделал? — предсказуемо спросил Коди.

— Да просто бесит, — отмахнулся Майкл. — Мало ли говнюков?.. Много. Вот и он из таких.

Он постоял, покачиваясь, потом неожиданно добавил:

— А может, это все я, а не он. Я главный говнюк.

— Хочешь знать, что я думаю?.. спросил Коди. Он оглянулся, явно пытаясь сориентироваться, в какую сторону возвращаться к отелю. Майкл взял его под локоть, развернул в нужном направлении.

— Да что ты можешь думать, у тебя же мозгов — щепотки нет, чтобы курице бросить, — отозвался он, отвлекая Коди от опасной темы. — Катись-ка ты к дьяволу, а я тебя провожу, чтобы не потерялся.

Коди тяжко вздохнул и двинулся в указанном направлении.

Столовую залу Тринити колледжа для съемок превратили в аудиторию — это было единственное помещение, подходящее по размеру. Поставили трибуны для студентов, преподавательскую кафедру, шкафы с книгами, меловую доску.

Сняли с рук крупные планы, лица, ноги. Майкл сидел на трибунах рядом с Коди, привычно отгораживая себя от камер, микрофонов и мельтешения на периферии. Рядом шелестела массовка. Вдоль камина прогуливался актер, игравший преподавателя. Майкл тихо и медленно взвинчивал себя. Рядом нервничал Коди — это помогало поддерживать градус раздражения, которое уже готово было перелиться в ярость. Преподаватель, вышагивая вдоль стены, зачитывал свой текст. Ирландцы в его лекции преподносились людьми низшего сорта, не способными к самоорганизации, не обладающими никакими заслуживающими внимания культурными обычаями, кроме бессмысленной и безобразной дикости.

— Отсутствие в Ирландии феодалов с многовековыми семейными традициями и ветвистыми генеалогическими древами… — нудным голосом зачитывал лектор.

Камера скользила по лицам. Майкл свирепел и молчал. Он был уверен, что многие лица в скованной тишине были угрюмыми.

— Ирландия является враждебным местом, — продолжал лектор, — по большей части непригодным для жизни, и, как следствие, отсутствие аристократии среди ирландцев вполне объяснимое и естественное явление…

Каблук врезался в пол. Все вздрогнули, обернулись на звук, прозвучавший в тишине, как выстрел. Майкл врезал каблуком в пол еще раз. На него смотрели. Головы поворачивались к нему, и он понимал, что сейчас, именно сейчас он обязан был что-то сделать. Это было невыносимо — сидеть, слушать, молчать. Рядом с Коди, который совсем недавно — еще вчера!.. — когда они шлялись по пабам, уверял его, что Ирландия будет свободной от англичан. Будет!.. Когда?!

Майкл ударил ногой еще раз. Услышал, как звук подхватили. Еще двое, трое… десятеро. Четко. Ритмично. Громко. Двадцать ног, двадцать каблуков. Как удары сердца, с одинаковыми паузами каблуки врезались в пол.

Лектор заволновался, что-то крикнул, пригрозил, кажется. Потребовал тишины. Майклу было плевать.

Он встал. Рядом с ним встал Коди. Кто-то хлопнул в ладони, поддерживая ритм. Майкла переполняла такая ярость, такой обжигающий гнев, что ему было жарко.

— Начали! — крикнул Шене.

Они начали вдвоем с Коди, не сходя с места. Руки вдоль тела, подбородок вперед. Ритм подстраивался под них, развивался, меняя темп. Они колотили сапогами в деревянный настил, и тот качался и прогибался от прыжков и ударов. Варварство? Дикость? Да чтоб вы все оглохли от этого топота!

Они распалялись, темп ускорялся. Майкл видел краем глаза, как с соседних рядов поднимались люди, включались, били носками в пол, ладонью в ладонь. Пять человек. Десять. Пятнадцать. Молчаливый и оглушительный протест громом стоял в аудитории. Лектор что-то кричал, но его было просто не слышно в грохоте десятков ног.

Коди скользнул в проход между рядами лавок, чтобы развернуться по-настоящему. Майкл остался на месте. Ничего не слыша, кроме грохота, ничего не чувствуя, кроме опаляющей боли и гнева. Кажется, у него невольно выступили слезы. Дышать стало тяжело. Он сморгнул влагу, не глядя в камеру, обплывающую его по дуге. И стиснул зубы так, что по впалым щекам прокатились желваки. Ноги сами повторяли заученный рисунок, он дышал через нос, смотрел прямо перед собой, чувствовал, как волосы падают на лоб и щекочут кожу.

Если б они только могли изменить этим что-то, если бы только это значило хоть что-то больше, чем крик отчаяния. Если бы они могли заставить Англию вздрогнуть, затрястись, как этот помост под ногами. Стряхнуть с острова англичан, как крошки со скатерти! Гнать их до самого края земли, загнать по горлышко в море! Пусть убираются, пусть плывут в свой поганый Лондон!

Тишина оглушила его, он вздрогнул от звука хлопушки. Очнулся. Выдохнул.

Переглянулся с Коди, кивнул ему. Шене объявил перерыв.

Майкл сбежал с трибун вниз, огляделся в поисках свободной бутылки воды. Рядом откуда-то возник Джеймс, протянул ему стаканчик с кофе.

— Здорово. Это было… впечатляюще, — хрипловато сказал он.

— Да? Спасибо, — бездумно сказал Майкл. В два глотка выпил едва теплый кофе, вернул Джеймсу стаканчик. Хлопнул его по плечу: — Извини, я к гримерам.

У него в ушах все еще стоял гром, звуки слышались заторможенно. Все тело, казалось, продолжало вибрировать, сердце колотилось, как ненормальное.

— Готовность три минуты, делаем еще дубль! — крикнул Шене.

Отсмотрев снятый материал, Майкл глубоко задумался. Смотрелось, слов нет, хорошо. Графично, ярко. Две дюжины студентов выдавали отменную хореографию, хотя и было-то там всего ничего этой хореографии: прыгай на месте да грохай каблуками-носками в пол. С помоста вздымалась пыль, Коди, как зачинщик, жарил ногами отчаянно, будто последний раз в жизни. Майкл сам, в общем, тоже неплохо смотрелся. Хорошо он смотрелся, что тут скажешь. Сексуально.