— Так и есть, — сказал Майкл, весело улыбаясь.

— Но если все отношения кончаются, кто-то же должен быть в этом виноват? — спросил Уизли. — Значит, нужно, чтобы всегда был кто-то третий, на которого можно свалить всю вину. Вот так и получается, что в твои отношения постоянно вмешивается какой-нибудь негодяй и разлучает тебя с твоими возлюбленными.

— Ты бредишь, — жизнерадостно сказал Майкл.

— А ты отрицаешь очевидное.

— Я отрицаю бред!

— Ну и ладно, — сдался тот, не собираясь спорить. — Я в бассейн, ты со мной?

Майкл угукнул, выкидывая дурашливый разговор из головы, но тот не выкидывался. Уизли был подозрительно близок к правде. Всегда что-то вмешивалось, что-то — или, чаще всего — кто-то. Он никогда не строил отношения с одним человеком, всегда где-то рядом маячил неизменный «+1». Например, Бран, которому Майкл с легкостью передавал из рук в руки недолгих подруг. Сара, от которой он свинтил к Джеймсу. Джеймс, который нашел себе Винсента. У Фабьен был Гийом, у Виктории был Ларри. Этот сценарий повторялся столько раз, что Майкл привык к нему, начал принимать, как должное. Может, настолько привык, что только таких и искал себе?

Это было странное чувство и странное осознание. Он ведь всегда знал, что все отношения — конечны. Он жил с этой уверенностью до тех пор, пока не столкнулся с Джеймсом, и только с ним, впервые, поверил, что все может быть не так. Ничего не кончается, даже если между вами время и расстояния. Отношения просто встают на паузу, а при случае продолжаются, будто не было никакой разлуки. Но как-то так выходило, что у всех, кого он любил, и правда был другой спасательный круг рядом. Будто Майкл внутри себя продолжал верить: все кончается, а раз это так — ничего не бывает всерьез.

Почему он так и не решился позвать Джеймса к себе? Тянул больше года. Привык к роли любовника. Боялся, что ничего не выйдет? Или — что выйдет?.. Боялся, что все получится, все станет — всерьез? И что тогда? Если б позвал. Если бы нашел вариант, если бы, как советовал Бран, спустился. Что тогда? Чего бы больше боялся — снова остаться без Джеймса — или по-настоящему остаться с ним? Жить. Делить дом. Почему-то тогда, в двадцать, совместная жизнь влекла и манила, касалось — будет круто, все получится, любые проблемы можно решить. А теперь? Понял, что не любые?

Чего боялся-то? Кости на гонках ломать — не боялся. Встал, отряхнулся, дальше пошел. А тут — не кости. Тут что-то другое. Всегда был победителем. Не научился быть проигравшим. Вот и избегал любых проигрышей, как мог.

Потому и фильмы боялся смотреть. Боялся увидеть, что налажал, и это запечатлела пленка. Это останется навсегда, это увидят другие.

Майкл сидел, с потным лбом и трясущимися руками. Будто все уже проиграл, все, что мог, остались только руины. А разве нет? Джеймс ушел. Осталась карьера, но чтобы ее сохранить, придется опять бежать в два, в три раза быстрее. И пойдет у него череда рехабов. Ради чего? Ради одобрения Ларри? Ради гонораров, смысл которых он до сих пор не понимает? Ради мечты, ради звездной роли, ради возможности сказать себе — я справился, я молодец?

А с чем справился? Хорошо сыграл роль чужого алиби? Был ему лучшим алиби из возможных — с этим?

Или, может, с чем-то другим было нужно справляться, а он так и не понял?

Или не нужно было. Не справляться требовалось, а признать. Он проиграл. Еще тогда, много лет назад, проиграл самому себе. И сделал это опять. И можно было бы продолжать убегать от чувства вины, справляться и побеждать, или можно было бы полировать свою вину тряпочкой, как золотой «Оскар», и держать на самой видной полке, не выпуская из вида.

Или можно было смириться и как-то жить дальше. С этим чувством вины. С этой горечью. Просто жить дальше. Чтобы Джеймс тоже мог — спокойно, не тревожась о том, что его уход сломал Майклу жизнь. Не сломал ведь.

Однажды что-то случилось. Майкл не понял, что именно — они с Уизли могли все так же сидеть и молчать, но они больше не молчали вместе. И больше не разговаривали так, как прежде. Уизли отвечал ему односложно, бросил расспрашивать. Начал затыкаться наушниками, демонстрируя, что не расположен общаться. Майкл думал, что у всех есть дни, когда настроение без повода падает вниз, и терпеливо ждал, когда этот период закончится — но он не кончался. А однажды Уизли, заслышав его шаги по садовой дорожке, просто развернул коляску в другую сторону.

Майкл догнал его.

— Эй. Все нормально?.. — обеспокоенно спросил он.

— У меня — да, — спокойно отозвался тот, не остановившись. — Спасибо, что спросил.

Майкл остался стоять на садовой дорожке, глядя ему в спину — неприятно удивленный и даже обиженный. Потом нагнал Уизли, пошел рядом.

— Что не так?.. Что случилось? — прямо спросил он.

Уизли остановился, вздохнул. Сняв с носа темные очки, протер их футболкой, опустив глаза с фантастическими рыжими ресницами. Будто это было важно, будто он мог заметить разницу между пыльными и непыльными очками!

— Ты меняешь одну зависимость на другую, — сказал он. — Извини, Майкл. Ты мне нравишься, но я не хочу быть твоим наркотиком. Это утомляет.

— Я не завишу от тебя! — возмутился Майкл. — Мы просто дружим!

— Да?.. — Уизли поднял на него взгляд. Он смотрел широко раскрытыми глазами, расфокусированно, как очень близорукий человек, куда-то сквозь лицо Майкла.

Цвет глаз у него был потрясающий. Чистый, зеленовато-синий, будто ему в глаза капнули цветной тушью. — Ну тогда поживи сам, без меня, раз ты от меня не зависишь.

Майкл опешил от такого заявления. Стоял, не зная, что и сказать. Уизли склонил голову набок, будто прислушивался к голосам в голове.

— Майкл, ты так мастерски входишь в раппорт, что от тебя трудно избавиться. Оглянуться не успеваешь, как ты становишься физиологическим симбионтом. Иногда это приятно, ты интересный человек, с тобой здорово. Просто, знаешь, иногда хочется подышать воздухом, который не пахнет твоим окситоцином и тестостероном.

— Ты хочешь сказать — я навязываюсь? — изумленно переспросил Майкл.

— Да, — спокойно согласился Уизли. — Ты навязываешься.

— Я думал, мы дружим!..

— Мы не дружим.

— Ладно, — сказал Майкл, перебарывая неприятное изумление, — если тебе нужно время…

— Хочешь спросить — сколько мне его нужно?..

Уизли нацепил очки на нос, поправил дужку указательным пальцем.

— А я не знаю, — беспечным тоном спросил он. — Может, год? Почему я вообще должен с тобой это обсуждать? Перестань, пожалуйста, бегать за мной и размахивать своим одиночеством. Это задалбывает. А еще больше меня задалбывает выяснять с тобой отношения.

Он объехал Майкла.

Майкл стоял, глядя ему в спину. Смотрел, как тот, подхватив длинный садовый шланг, утянул его за собой. Нажав гашетку разбрызгивателя, принялся поливать клубмы. Майкл стоял. В его голове было так пусто, будто все мысли разбежались. Он был изумлен и оскорблен одновременно. Зависимость от людей? Что за бред. Он просто отлично умел общаться — всегда умел. Он умел быть отличным другом, он нравился людям — и он искренне интересовался ими, если они ему нравились. Да что в этом плохого, в конце концов?.. Уизли просто черт знает что о себе возомнил, раз решил, что Майкл не проживет без общения с ним!..

…И гребаный рыжий оказался прав. Через два часа насильного удерживания себя подальше от Уизли Майкла начало ломать всерьез. Он следил за собой с каким-то странным, холодным недоверием. Как трясутся руки, как его бросает то в жар, то в холод. Ему физически, мучительно не хватало возможности повернуть голову и посмотреть в ту сторону. Он понимал, что этого не может быть, он уже месяц не то что не нюхал никакой дряни и не пил — он даже кофе видел только раз в день. У него не могло быть ломки, но она была.

Его накрыла паника, что все отношения в его жизни были — вот этим. Зависимостью. Физиологией. Биохимическим сбоем в мозгу. Привязанностью, которая развивалась не к людям — к адреналину и окситоцину, которыми организм ширял себя сам в чужом присутствии. И с этой точки зрения было абсолютно плевать, кто находится рядом. Любой, вызвал нужную реакцию, становился ему другом… любовником.