Я прижимала Жизель к груди, из последних сил удерживаясь от поцелуев. Взгляд снова упал вниз. И сердце остановилось в нехорошем предчувствии. На самом дне, на темной обивке белел сложенный пополам листочек акварельного листа. Я положила куклу на кровать и подняла дрожащей рукой записку. В ней было одно лишь слово. Почерк барона. Слово русское — прости. Ни точки, ни многоточия, ни восклицательного знака.

За что я должна его простить? Да за все разом! Если начать перечислять, барону не хватит целого альбома для акварели!

Я спрятала гусиную кожу в колготки, натянула брюки и свободную трикотажную футболку, а сверху — куртку, которая аккуратно висела в шкафу у самой стенки. Барон не забрал ее. Получалось одно из двух: либо я свободна уйти из особняка, либо не смогу этого сделать, по его мнению, ни в куртке, ни без нее. Узнать это можно лишь за пределами спальни.

Я выглянула в коридор. Вопроса в записке не было, и потому, наверное, барон не ждал меня у лестницы с ответом. Я вернулась за Жизель и направилась в кукольную комнату. В шкафу уже полный порядок. У всех кукол головы на месте. Я повесила на пустой крючок вагу Жизель и аккуратно всунула ее голову в промежуток между другими куклами.

— Спасибо, девочки, — поблагодарила я в голос.

Никто не отозвался. Я уже хотела закрыть шкаф, как услышала за спиной голос:

— Погоди!

Пан Ондржей прижимал к груди куклу сестры. Я молча отошла от шкафа. Он проделал то же, что я только что сделала с другой куклой. Так же осторожно. И закрыв шкаф, повернулся ко мне.

— Хорошо выглядишь!

Взгляд его покоился на кожаном колье, и потому я не обиделась на злой комплимент.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

Голос тихий. Не его обычный.

— А что, все закончилось? — Я гордо вскинула голову. — Выходит, теперь я свободна?

На губах чешского лиса появилась знакомая усмешка.

— Нет, теперь-то ты как раз лишилась свободы окончательно. Даже Милан теперь вряд ли выторгует тебя у пана Драксния. Драконы редко… Вернее, никогда, не расстаются со своими сокровищами. Так что теперь ты в полной безопасности. От нас от всех. Навечно. Рядом с паном Дракснием.

— Я не понимаю вас…

Я действительно мало что понимала с ночи. Что правда, а что приснилось… События и кошмары еще не разложились в моей голове по полочкам. Там царил хаос. Как до появления барона — в моем чемодане.

Тут пан Ондржей схватил меня за локоть и подтащил к окну. Его ладонь растопила на стекле лед, и в круге, как в иллюминаторе самолета, я увидела кусок неба и… облако в виде дракона. Увидела… Облако… Дракона… Нет, конечно же, облако! Не дракона… Только оно вдруг начало медленно падать, неся с собой ворох снежинок. Падало, падало и упало… Прямо в огромную тень в виде ящера… Отряхнулось, явив на дневной свет яркую чешую. Зеленую…

Рядом с зимним иллюминатором образовалось еще два круга. Это я прилипла к стеклу ладонями, пытаясь удержать тело в вертикальном положении. Дракон, самый настоящий дракон, каких рисуют в книжках, выпустил из пасти облако пара. Оно взметнулось вверх и растворилось среди снежинок. Дракон повел мордой, а затем всем телом — отряхнулся, точно собака, и сделал три шага, заметая следы длинным хвостом. Потом нахохлился, сложив крылья, и начал сжиматься, пока крылья совсем не опали на снег, укрыв собой все то, что осталось от дракона. To есть, ничего. Вдруг из-под крыла высунулась тощая рука и потянула крыло на себя, точно ткань. Да, это уже был халат… Вторая рука подобрала хвост — тощую косу и, пропустив через пояс, дотянула до высунувшейся из покатых плеч головы, чтобы закрепить конец на лбу на манер чуба. Шаг, два, три… Дракон направился за угол дома, но это был уже не дракон. Это шел, сгорбившись, мой ночной сторож.

— Драк… Сний… — медленно произнес над моим ухом пан Ондржей.

Я отшатнулась от окна. В голове шумела кровь. Драк… Сний… Снежный дракон. По-чешски… Я и подумать не могла…

Коленки тряслись. На полусогнутых я сделала пару шагов от окна. И все… Оказалась на коленях. Лицом в пол.

— Верка!

На плечах появились маленькие руки. Они сильные, но сейчас никакой силы не хватит карлику, чтобы отодрать меня от пола. Я раз ударилась о половицу лбом. Второй, третий… На помощь Карличеку пришел пан Ондржей. Вдвоем они подняли меня и держали теперь за обе руки, как надувшийся на ветру парус. Зачем я рвалась от них, не знаю. Мне просто хотелось бежать. Куда? Неважно. Только бы к людям! Здесь людей не было…

— Верка, уймись!

Кто это сказал, не знаю. Мои плечи враз поникли, и вся я обмякла вслед за ними. Эти двое теперь держали меня на весу. Пока в дверях не возник… Дракон.

— Что здесь происходит? — проскрипел старик.

— Ничего! — ответили мы в три голоса.

Они отпустили меня, и я как-то устояла на ногах. Наверное, меня удержал драконий взгляд.

— Пани Вера, вас ждет завтрак, — проскрипел пан Драксний. — В обществе двух неприятных личностей, от которых мне не удалось вас избавить. Обопритесь о меня.

Я стиснула ему руку. Четыре пальца, как на драконьей лапе, но в остальном он человек. Пусть нескладный, но человек. Как такое возможно? Как?! Спросить я не решилась. Под пустым драконьим взглядом я чуть не захлебнулась слюной.

Шаг, два, три… Я, кажется, считала их, как с бароном. Кто он сам, кто? Если в его доме живет дракон и… Получается, настоящий оборотень. Если… Если вчера я действительно огрела кочергой Яна… Боже… Если пан Кржижановский сейчас в особняке и не привиделся мне ночью, то… Но днем не может быть видений… Значит…

Увы, два черных круга вокруг глаз, кровоподтеки на щеках и яркий белый пластырь на переносице дали мне понять, что сон действительно не был сном. К тому же, на шее у Яна продолжал красоваться строгий собачий ошейник, а шея пана Драксния теперь была замотана шарфом.

Ян не поднялся при нашем появлении. А вот барон вскочил. И, как мальчик, хотел обежать стол и отодвинуть для меня стул. Но одного строгого взгляда дракона оказалось довольно, чтобы барон отступил назад к своему стулу. Я справилась со своим сама. С завтраком же так легко не получится.

Овсянка с медом и кусочками яблока не была амброзией даже для меня здоровой, а сейчас я уж точно не могла без содрогания глядеть на эту медовую лужу. Меня тошнило. От еды, сотрапезников и полученных знаний. Мне хотелось закрыть глаза и проснуться от кошмара. Но кошмар не исчезал. Он даже говорил. На два голоса. О чем, меня не интересовало, как, похоже, и пана Драксния, потому что скрипучего голоса за целых пять минут я так и не услышала.

Неожиданно я вздрогнула. Нет, ко мне никто не прикоснулся. Просто вдруг наступила тишина, и через мгновение ее разорвал голос барона Сметаны. Четкий:

— Я считаю классовую ненависть пережитком прошлого века. Ее, как и национальной, не должно существовать в душе нормальных людей.

Я даже вскинула голову, но барон не заметил моей заинтересованности: он смотрел на Яна, а тот — на него.

— Но, похоже, у поляков это хроническая болезнь. Что плохого лично тебе сделали русские?

Секунда тишины и ни минуты — раздумье. Ян закричал… Или же ответил ровно, но мне все равно захотелось заткнуть уши. Благо руки были свободны от столовых приборов. Я не притронулась к овсянке.

— А вы, пан барон, похоже, очень любите русских.

Милан резко перевел взгляд на меня, и я не спрятала глаз. Он выглядел жутко. Постарел за ночь лет на десять. Седина стала в разы заметнее, а шрамы в районе глаз собрались веером.

— Да, я люблю русских. С пятнадцатого года, когда полевой хирург собрал меня из кусков окровавленного мяса. Меня, солдата вражеской армии, который не думал переходить на сторону русских. Да, я любил русских сестер милосердия, которые отпаивали меня водкой, когда я выл от ран, и с особой заботой меняли примочки на лице. И тех русских солдат, которые потом делились со мной своим скудным пайком. Я вообще люблю людей, Ян, за их дела, и мне нет никакого дела до их паспортов. Кстати, Вера, — Я вздрогнула, и все равно не отвела глаз. — Ондржей вернул тебе паспорт?