Рука со спины сползла на плечо, но совсем убрать ее я не посмела. Я стала свидетелем приступа. Сумасшествия. Не ярости, не маньячества, а именно безумия, порожденного преступлением и попранной мужской честью. Мне стало жаль барона Сметану, и я окончательно плюнула на музей, игрока и придурошного волка.

Сейчас Милан может проникнуться ко мне добрыми чувствами или же возненавидеть за то, что я видела его слабость и снизошла до жалости. Какой путь он изберет? Если второй, то к черту куклу, собираю манатки и валю отсюда. Встречаю Рождество в Праге и домой.

Сколько мы так просидели на ледяном полу, не знаю. Но меня пробрало до самых косточек. Здесь горячей ванной и кастрюлей с картошкой не отделаешься. Но встать и уйти нельзя. Только если до входной двери, не прощаясь.

— Неужели ты согласилась стать женой пана Кржижановского только из-за своих кукол?

Я даже не вздрогнула от вопроса. Больше, чем я дрожала, дрожать уже было нельзя. Как и медлить с ответом. И я выдала самый правдоподобный:

— Я не согласилась еще. Если у меня не будет здесь работы, то я стану искать ее в другом месте. И пока не уверена, что привязанность Яна настолько велика, что он поедет за мной на край света.

Такой ответ должен был положить конец разговору и плену моей руки. Но Милан не разжал своих железных пальцев. Допрос с пристрастием продолжался.

— Как долго все же вы знакомы?

Господи ж ты боже мой! Я что, на визу невесты подаю?!

— Недолго. Однако он первый мужчина, который сначала восхитился моей работой, а потом уже мной самой, — лепетала я полуправду, благодаря которой мне было уже не так стыдно за продолжающийся обман. — В той, так любимой вами, книге написано, что мужу с женой очень важно гореть одной идеей…

Хватка усилилась, и в сохранность своих пальцев я уже не верила.

— Гробы, летучие мыши, волки… Это не твои идеи. Тебе нужны куклы, в которых Ян, поверь мне, ничего не смыслит.

— Моих мыслей хватит на двоих, — продолжала я говорить вкрадчиво и мягко, боясь прервать неприятную беседу, чтобы не вернуться к еще более неприятной теме, теме приступа. — Я мечтала работать над подобным театрально-музейным проектом. Да, тема вампиров и смерти не очень приятная тема, и я бы предпочла комнату смеха комнате страха, но люди хотят адреналина, а я хочу, чтобы моя работала была востребована.

Барон не спускал с меня глаз.

— Но вы ведь не про работу спрашиваете, — продолжала я отвечать на незаданные вопросы. — А про Яна. Я не совсем без царя в голове. Я не собиралась замуж с закрытыми глазами, я собиралась поработать с ним вместе до лета и узнать его поближе…

— А если узнаешь о нем что-то неприятное?

Да что ж это за тайна, которую барон настолько свято бережет, что каждый день о ней напоминает?!

— Если это будет что-то очень неприятное, то я молча верну Яну кольцо, никого не осуждая, — добавила я уже скорее для самого барона про его приступ и темное прошлое.

— А если Ян очень хорошо будет скрывать это до самой свадьбы, что тогда?

— Тогда я верну ему оба кольца! — мой вкрадчивый тон закончился, и я больше не управляла своим голосом.

— А если он не пожелает взять их назад? — все не унимался барон.

— Тогда я выкину кольца и уйду, — ответила я уже тише.

— А если он не позволит тебе уйти?

Я уже не чувствовала пальцев в его железной ладони. Есть испанский сапожок, а это была чешская варежка… Приступ, кажется, не прошел. Я рано обрадовалась! Господин барон себя не контролирует.

— Я все равно уйду. Женщину нельзя удерживать силой! — вскричала я, чувствуя, что сейчас в окутанном темнотой склепе станет светло от осыпавшихся из моих глаз искр.

Рука моя наконец упала на ледяной пол, и я распластала ее, ища в холоде успокоение для несчастных пальцев. Барон сумасшедший. Без всякого сомнения он убил жену. Придушил или свернул шею. Нечаянно. Когда она решила уйти. Фу…

Я выдохнула, когда Милан с шумом поднялся.

— Не каждый может отпустить. Помните про это, пани Вера.

Я не поднимала глаз, уверенная, что барон стоит ко мне спиной. Стоит. Не уходит.

— Милан! — я вскинула голову. Он смотрел прямо на меня. — Вы хотите поговорить?

— Милан? — он несколько раз произнес свое имя на разный манер, но все больше вопросительно. — Почему вы вдруг назвали меня Миланом, Вера?

Да потому что вы сами мне только что тыкали! И рыдали у меня на плече! Чуть не придушили, и после всего этого я не могу обратиться к вам по имени?!

— Ой, простите, пан барон. Этого больше не повторится!

— А если я хочу, чтобы это повторилось?

Я смотрела ему в глаза и радовалась, что из-за темноты не вижу на его коже вздувшихся от волнения бугров.

— Как вам будет угодно, — ответила я от безысходности.

— А как вам будет угодно, пани Вера, отправиться обратно в особняк? Своими босыми ногами или же у меня на руках? В последнем нет сейчас необходимости. Так что если подобная вольность со стороны чужого мужчины оскорбляет ваши зарождающиеся чувства к жениху, я с удовольствием предложу вам просто опереться о мою руку.

Во мне заледенело последнее — сердце. Оно перестало биться. Мозг уже давно ничего не соображал. Я была, возможно, первой женщиной, к которой барон прикоснулся за годы отшельничества, и сапоги не были мне выданы специально, а сейчас он решил поиздеваться от обиды, что я не люблю его Яна! И это после того, как я заботливой матерью ползала вокруг него голыми коленками на ледяных камнях! Мерзавец!

— Я замерзла. Подайте мне носки и шубу. Пожалуйста.

Милан даже одел меня. Прямо душка! Чтобы у него самого что-нибудь отморозилось, если еще вообще осталось!

— Я уже почти сосулька, — цедила я сквозь зубы. — Если в довершение всего пережитого, я еще пойду по снегу босыми ногами, то мне придется пить горячее молоко литрами, а вам сидеть у моей постели безвылазно и проверять жар.

Руки Милана замерли у меня на талии, и мои пальцы в тот момент согрелись точно не от меховых рукавов. Даже если сам барон не хотел больше брать меня на руки, этого хотела я и не желала знать, почему.

Месть, черт возьми, месть и больше ничего! Он жесток, так я тоже не буду паинькой. Он любит Яна и тревожится за него и не посмеет тронуть меня даже пальцем, во всяком случае в здравом уме. А не в здравом его ко мне не подпустит карлик. В любом случае, из дома с ним я больше не выйду. Ничего, барон, я вас доведу! По первому плану пана Ондржея!

И когда барон наконец исполнил мою просьбу, мне сразу пришлось схватиться за его шею. Он держал меня в этот раз уж очень деликатно, и если бы мех не собрался толстыми складками, между нами поместилось бы аж две руки. Так и свалиться немудрено!

В первый момент барон замер, точно решал, какими словами следует отчитать чужую невесту за неподобающее поведение, но потом сказал:

— Вера, спрячьте пальцы под ворот рубашки. Руки сразу оттают.

Чувство юмора не растерял, нахал! Но у меня уже не мерзло ничего. Сосулька таяла в руках барона, и я боялась прижаться к нему еще сильнее — да что же такое! Это моя марионетка молода, а этот живой с сединой и жуткими шрамами!

Да только тело не слушало доводов рассудка. Я почти перестала ощущать между нами мех. Вернее, мне хотелось чувствовать лишь твид пиджака. Барон не кукла. Его тело не из поролона, а вот под моими кружевами растекся уж совсем какой-то тягучий кисель.

Почему среди зимы вдруг наступило лето? И почему надо было поставить склеп так близко к дому… Экскурсии должны быть длительными, чтобы за них не жалко было отдавать кровные.

Барон высчитывал шаги с точностью электронного шагомера: опустил меня на пол ровно в том месте, откуда поднял чуть больше часа назад. Я оглянулась в поисках ширмы, но глаза отказывались привыкать к темноте, а шагать наугад не хотелось.

— Я ничего не вижу, — пожаловалась я или скорее попыталась оправдать тот факт, что пальцы стиснули рукава пиджака, жутко холодного с мороза.