Барон толкнул дверь ногой и швырнул меня на свою кровать, как надоевшую ношу. Я на мгновение замерла, а потом обмякла — из меня, точно из шарика воздух, вышла вся смелость, которая к храбрости-то не имела никакого отношение, больше к испугу и глупости. Ну что я против него — только разозлю, и он повторит со мной то, что сделал в мастерской, придушит. Как он влез в мое сознание с этим призраком, одним чертям известно…

— Я же сказал, тихо!

Но я уже и так лежала тихо и не собиралась ни кричать, ни драться. Вернее, мой мозг не хотел этого делать, но стоило барону прижать коленом перину, как я заехала ему в лицо пяткой. Вернее, хотела, но он поймал ее и прижал ногу к моей груди с такой силой, что мне показалось, я слышу хруст ребер. Нет, то был свист кушака, который барон выдернул из шлевок. Я волчком перекатилась на противоположный край, но свалиться на пол не успела. Барон схватил меня за руку и притянул к себе.

Я все еще не кричала. Возможно, боялась кляпа. А пока он всего лишь скрутил мне за спиной руки и затянул кушак узлом у меня на животе поверх заляпанного высохшим гипсом фартука. Теперь при неловком падении с кровати, я могла повредить себе и голову, и руки.

— Сейчас ты успокоишься, и мы поговорим.

Барон выпрямился и, махнув халатом, будто черным крылом, сделал пару шагов от кровати. В темноте я прекрасно видела его силуэт, и слух у меня тоже обострился. Это был хрусталь. А в хрустале — коньяк. Барон толкнул меня под спину, и я села.

— Пей, не отравишься, — хмыкнул Милан и впечатал бокал мне в губы, за которыми стучали зубы. От страха, холода или еще черт знает чего…

Я проглотила алкоголь залпом и зажмурилась от горечи и жгущего грудь огня. Барон стащил с себя халат и закутал меня в него на манер смирительной рубахи, даже рукава на спине завязал. Спасибо. Так спокойнее. Раздевать меня он явно не собирался, а именно этого я и боялась.

— Фу… — я даже выдохнула в голос, и услышала смешок Милана, который подвинул к кровати массивное кресло.

— Отпустило? — спросил он. — Это хорошо, но развязывать тебя я не буду до самого утра.

— У меня болят руки, — проговорила я, сглатывая горькую, отдающую коньяком, слюну.

— Меньше драться надо было. У меня тоже щека болит. Вы, женщины, любите пользоваться тем, что нам воспитанием запрещено давать вам сдачу, а порой очень хочется настоящего равноправия полов.

Я опустила взгляд. Не то, чтобы мне сделалось стыдно, а просто у меня защипало глаза. Нести меня в свою спальню для разговора не было никакой нужды. Он прекрасно понимал, о чем я подумаю в первую очередь при таком раскладе. И сейчас должен знать, как смешно в устах убийцы звучат слова рыцарства.

— Я очень извиняюсь, — проговорила я все-таки после довольно длительной паузы. — Развяжите меня, пожалуйста, или хотя бы поправьте руки. Мне действительно больно.

Барон пересел на кровать и, обхватив меня с обеих сторон руками, принялся снимать путы. Его дыхание обжигало, но я старалась не дышать. Темно, ночь, под нами мягкая кровать и никого вокруг. Даже без грубости я не хочу, чтобы это случилось. Барон не спал. Эмоции в нем зашкаливают — просто девятый вал!

— Так лучше? — спросил барон, когда я принялась растирать запястья.

Мой кивок не переместил его обратно в кресло. Я сидела, поджав ноги в середине кровати, а он все равно умудрился коснуться своим бедром моего.

— Вера…

Барон позвал тихо. Слишком тихо. И я не повернула головы, испугавшись встречи с его губами.

— Вера, это все правда. Не сон. Призраки существуют. Во всяком случае Элишка реальна. И она совсем не безобидное бестелесное создание, как ты уже могла это понять. Нам надо ее поймать. Так будет лучше и ей, и нам.

— Я сделаю куклу. За два дня, как и обещала, — выдохнула я в темноту и тут же почувствовала на шее теплые пальцы барона.

Они поддели лямку фартука и заставили меня нагнуться и выскользнуть головой из петли. Возможно, лишь для того, чтобы тут же прыгнуть в другую, образованную мужскими руками. Пальцы барона спустились ниже к узлу, и вот фартук упал на пол.

— Сейчас ты ляжешь спать.

Барон вытащил из-под меня ногу, чтобы стащить сапог. Сначала один, затем второй. Я не двигалась. Сопротивление бесполезно — и даже опасно. Барон откинул край одеяла.

— Халат оставь на себе. Так тебе будет теплее.

Я с проворностью ящерицы скользнула под одеяло и прижала его пальцами у самого носа.

— А вы? — спросила я темноту, в которой глаза барона горели так близко, что мне сделалось страшно.

— Не обижайте меня, пани Вера. Я, к счастью или к несчастью, все еще мужчина. Так что я устроюсь в кресле. Там есть плед, хотя он мне не понадобится. Спите, Вера, и ничего не бойтесь. Я вижу кольцо на вашем пальце даже в темноте.

— Доброй ночи, — пролепетала я единственную нейтральную фразу и зажмурилась, чтобы сдержать слезы.

Барон запечатлел на моем лбу короткий поцелуй, и я, сосчитав пять шагов, услышала скрип кресла и тяжелый вздох Милана. Боже мой! Боже мой…

Проснулась я, как и уснула, в позе эмбриона, подтянув под себя все, что только можно. Даже, как выяснилось, одеяло. Светло и пусто. Ни малейшего намека на то, что было тут ночью. Ни грязного фартука, ни кушака, ни коньячного бокала. Чистота маниакальная. Даже мои сапоги стояли нос к носу. Бардак остался только в моей голове — в мыслях и в волосах. Они высохли еще в мастерской, но расчесать я их не подумала, просто запихнула в свитер, чтобы не мешали, а когда они оттуда вывалились, было не до причесок.

Застелив постель, я обулась и вышла. Ничего интересного в спальне барона не было. Кровать, стол, секретер, кресло, шкаф. Все дубовое, тяжелое и громоздкое. Белым пятном выделялось лишь залепленное снегом окно.

В коридоре тихо. В моей спальне пусто, но дальше по коридору я не пошла, решив воспользоваться второй дверью, чтобы подняться в мансарду. В купальне после меня никто не побывал. Пена пропала, но лед в ванне не образовался. Я умылась из тазика и присела на коврик, чтобы расчесать волосы. Их приходилось драть.

— Ай! — разозлилась я на катушки в голос и сразу услышала тихое:

— Пожалейте волосы, Вера!

Барон придерживал дверь, вот она и не хлопнула. В тройке, только пиджак расстегнут, и причесан и выбрит, как на парад. Который час? С этим снегом и не разберешь, какой продолжительности был мой живительный сон.

— Можно я отдам их вам на куклу? — спросила я серьезно, и барон так же серьезно ответил, что волосы для куклы у него имеются.

Я проглотила горький ком — с модели, никак иначе. Щелкнула дверь, и я вздрогнула всем телом.

— Знаете что, Вера…

Барон подпер дверь спиной, а я продолжала сидеть на полу с задранной головой и воткнутой в волосы щеткой. К счастью, я не взяла подаренный им гребень.

— Пора нам поговорить с вами начистоту. Ваш ночной дебош, — Тут я точно вспыхнула, — окончательно утвердил меня во мнении, что меня оговорили, а вы и рады верить всяким грязным лгунам. Возможно, он действительно уверен в том, что я приложил к этому руку, но, клянусь памятью матери, я не имею к смерти Элишки никакого отношения.

Теперь мои руки замком лежали на дрожащих коленях, а щетка самостоятельно висела в спутанных волосах.

— Пан Ондржей сказал, что это было самоубийство, — еле выговорила я ужасные слова под тяжеленным взглядом барона.

— Ох, не врите, Вера! Не врите хотя бы самой себе! Вы даже на секунду не поверили в самоубийство! И то верно, с чего бы это вдруг юной девушке сводить счеты с жизнью, когда у нее есть все, — Милан развел руки в стороны, имея в виду свой дом, титул и состояние, если оно не было в таком же плачевном состоянии, как данное жилище. — Это был несчастный случай.

Я кивнула. Поговорили. Выяснили, что у непредумышленного убийства появился новый синоним. Отлично! Я кивала и кивала, пока щетка не упала на пол. Но поднять ее я не смогла. Ее отшвырнул ногой барон, и я замерла, уставившись на ботинок полными страха глазами. Или пустыми — я не знала, как выгляжу. В купальне зеркал не имелось.