Я не хочу, чтобы это было правдой, не хочу… Я тоже сидела часами, обтачивая его лицо и не желаю верить, что держала в руках лицо чудовища. Но кто скажет правду? Никто — пан директор такую сказку складную рассказал, что после дополнений Милана и не поймешь, что в ней правда, а что злая ложь. Но трагедия произошла. И в этих стенах. Ровно десять лет назад. Эта цифра слишком сильно пропечаталась в моем мозгу, что я уверовала в нее, как в непреложный факт.

Я зажмурилась так сильно, что на ресницах проступили слезы. Почему Милан не смог снять с мертвой жены посмертную маску? Он ее утопил, что ли? Раз это квалифицировали как самоубийство. Задуши он Элишку или застрели, лицо бы не пострадало. Меня трясло, но именно от жутких мыслей, потому что в комнате было тепло. Даже душно. Я снова уткнулась в блокнот, но закончилось все новым скомканным листом.

Милан прав, я не тот кукольник, который ему нужен. Я не та женщина, которая в любом случае нужна Яну. Я могу уехать прямо завтра. Да, я именно так и сделаю. А что, если барон меня не отпустит, даже когда я скажу, что между мной и Яном все кончено? Эта мысль тоже превратилась в гранитную истину. Не отпустит!

Я снова откинула одеяло и, косясь на спящего карлика, ступила на ледяной пол ногами в скрученных гольфах. Подошла к двери, прислушалась. Тихо. Вернулась к шкафу, в котором стоял мой чемодан. Приподняла его — слишком тяжелый, а колесики на снегу не помогут. Ничего. Александра сбежала от его предка с одним чемоданом, а я уйду от Милана с одним рюкзачком. Одеваясь, я цепким взглядом держала куртку, висевшую на спинке стула, словно боялась, что та исчезнет. Затем снова подошла к двери, за которой все это время оставалось тихо. Приоткрыла ее на щелку, прислушалась, но высовываться не стала. Даже если меня поймают в куртке, под которую легко спрятать рюкзачок, скажу, что у меня болит голова, и я пошла гулять… Вот именно, гулять!

Но тут дверь открылась сильнее — я видимо переоценила свою трезвость и нечаянно лишилась равновесия. Собрав силы в кулак, я рванула дверь на себя. Вернее хотела это сделать, но дверь не поддалась. Кто-то тянул ее из коридора. Вся моя решимость улетучилась — я безумно испугалась встречи с бароном.

Нет, нет, нет! Чуть ли не в голос закричала я, пытаясь удержать ручку, но та выскользнула из руки, и я упала на пол. Оставалось лишь надеяться, что барон вспомнит про порог и остановится, не переступив его. Долгие мгновения дверь оставалась полуприкрытой. Думает, что ему дальше делать? Я хотела позвать барона по имени, но вовремя прикусила язык. Не провоцируй, не провоцируй…

Я сглотнула уже третий по счету противный винный ком и сообразила, что у меня просто разыгралось пьяное воображение, и в коридоре на самом деле никого нет. Выдохнув в голос, я поднялась и сделала шаг к двери. Только один. Дальше идти не потребовалось. Дверь захлопнулась, но не сама. Ее захлопнула моя привычная ночная гостья и осталась у дверей, будто ждала от меня приглашения войти.

Я кивнула, не в силах отвести взгляда от некогда пустых глазниц. Сейчас при свете лампы они вдруг превратились в глаза, темные, большие, напуганные, с огромными ресницами. Я ударила себя ладонью по губам, чтобы сдержать крик, попятилась и, споткнувшись о маленькие сапожки, грохнулась, едва не расшибив затылок об остов кровати.

Передо мной стояла Элишка. Ее призрак. О, да, как же она похожа на брата… Она стояла и смотрела. Смотрела и стояла. Не приближаясь и не удаляясь от меня, не выказывая ни дружелюбия, ни злости… Меня бросило в жар, и я стянула через голову свитер.

Я не видела гостью всего мгновение, но успела испугаться, что она ушла. Но Элишка по-прежнему белела у двери. Не отводя взгляда от лица, которое вдруг начало принимать более четкие человеческие формы, я нашарила рукой блокнот и принялась чирикать в нем вслепую. Я столько раз делала это упражнение, что как музыкант клавиши, чувствовала каждое движение карандаша… Элишка, Элишка, Элишка… Я почти шептала ее имя, и она вдруг начала открывать темный рот, сначала беззвучно, а потом произнося мое имя: Верка, Верка, Верка…

А потом ринулась ко мне, схватила руками за шею и принялась трясти из стороны в сторону. Я выпустила из пальцев карандаш, но сколько бы ни пыталась оторвать от себя руки призрака, находила лишь воздух, а кольцо ее пальцев все стягивалось и стягивалось вокруг моей шеи. Я зажмурилась и с последним глотком воздуха из последних сил открыла глаза…

— Фу! — выдохнул мне в лицо карлик и потер свою ладонь.

Я ощупала шею и закашлялась. В нос шибанул резкий запах рвоты. Он шел от таза, в котором хранились дрова, а теперь плавала кровавая слизистая жидкость. Карличек сунул мне под нос мокрое полотенце, и я впечатала его себе в лицо, точно хотела оставить на нем отпечаток, как на Туринской плащанице. Но надолго меня не хватило, я вдавила полотенце в пол и вновь склонилась над тазом. Чтобы я еще когда-нибудь пила… И как теперь жить? Как смотреть в глаза этому мальчишке? Какой стыд…

Я вновь уткнулась в полотенце, но в этот раз, чтобы использовать его вместо кляпа, и если изо рта не вырвалось всхлипов, то из глаз все же брызнули слезы.

— Тебе легче?

Я замотала головой и разревелась в голос. Карличек подставил плечо и толкнул таз в сторону. Но я нашла в себе силы отстраниться от заботливого охранного песика. Лампа горела, на полу валялся исчерканный блокнот, карандаша взгляд мой не нашел… На мне была лишь футболка. Никаких джинсов. Но, может, я успела снять их, как и свитер, но зачем? Затем, что я перепила, перенервничала, перерисовала перед сном! У меня тоже сдвиг по фазе, как у барона!

— Карличек…

Я не могла ни говорить с ним, ни смотреть на него.

— Брось, Верка, бывает… Тебе надо умыться. Поднимешься наверх самостоятельно или тебе помочь?

— Поднимусь, — буркнула я и, не поддергивая футболки, поплелась к двери.

Где-то там должна быть дверь в комнату с кукольным шкафом, только бы мне не наткнуться на нее сейчас. В таком состоянии я начну говорить с этими дамочками и ни о какой трезвости рассудка больше не будет и речи.

Утром желание уехать испарилось вместе с винными парами. И причиной была не вспыхнувшая вдруг за одну ночь любовь к барону Сметане. Отнюдь. В чувстве отвращения к Милану я осталась тверда. Причиной стал стыд. Я не хотела, чтобы Карличек и пан Драксний запомнили меня такой, какой я предстала перед ними за эту череду дурацких ночей. Я сделаю куклу, вложив в нее все имеющееся во мне мастерство, ради них — чтобы они поняли, что я не ничтожный представитель слабого пола, который не умеет ни машину водить, ни пить, ни готовить, ни нормально вести переговоры по бизнесу, а профессионал хоть в каком-то деле. Доказывать что-то Милану я больше не собиралась.

Комнату следовало не то, что проветрить, а выдубить. Карличек снял все постельное белье, а меня отправил наверх в купальню, где я обнаружила натопленный камин и ванну, полную горячей воды. Как свершилось такое чудо? Надеюсь, здесь имеются специальные механизмы и рычажки подъема дров и тяжелых ведер с водой — представить себе карлика или старика таскающими тяжести по чердачной лестнице, я не могла. Вернее, не хотела. Тогда бы мне следовало провалиться от стыда сейчас же на этом самом месте!

Расслабиться не получилось и в ванне. Горячая вода произвела на меня тот же эффект, что и ночная ледяная, которую я добыла в тазике из-под корочки льда, — бодрящий. Я оделась во все чистое, закрепила резинкой волосы на манер кички и спустилась на второй этаж. Нос не выдал присутствие здесь моего завтрака, и я решила проверить мастерскую. Мимо шкафа я шла бочком, чувствуя спиной неприятный холодок, от которого мне, наверное, уже не суждено будет избавиться. Под мышкой альбом, за ухом — карандаш, который я нашла под кроватью. Вот она я, при полном параде и готова к работе. Почти. И это "почти" никаким боком не относилось к пустому желудку.