— У меня есть расческа, — отказалась я от подарка и хотела подняться, но барон придавил рукой мне плечо.

Перед глазами мелькнул белый манжет. Он взял из рук карлика гребень. Я стиснула зубы, когда барон с ожесточением принялся драть мне волосы. На расчесывание это походило меньше всего. Милан вымещал на мне злость. И мне оставалось молиться и радоваться, что это наш последний вечер вдвоем. За несколько таких вечеров можно остаться лысой!

Я раз двадцать успела пожалеть, что не подстриглась перед Чехией, пока барон наконец не закрутил мне волосы в ракушку и не заколол гребенкой на затылке. Испугавшись, что волосы не выдержат и вновь попадут в руки барона, я перехватила их наверху. Барон отшатнулся, точно испугался блеска чужого кольца, и пожелал мне доброй ночи.

— Я растоплю для вас камин, — произнес пан Драксний, когда в темноте дальних комнат затихли шаги Милана.

Я поблагодарила и взяла со стола подсвечник. Мы двинулись через пустую гостиную к лестнице. Старик плелся сзади, не выказывая никакого желания заводить разговор. Он только вздыхал, чем создавал прекрасный саундтрек к фильму ужасов, но мне из этого фильма уже хотелось удрать. Я поддерживала прическу и думала, что знакомиться с иностранцами вредно для здоровья русской девушки. Сидела б себе в Питере — скучно, зато безопасно.

Эта кошмарная ведьма, даже после полного сожжения, не оставила меня в покое — заявилась в гости, как только я заснула. Однако на этот раз я не стала будить воплями особняк, сколько мадам ни зыркала на меня черными глазницами — просто отмахнулась от видения, точно от мухи. И она ушла. Только забыла хлопнуть дверью! Ну и ладно… В следующий раз хлопнет дважды!

Кошмар исчез, но оставил после себя удивление. Никогда не думала, что так легко совершать во сне движения — наяву я обнаружила себя в совершенно идиотской позе, лицом к двери, носом в изножье — точно, прогоняя призрака, пролетела сквозь белую пелену ее одеяния, вслед за собственной рукой.

Я вернулась на подушку и проспала до утра без всяких сновидений. Только встала не с той ноги — потому что наступила на скинутый с тумбочки гребень. Это я так колошматила мою безглазую тетку, что ли?

Положив гребенку на место, я причесалась собственной расческой и стянула волосы в хвост. Теперь Милану, даже если он соблаговолит выйти ко мне, не к чему будет придраться. Если только к присутствию пары петушков. Но тут уж извините, дайте хоть одно зеркало! Не в танцевальной же зале причесываться… Может, он, конечно, считает, что мне сподручно, вернее сподножно, туда заворачивать по пути в кухню?

Внизу я сразу поразилась потеплению воздуха — пришлось отодвинуть завтрак и завернуть в сторону женской гостиной. В ней пылал камин. Только посмотрела я совсем не на него, а на столик, где раньше стоял букет из засушенных роз. Новые живые не появились, зато след на стене прикрыла рама с зеркалом. Не веря собственным глазам, я подошла ближе и взглянула на свое отражение — зеркало, обыкновенное зеркало, не кривое. Однако я выглядела в нем все равно ужасно: опухшая, точно не спала полночи. Или же наоборот перебрала со сном… Скорее второе, раз здесь с легкой руки Милана карлик успел прибраться.

Прилизав аж целых четыре петуха, я хотела уже вернуться к двери, как взгляд мой сам собой упал на столик и рука, раньше чем я сообразила, что делаю, схватила старую фотокарточку. На ней была изображена девушка, не старше двадцати лет. Она вальяжно развалилась на скамейке под античной статуей, в которой я признала парковую скульптуру. В длинном белом (хотя бы на фотографии) кружевном платье с треугольным скромным вырезом и с тонкой нитью бус, возможно, жемчужной, на тонкой шее. Ее волосы (точно не черные) волнами уложены вокруг округлого миловидного лица, а через лоб идет расшитая бисером лента. Кто это? Мать Милана? Нет, скорее бабка… Такие наряды и прически, если мне не изменяет память, носили во время первой мировой войны.

Кто бы ни была эта девушка, я знала, что мне нужно с ней делать — нарисовать. Милан исполнил мою просьбу, организовал мне светлую комнату, и в качестве благодарности я обязана исполнить его просьбу. Чтобы не промахнуться с цветом глаз и волос, я пока выберу синюю монохромную палитру. Потом, если барона устроит моя манера акварельного письма, выполню портрет в надлежащих тонах и в том размере, который Милан изберет.

Я вновь подняла глаза к зеркалу — взгляд просветлел, выглядела я уже не так пугающе. Вообще, по сравнению с ночным кошмаром, я очень даже ничего… Хотя именно после этой угольной красотки барон решил меня причесать. Неужто мы похожи? Во всяком случае у меня нет черных волос и больше нет колтунов. Таких, как у нее — ее головой точно подметали столетнюю пыль.

Поддавшись непонятному желанию, я обернулась к столу — чутье художника меня не подвело. Может, конечно, это мой нос почуял медовый запах акварели. Карличек принес с кухни и альбом, и краски, и кисти… И даже графинчик с водой. Не принес только мои вчерашние художества. Надеюсь, он растопил ими камин. Но даже если Милан видел мои интерьеры, плевать. А подсвечник мог даже сыграть мне на руку

— пусть думает, что я все-таки знаю Яна и имею на него или хотя бы его художественный вкус неоспоримое влияние.

Я уставилась в окно, а потом подошла ближе и прижалась лбом к холодному стеклу. Снежок белый-белый, елки в снежных шапках, дорожки вычищены, солнышко светит… Даже если мороз, я хочу на улицу. Одиночка у меня шикарная, но прогулка по тюремному дворику положена мне по закону.

Я прижалась к стеклу ладонями, прямо как болеющий маленький ребенок или кошка, которую никогда не выпускали во двор. Дайте мне календарь. Я стану зачеркивать дни, оставшиеся до Рождества. Ян, миленький, сиди в своей Польше до будущего года. Я хочу уехать отсюда и забыть вас всех, как страшный сон. Раньше я считала козлом Толика, а теперь я понимаю, что он просто приспособленец, а настоящие козлы — это вы с Ондржеем и даже с тем же улыбчивым паном Лукашем. "Ах, не понимаю, как они там живут…" Вот и не понимайте дальше, добрая пани Дарина. Оставьте барона в покое. Это его дом, это его жизнь и это его желание держаться от всех вас подальше!

— Пани Вера, вы будете завтракать?

Карличек стоял в дверях с подносом, на котором дымился чайничек. Я ничего не ответила. Он прошел к столу с рисованием и опустил поднос на самый край. Надо поблагодарить, да язык что-то не поворачивается.

— Вы обиделись, да?

Может, карлик и правда расстроен. Провинность он осознал, раз больше не тыкает мне.

— Да, — кивнула я.

Карлик опустил глаза и сцепил руки перед собой, прямо как малыш.

— Знаете, пани Вера, я не ожидал от барона такой бабской истерики. Я просто хотел его немножко растормошить… Сами же понимаете, что вся эта темнота, весь этот таинственный антураж — пшик, и более ничего. Он просто не знал, как себя вести. Ян действительно обещал не привозить вас, и когда пан Ондржей сообщил, что вы все же приехали, я подумал, что вы пробудете у нас максимум день и вернетесь к пану Лукашу. Барон очень сильно распереживался, а любые бурные эмоции ему противопоказаны. Вернее, у него два состояния: полного безразличия и наивысшей точки накала страстей, промежуточных состояний не бывает. Нейтрально барон реагирует только на тишину и темноту. Простите его и заодно уж меня. Жить с сумасшедшим очень тяжело. Я уже сам, пожалуй, немного того… Ну,

понимаете…

Я сделала шаг от окна, но только один.

— Барон не сумасшедший…

Но карлик перебил:

— Сумасшедший, сумасшедший… — Карличек принялся нервно составлять на стол чашку, чайничек, тарелку с омлетом. — Если воспринимать его, как здорового человека, отдающего себе отчет в совершенных действиях, то его место за решеткой.

Карлик поднял на меня глаза и больше не отвел взгляда.

— Будьте осмотрительны с ним, пани Вера, очень осмотрительны. Он потом будет валяться у вас в ногах, но ничего не воротишь. Потому что ваши ноги могут оказаться к тому времени абсолютно холодными.