— Простите, — заговорила я, испугавшись, что снова молчу непростительно долго.

— Мне даже в голову не пришло, что вы вот так взяли из шкафа вещь столетней давности.

— Отчего же… Этому платью без разницы, на каких плечиках висеть, верно? А мне есть разница, — добавил Милан быстро, чтобы я не вздумала добавить к его глупости какую-нибудь свою. — Мне мой кукольник нужен здоровым, а то снова потеряю вас дня на три… И мне придется нарушить еще одно данное вам обещание и снова переступить порог вашей спальни.

Барон сделался еще бледнее и все щурился, больше не на меня, а на свет от лампы. Потом резко развернулся и распахнул шкаф. Я схватилась за меха обеими руками и чуть не прижгла себе раскаленным стеклом лампы нос! Но ахнула я явно не от боли, и Милан знал это, но из врожденной или воспитанной в себе деликатности не обернулся.

В середине шкафа, аккуратно, точно платья, висели марионетки. Много марионеток

— дюжина уж точно, а может и вся чертова… Метровые, как и та, что сделала я в подарок барону, о котором он еще ничего не знал. А я теперь знала, почему пан Ондржей попросил меня сделать куклу именно такой и никакой другой. В шкафу, в цветастом гареме, действительно не хватало мужчины.

— Вера, подойдите ближе, если желаете их рассмотреть, а я отойду…

— Не надо! — я быстро преодолела между нами расстояние и позволила себе тронуть барона за локоть. — Я боюсь к ним прикасаться, но мне бы хотелось рассмотреть их поближе…

— Зачем? — барон глядел в пол, на лампу, словно олень, загипнотизированный автомобильными фарами. — Они похожи одна на другую.

— Ну не скажите, пан барон! Не скажите… Вы правы, я не разбираюсь в моде, но по вашим куклам я могла бы ее изучить…

Действительно наряды девушек соответствовали их прическам — здесь были и тонкие кружева начала двадцатого века, и знаменитый британский тренч-коут с рукавом-регланом, вошедший в моду после войны, и юная автомобилистка в шелковом пыльнике в подвязанной шарфом шляпке и в очках. К аксессуарам Милан тоже подошел с трепетом — вышитый веер и вышитая сумочка к нему времен Александры, она могла бы сослужить неплохую службу какой-нибудь из куколок ее детства. И даже если эти аксессуары действительно были фабричными, то круглая кожаная сумка-футляр, модная в шестидесятые, которая шла к шерстяному английскому костюму — приталенный пиджак и чуть расширенная юбка ниже колен — явно была сшита специально для марионетки. Как и аляски, дутые сапоги на синтепоне, которые, кажется, были тут самыми современные вместе со свитером с воротником-гольфом. И на машинке, и на спицах, и с вышивальной иголочкой молодец, и на дуде игрец… А я еще проклинала машинку, когда шила простой мужской костюм на свою марионетку. Вот ведь рукастый дядька!

— Знаете, как я выбрала для себя профессию кукольника?

Я снова осторожно тронула Милана за локоть, и тот, вздрогнув, поднял наконец голову и уставился на меня немигающим взглядом филина.

— В Праге, куда мы ездили со школой, я увидела марионеток, сказочных принцесс, принцев, ведьм… Они были как живые, а какие на них были наряды… Их создатели казались мне тогда небожителями. Потом-то я поняла, что не боги горшки обжигают. И все же я ничуть не жалею о выбранном пути. Я люблю свою профессию и… — я непроизвольно сглотнула набежавшую слюну. — Хорошо, что я не увидела тогда ваших кукол. У меня была бы тогда другая, возможно, более финансово-выгодная профессия, но ни капли не творческая, потому что я бы подумала, что никогда не смогу сделать подобное… А я люблю театр, очень сильно, больше всего на свете. Возможно, это единственное, что я действительно люблю.

Я запуталась в своем дифирамбе и замолчала. Барон продолжал глядеть на меня неподвижным взглядом, и я вдруг поняла, что говорю что-то не то. Совсем не то.

— Ну… — протянул неожиданно Милан. — To, что вы не любите Яна, я понял сразу…

Мое сердце сжалось. Господи, только не это…

— Вы обещали не касаться наших с Яном отношений.

— Я не держу обещаний, черт возьми! Уясните уже это себе раз и навсегда!

Милан лягнул створку шкафа, и та с треском захлопнулась.

— Да, мне нужна была работа! — проговорила я полукриком. — Да, мы познакомились с Яном в театре. Да, я похвасталась перед ним своей марионеткой- вампиром, за которую получила на экзамене отлично! Да, да, да! Я люблю кукол и больше никого.

— Я тоже люблю кукол и больше никого, — перебил меня Милан шепотом. — Мне кажется, это в любом случае лучше безответной любви. Верно, Вера? — и не позволив мне даже вздохнуть перед ответом, продолжил: — Ян же не умеет любить вообще. Никого и ничего. И это ужаснее нашей с вами страсти к куклам. Никого и ничего. Человек без любви становится зверем.

— Волком! — перебила я. — Вы не правы, Яну нравятся куклы-волки. Хотите, я сделаю волка…

— Волка? — в голос расхохотался Милан. — Для Яна? Или для меня? Летучая мышь у меня уже имеется. От волка я тоже не откажусь. Ручного. Пока у нас имеется живой и не очень домашний. Как говорится, сколько волка не корми…

Я выпрямилась, и между нами стало больше расстояния на целую мою грудь.

— Вы о Яне сейчас?

— Вы невыносима, Вера, невыносима в своем желании постоянно меня перебивать! — взвился барон. — Я не привык к этому. Я привык, что меня дослушивают до конца. Хотя бы в этом доме. Я говорю про настоящих волков, а не про Яна. Этот мальчик полон бредовых идей. К гроту с летучими мышами он предложил добавить волчье логово и водить в него людей. Он свято верит, что его волки никогда не тронут человека. Вы в это верите, Вера, что волк никогда не тронет человека?

Милан вновь держал меня за меховой воротник, но у меня уже не было в руках лампы, а сами руки я спрятала в отороченные мехом карманы. Как же он близко и как же мне страшно! Я даже поднялась на носки, испугавшись за сохранность векового платья.

— Я видела волка только в клетке в зоопарке.

Барон усмехнулся, сильнее притягивая меня к себе, и теперь я едва касалась подогнутыми пальцами пола и мысленно молила Милана не отпускать воротника — таранить ему носом грудь мне не хотелось.

— Ян вернется, тогда и увидите живого волка!

— А когда он вернется? — спросила я осторожно.

— Дорогая Вера, — Наши носы соприкоснулись, и мое тело превратилось в мрамор, такой же твердый, только не холодный. — Не сочтите меня грубым, но я не хочу, чтобы он вообще возвращался.

— Я не понимаю вас, пан барон, — проговорила я, едва приоткрывая губы, на которых сейчас покоился по-прежнему стеклянный взгляд Милана.

— Я сам себя не понимаю, Вера!

Он оттолкнул меня, но не сильно, а точно вернул в вертикальное положение хрупкую статую: задержал на мгновение руки на моих плечах и, удостоверившись, что я уже не упаду, убрал их.

— Надеюсь, он не вернется раньше того дня, когда вы закончите для меня куклу.

— Какую?

Я с трудом переводила дыхание и радовалась возможности законно смотреть в оставшуюся открытой створку шкафа. Только не на Милана, только не в его пугающие больные глаза.

— Вот такую, — он махнул рукой на свои творения. — Здесь не хватает одной куклы. И я не могу ее сделать сам.

Да, почти вслепую такого результата не добиться, но мне и мое стопроцентное зрение не поможет. Да, мои интерьерные куклы походят на людей, но они и близко не стоят рядом с этими почти что живыми куклами.

— У меня тоже вряд ли это получится. Я плохой скульптор. Я училась делать театральные куклы, а мои интерьерные в большой степени все шаблонные…

— Всяко ж вы лучший скульптор, чем я, Вера.

— Чем вы? Смеетесь… Да они как живые…

— А они и есть живые, — выдохнул барон и возложил руку на створку шкафа, точно намеревался его закрыть, но не закрыл: — У них у всех настоящие имена. Вот эта, с бантом на груди, Жизель. Мне очень тяжело дались ее глаза. Такие невинные… Я и рисовать-то, Вера, толком не умею. Лица кукол сделаны с посмертных масок. А налепить папье-маше очень просто, как вы прекрасно понимаете…