– Не плачь, – выдохнул Нэйт хрипло.

– Я не плачу, – соврала она шепотом.

Роберт Крайтен противился своему разуму так долго, как мог.

Его мысли, когда–то ясные и полные логики, забрели в дебри, из которых он не мог найти выход. И сейчас он полз по своему стеклянному дому, спотыкаясь и падая, он тащил себя по мраморному полу... кружа по комнатам второго этажа прежде, чем начать спуск на первый, скатившись по лестнице.

На первом этаже он перевел дух, пытаясь противостоять импульсу, контролировавшему его разум, но тело отказывалось подчиниться.

Он был обнажен, и его голые локти и колени, вспотевшие ладони скользили по блестящей плитке, которую, как он смутно помнил, он выложил здесь два года назад: напольная плитка Алибастри ди Рекс[71]. В перламутре.

Его воспоминания о потраченных на плитку деньгах напоминали отдаленное эхо, так иголку роняют посреди шумного стадиона. И это было справедливо со всем. Его бизнес. Его финансы. Его тайны.

У него были тайны. Ужасные. Секреты, которые...

Огненный смерч в голове кружил все быстрее, слова формировались в мысли, чтобы сразу же распасться под яростью того, что его череп больше не мог удерживать в себе.

Он не хотел идти в кухню. Он не хотел идти на поиски того, за чем отправлял его мозг. Он не хотел использовать предмет, на который указывал ему мозг, таким образом, каким велел ему мозг.

Нет, он хотел...

Роберт Крайтен, всю жизнь контролировавший свою жизнь и жизни других, сейчас не мог сформировать независимую мысль.

Исчезло самоопределение, главенствовавшее всю его жизнь, и что–то внутри него выбралось наружу. Он смутно понимал, когда это произошло: когда он покинул лабораторию прошлой ночью. В чужой машине... в машине одного из охранников, у которого он забрал ключи.

И он приехал домой.

Машина охранника все еще стояла в гараже. Он не помнил, куда делись ключи от его внедорожника, как и кошелек с телефоном. Но в дом он зашел – с помощью отпечатка пальца.

Он вернулся домой.

Он вернулся домой, чтобы...

Что–то произошло в лаборатории прошлой ночью. Он встретился с кем–то в своем офисе и смутно помнил, что встреча прошла удовлетворительно... их интересы идеально совпали. Но потом, перед его уходом, произошло вторжение. Высокого класса опасности, проникновение...

Тело застыло. Он запрокинул голову назад.

Резким движением его лоб впечатался в керамику с такой силой, что треск, будто в дерево влетела молния, разнесся эхом, отражаясь от потолка.

Кровь, красная и блестящая, полилась из его носа на пол.

Растерев ее, он пополз вперед, оставляя смазанные следы из собственной крови. Красной крови. Кап–кап... она потекла рекой. По его лицу, затекая в ноздри, рот, и медный привкус смешивался со слюной.

Передвигаться становилось все сложнее, было труднее упираться в блестящий камень из–за скользкой крови.

Но он сосредоточенно нес свое тело вперед, хотя его сознание, его воля, истинный компас его бытия кричал «Нет! Назад! Не делай этого!».

Распад и дегенерация его разума начались сразу же, как он вернулся домой. Оказавшись в холле с черного входа, стоя перед панелью управления сигнализацией, его без причин атаковали воспоминания из детства, образы, звуки и запахи били по нему, словно пушечными ядрами, сотрясая его тело, пока ноги не перестали его держать, и он не рухнул на колени.

Все ужасные вещи, совершенные им: самоутверждение за чужой счет, унижение и стыд, которые он культивировал в своих младших братьях. В своих одноклассниках. Коллегах. Оппонентах.

Погрузившись в воспоминания, Роберт наблюдал за собой в более молодые годы, тогда он был на коне, его влияние было подкреплено властными структурами, которые он создал и которыми заведовал. Он мухлевал во время обучения. Тесты за него писали более умные студенты, которых он шантажировал. Он подделал результаты отборочного теста и поступил в Колумбийский университет по заявлению ученика старшего класса, который отсасывал их учителю английского языка. В колледже он продавал наркотики, использовал женщин и даже спровоцировал беспорядки в кампусе – ради забавы. Он заставил уволиться профессора физики за сексуальное домогательство, которое она не совершала – просто потому что мог. Он вымогал деньги у священника, обвиняя его в свингерстве – когда ему было скучно.

Крайтен выпустился без существенных познаний по своей специальности, но стал профи в использовании чужих слабостей.

Пять лет спустя он оказался в «БиоМеде». Через семь лет после этого он поздно ночью ехал домой из своего летнего домика на Лейк–Джордж[72], когда наткнулся на автокатастрофу на проселочной дороге где–то в середине пути меду Вайтхолл и Форт Энн.

Он не понимал, почему тогда остановился. Это не в его духе.

Но что–то привлекло его внимание.

За рулем разбитого автомобиля он обнаружил не простую женщину. Это была женщина иного вида. Олень, в которого она врезалась, все еще дергался сбитый на дороге, а у женщины, как оказалось, была анатомическая особенность, с которой он раньше не встречался.

Клыки.

У нее случилась остановка сердца по пути в его лабораторию. Дважды. Он откачал ее оба раза.

Поместив ее под охраняемое наблюдение, образно выражаясь, он переговорил со своим партнером, который сразу же увидел открывающиеся перед ними возможности. И когда они начали работать над ней, он выяснил, где найти остальных. Подсуетился.

Всего семь. За тридцать лет. Мужские и женские особи. И еще одна – рожденная в плену, ставшая результатом скрещивания.

Он столько узнал. Столько...

Роберт Кратен внезапно осознал, что уже оторвался от пола, что стоял в кухне на своих ногах. Кровь покрывала его грудь и живот. И посмотрев на себя, он отметил, что под грамотно скроенными костюмами он скрывал тело старика.

Пухлое и рыхлое. Седые волосы на груди.

Когда–то он держал себя в форме...

Его руки судорожно выдвинули ящик, в котором лежали предметы, сверкавшие в свете потолочных ламп.

Ножи. Кухонные. Недавно заточенные, новые ножи.

К глазам подступили слезы, полились по щекам, смешиваясь с кровью, которая кап–кап–кап... капала со лба в этот ящик, полный ножей.

Правая рука, которой он писал, вытянулась вперед и обхватила четырнадцати дюймовый «Масамото»[73]. Острие было тонким и острым. У рукоятки – ширина в два дюйма. Этим ножом нарезали индейку и ростбиф.

Он всегда был главным. Всю свою жизнь, он контролировал всех вокруг себя.

А сейчас, в конце своего смертного пути, он лишился контроля над всем.

– Нет, – сказал он ртом, полным крови.

Роберт Крайтен наблюдал, как его рука повернула нож, а вторая присоединилась к напарнице, крепче обхватывая рукоять.

Сжав челюсти, он обнажил зубы, противясь удару. Тщетно. Он словно сражался с врагом, нападавшим на него.

Вены выступили на тощих трясущихся предплечьях.

Вокруг него раздался звук, громким эхом отразившийся от гладких дверей закрытых шкафчиков, пустых ящиков и хромированной бытовой техники.

Он кричал, как кричит убиенный... когда вонзил лезвие в свой живот и провел им из стороны в сторону. Еще и еще, превращая пищеварительный тракт в суп, а супницей служили тазовые кости.

Он умер три минуты спустя, свалившись на пол бесформенной кучей.

Спустя два часа после начала убийственной вечеринки, Мёрдер заколол третьего лессера. Монтировкой. А потом бросил орудие Джону Мэтью, который отправил четвертого по счету к Омеге.

Они были во многих кварталах от того места, где они вступили в бой с первыми двумя, в полутора милях, не меньше, может в двух, и он поражался тому, насколько мало лессеров сейчас встречалось на улицах. Раздражает, когда стремишься к количеству... и, П.С., качество также хромало. Все попавшиеся им на пути были новообращенными, и такими же дилетантами, как и первый.