Перемешивая угли в костре, Петерсен начал свой рассказ:

— Это было тридцать пять лет назад. Сезон охоты выдался весьма неудачным, и мою добычу иначе, чем жалкой, назвать было нельзя. Во время последней охоты я добыл всего нескольких полярных зайцев; их шкурки годились разве что на пару меховых рукавиц. Да, мне попался еще крупный песец, но с какой-то болезнью, из-за которой у него клочьями повылезала шерсть. Мне пришлось выбросить его шкурку, потому что за нее нельзя было надеяться получить даже несколько грошей у старьевщика в Виборге.

Я все же надеялся добыть хорошие шкуры, мечту скорняжных мастеров, изделия из которых позволяют доверху набить карманы звонкой монетой. Я был молод, мне нужны были деньги на городские развлечения. Я еще не усвоил уроки одиночества, уроки снежных пустынь. Оставаясь юным дуралеем, я хотел вернуться в Копенгаген богачом. Там возле Мраморной церкви есть улочки, где витрины из бутылочных донышек сверкают, словно зеленые фары в тишине, скрывающей фантастические попойки без разговоров и без песен. Там я родился в одном из домишек, переживших бомбардировку 1801 года и вызванные ракетами пожары 1807 года. Я мечтал вернуться туда, чтобы снова слушать южный ветер, шепчущий тебе на ухо тысячи глупостей, входить королем в таверны, платить, не считая деньги, за выпивку всем присутствующим, как делают все, возвращаясь богатыми из дальних странствий.

Но для этого я должен был набить кронами свой кожаный пояс. Пока же моя добыча позволяла мне лишь прожить в городе несколько месяцев, причем достаточно скромно.

Поэтому я осмелился двинуться на запад острова по следам белого медведя. Охота оказалась замечательной. Я добыл гигантского зверя, застав его врасплох на морском берегу, где он добывал рыбу и распугивал тюленей. Я осторожно пробрался между скалами, стараясь не спугнуть медведя. Если бы он бросился в воду, все мои надежды сразу же рухнули бы. Дождавшись удобного момента, я выстрелил. Потом спустился на пляж и начал снимать шкуру.

Было еще совсем светло. Море сверкало серыми отблесками, по нему катились небольшие волны цвета полированной стали.

Петерсен замолчал. Потом его голос изменился.

— Внезапно я увидел, как море забурлило, поднялись пенные волны, становившиеся все выше и выше. Потом на поверхности воды появилось что-то темное. Круглый черный купол, напоминавший панцирь черепахи. Но он был в сотни раз больше любой черепахи. Он поднимался все выше и выше…

Я застыл на месте, держа в руке нож. Мое сердце, как мне казалось, заледенело от ужаса. Черное тело продолжало подниматься из глубины, выгибая огромный хребет. Оно было таким громадным, таким чудовищным, что стало закрывать небо. Я подумал, что вижу Великого Кракена, выбравшегося из тайных пещер на дне океана и поднимающегося на поверхность, чтобы топить лодки рыбаков, добывающих камбалу. Я начал молиться, потому что если это был Кракен, у меня не оставалось шансов на спасение, даже обратись я в бегство. Его щупальца мгновенно схватили бы меня, словно могучие живые молнии.

На боках чудовища ниже поверхности воды появился оранжевый свет. Он быстро усилился, вынырнул на поверхность, и кровавые лучи заплясали на воде. Появились громадные фары, окружившие черную массу огненной стеной.

В этот момент я понял, что это было не животное, порождение глубин, но мертвый светящийся шар, более таинственный, более загадочный… и, вероятно, более опасный, чем любое живое существо.

Он продолжал вырастать над водой, потом двинулся к берегу, на который хлынули все более и более высокие волны, созданные его движением. И в небо продолжали вздыматься черные стены, покрытые водорослями и рачками-балянуса — ми, словно это был начавший выбираться из воды риф.

Я нашел в себе силы, чтобы стряхнуть страх, и обрел мужество, чтобы обратиться в бегство. Я долго бежал, не решаясь оглянуться.

В последующие дни я так и не осмелился вернуться на это место. Я бросил добытые мной меха, не надеясь когда-либо забрать их. Тем не менее я не считаю, что был трусом. Когда перед вами появляется неизвестное, страх овладевает вами, рассудок исчезает, и вы удираете, словно жалкий спасающийся бегством зверек. Обычно призрак, согласно традициям, появляется в белых одеждах и в цепях, в сопровождении полуночного колокола. Но я увидел призрак мертвого мира, и я боялся умереть вместе с ним.

Я прибежал на базу, потом вернулся в Копенгаген. Я рассказывал всем о том, что увидел. Очень скоро я понял, что мне лучше молчать и согласиться с теми, кто говорит о галлюцинации или игре воображения. Но вам я повторяю: я видел, как из моря поднялась светящаяся сфера.

Все долго молчали. У Кея давно погасла сигарета, и он как будто заснул с открытыми глазами.

Потом сэр Клюттербак спросил:

— И где же это произошло?

Петерсен указал на север:

— Там, в нескольких километрах отсюда. Завтра мы будем на месте.

Это случилось в предзакатный час, когда последние лучи солнца косо скользили по поверхности моря.

Над горизонтом поднимался бледный серп месяца, начавшего бесплодную звездную жатву.

Кей, очарованный световой феерией, остановился на вершине холма неподалеку от лагеря. Он собирал сухие ветки для вечернего костра. С места, где он находился, ему были видны силуэты спутников, хлопотавших над приготовлением скромного ужина.

Заканчивался четвертый день тяжелого медленного продвижения по вулканической равнине, представлявшей собой жуткий хаос, казавшийся все более и более угрожающим.

Путешественникам постоянно приходилось обходить участки кипящей грязи, над которыми к небу то и дело взлетали фонтаны пара, пугавшие своей внезапностью.

Сэр Клюттербак старался продвигаться с максимально возможной осторожностью. Нередко он отдавал команду остановиться, чтобы присмотреться к следующему отрезку их маршрута среди уродливых каменных глыб и фантастических колонн, казалось, воздвигнутых рукой человека. На каждую остановку Петерсен реагировал недовольным бурчанием. Он заявлял, что у природы достаточно коварства, чтобы подбрасывать человеку все новые и новые ловушки, и предугадать их невозможно.

В нескольких шагах от себя Кей заметил густые заросли вереска, сильный горьковатый запах которого так нравился юноше. Он наклонился, чтобы сорвать подсохшие побеги, и в это мгновение ему внезапно почудилась близкая опасность. Он присел, настороженно прислушиваясь и пытаясь определить, откуда исходит угроза и с чем она может быть связана. Сумерки были заполнены неясными звуками, и некоторые из них показались ему необычными. Не представляя их причины, он почувствовал, что в темноте кто-то или что-то скрывалось. Он встряхнулся, пытаясь отогнать неприятное ощущение. Наверное, его заворожил рассказ Петерсена, и теперь его воображение разыгралось, не зная границ…

Но ощущение угрозы сохранялось, слишком слабое, слишком неясное, чтобы он мог разобраться в его причинах. Через несколько минут оно стало более сильным. Кей с беспокойством огляделся. Нет, ничто вокруг него не объясняло эту смутную тревогу.

Вдали за каменистой пустыней можно было разглядеть тонкую белую линию прибоя, отделявшую серебряным контуром темное море от черного берега, над которым кружился одинокий буревестник. Море продолжало равномерно накатывать на берег пологие валы. Последние лучи гаснущего заката продолжали цепляться за гладкие скальные стены и отражаться в оставшихся на пляже лужах.

В узкой лощине под собой Кей видел красное пламя костра и улавливал запах разогретого на открытом огне копченого лосося, аппетитный и такой знакомый; можно было подумать, что он оказался в одном из кварталов Лондона. Но на противоположном гребне лощины ему почудилось странное движение…

Тем не менее местность, по которой приходил их маршрут, была совершенно безжизненной; позавчера они в последний раз увидели шныряющих между камнями крыс; морские птицы тоже не кружились над вулканической пустыней, и даже комары, такие многочисленные на острове весной, куда-то исчезли.