— Тогда добавьте каждому по пять ударов — меня возмущает, что они так быстро потеряли сознание! — Сэру Гусману явно понравилась процедура наказания монахов.

Друзья вышли из подвала в прекрасном настроении, оставив внизу двух окровавленных полуживых монахов.

— Вы сказали правду, Росс! — хихикнул Гусман. — Подобные сцены способствуют хорошему аппетиту! — И судья набросился на замечательный паштет.

Судья был счастлив. Он был уверен, что жестокое наказание монахов было приятно его властелину, и теперь тот более охотно станет выполнять его дальнейшие просьбы.

***

Какое изобилие на столе: паштет из телятины… Почки, тушенные в вине… Пулярка в сметане… Свежие лангусты… Клубничное желе… Спелые фрукты… И много другое.

Олдермен Росс вспотел. Его лицо налилось кровью. В то же время Гусман, одолевший яств вдвое больше, чем его компаньон, был бодр и, казалось, его аппетит ничуть не уменьшился.

И какими великолепными винами сопровождалось пиршество! Вина из долины Рейна, из Франции, из Португалии… В завершение обеда был подан горячий пунш, после которого обжоры заметили, что на улице стемнело.

Судья Гусман вернулся домой в карете олдермена Росса. Он был сыт и благодушествовал. В холле его ожидала Смангль.

— Господин, — робко начала она, — только не сердитесь! К вам пришел ваш секретарь Лампун, и хотя я предупредила его, что вы отсутствуете, он не захотел уйти. Он обругал меня, а потом устроился в вашем любимом кресле и закурил на редкость вонючую трубку. Он пьян, господин судья, пьян как сапожник!

Сэр Гусман успокоил служанку:

— Идите отдыхать, Смангль. Я не сержусь на вас. Сейчас я сам выброшу этого пьяницу на улицу.

Лампун действительно нагло развалился в хозяйском кресле. Это еще можно было перенести, но гораздо более ужасным было другое: он дымил не своей паршивой трубкой, а курил одну из драгоценных сигар, с таким трудом полученных судьей из Индии!

— Я рад вас видеть, Лампун, — спокойно сказал судья. — Что скажете, вам понравились мои сигары?

— Нет, господин судья, они не в моем вкусе, — промямлил Лампун, еле ворочая языком. — Мне кажется, они порядком воняют. Но я не собираюсь напрасно тратить свое драгоценное время в вашей жалкой конуре. Скажите, Гусман, какая часть сокровищ причитается мне?

— Вы это хорошо знаете, голубчик, вчера я рассказал все, что вам следует знать, — ласково ответил Гусман.

— Ха-ха-ха! Такая добыча не устроила бы даже самого неприхотливого воришку! Послушайте, Гусман! Мне нужна половина — именно так, не больше, но и не меньше! Это меня вполне устроит!

Гусман дружелюбно улыбнулся:

— Честно говоря, Лампун, вы должны знать, что я серьезно обдумал наши взаимоотношения. Ваше предложение представляется мне весьма логичным… Поэтому я принимаю его.

— Вы говорите серьезно? — недоверчиво поинтересовался заметно протрезвевший Лампун.

— Совершенно серьезно. Мы уточним наше соглашение, и, чтобы укрепить его, мы должны дружно расправиться с бутылкой доброго вина.

— Вот такой разговор я понимаю! — воскликнул обрадованный Лампун. — Я давно слышал, что ваш погреб переполнен старыми уникальными винами.

— И вас не обманули, — ответил Гусман, и в его глазах промелькнул странный блеск. — Идемте со мной; я разрешу вам самому выбрать понравившееся вино.

Подвал показался секретарю мрачным и сырым. Громадные пауки сплели повсюду ажурные сети, ярко вспыхивавшие от огня свечи и сгоравшие с сухим треском.

— Вина хранятся в соседнем отсеке, — сказал Гусман, указав на поперечный коридор.

— Да? Какое-то странное место для хранения вина. Смотрите, помещение залито водой!

— Осторожней! За поворотом начинается другой коридор; именно там, в надежном сухом месте и находится вся моя коллекция редких вин!

— У вас здесь чертовски холодно! — поежился Лампун.

— Конечно, холодно, потому что прямо за стенкой коридора течет Темза. В этом месте ее глубина достигает тридцати футов. Поэтому здесь так холодно.

Неизвестно, то ли Лампун споткнулся, то ли Гусман немного подтолкнул его — разумеется, нечаянно… Но подвыпивший секретарь поскользнулся на мокрых плитах и, не успев даже крикнуть, исчез в оказавшемся рядом колодце.

Гусман прислушался. Из колодца недоносилось никаких звуков, кроме плеска воды. Лампун исчез бесследно.

— Пройдет не меньше трех недель, пока он не всплывет на поверхность где-то возле Грейвсенда, — негромко сказал он. — И когда его выловят, он вряд ли будет настаивать, чтобы я отдал ему половину сокровищ Грейбрука.

Оказавшись в Батчервуде, олдермен Росс и судья Гусман испытали крайне неприятное разочарование.

Едва ли не полк кавалеристов и пехотинцев участвовал в окружении леса. В промежутках между армейскими подразделениями кромку леса патрулировала конная полиция.

Тем не менее, если не считать громко каркающих перепуганных воронов, нескольких ястребов и неясытей, а также одного барсука, удравшего после того, как он укусил за палец солдата, пытавшегося схватить его, они не встретили ни одного живого существа. Правда, они обнаружили остатки нескольких сгоревших хижин и грубо сколоченный крест на могиле сержанта Муфкинса, но это не были достижения, за которые можно было ожидать награду.

Росс и Гусман расположились в предоставленной им военными просторной палатке, разбитой на поляне возле обгоревших остатков хижин. Пока солдаты старательно обшаривали лес, хмурый олдермен Росс сидел в палатке, выкуривал одну сигару за другой, пил горячий пунш и ругался. Сэр Гусман, куривший и пивший пунш наравне с олдерменом, был поглощен своими мыслями, и его ругательства и проклятия казались не слишком убедительными.

На следующий день результаты экспедиции стали известны окрестному населению, и ядовитые насмешки то и дело заставляли краснеть ни в чем не виноватых солдат.

Хорошее настроение не покидало судью, так как ему удалось обнаружить руины охотничьего домика, после чего он окончательно поверил в достоверность полученных от Лампуна сведений. Гусману даже удалось обнаружить лестницу в тридцать одну ступеньку и запертую дверь внизу. Обитую железом небольшую дверь нельзя было считать непреодолимой преградой, но, так или иначе, ее требовалось открыть.

С величайшей осторожностью Гусман прихватил с собой инструменты, способные преодолеть сопротивление любой двери, а также мешки, в которые собирался загрузить сокровища.

Вечер он провел за столом напротив своего окончательно рассвирепевшего приятеля. На столе стоял обед, мало чем напоминавший тот, которым они наслаждались в Лондоне, — всего лишь плохо прожаренная телятина, к которой прилип пепел костра, хлеб, давно высохший, но более или менее съедобный, и остатки слишком жирного паштета.

Олдермен Росс, перебравший спиртного, давно зевал. Отпустив последнюю серию ругательств и проклятий, он свалился на походную кровать и мгновенно заснул.

Гусман вышел из палатки и осмотрелся. Луна заливала окрестности призрачным светом, вполне достаточным для того, чтобы не сбиться с пути. Часовому он сказал, что хочет малость прогуляться и немного подышать свежим воздухом.

Днем он постарался запомнить тропинки, ведущие к развалинам башни. Так что он мог уверенно передвигаться даже в темном лесу.

Через полчаса, когда он увидел перед собой развалины, он почувствовал, как по его телу прокатилась волна неудержимого трепета, сопровождаемая гусиной кожей. Каменные глыбы, обросшие мхом, бросали длинные черные тени, придавая окружающей обстановке зловещий и угрожающий облик.

Гусман зажег масляную лампу, отыскал почти незаметную снаружи лестницу и, немного поколебавшись, начал спуск в подземелье.

— С помощью молотка и фомки я справлюсь с железной дверью, — пробурчал он себе под нос.

Однако ему стало по-настоящему страшно, когда он, спустившись вниз, остановился перед дверью. Дверь, днем еще запертая на ключ, была приоткрыта. Изнутри пробивался тревожный кроваво-красный свет. Тем не менее неудержимое желание овладеть невероятными сокровищами Грейбрука позволило Гусману справиться с беспокойством, и он забыл про осторожность.