Мы долго изучали новое для нас помещение. Вскоре нам удалось наткнуться на куски досок, покрытых почти стершимися буквами, очевидно, принадлежавшими гэльскому алфавиту. В конце концов в глубине церкви — мы уже не сомневались, что это была церковь, — мы наткнулись на каменный алтарь, довольно примитивно разрисованный. Посередине алтаря находился серебряный крест, украшенный кристаллами горного хрусталя, очень похожий на подобные изделия, известные по находкам в Ирландии. По моей оценке, этот крест относился к XII веку.

— Вы что-нибудь понимаете, доктор? Я не могу даже предположить что-либо… Куда же мы попали?

— Не знаю, Квентин… Я в такой же растерянности, как и вы…

— Вам не кажется, что все, что мы видим, все, что с нами происходит, — это чей-то розыгрыш? Прежде всего, кабинет с мебелью эпохи королевы Виктории; потом удивительный сад; потом фантастический храм… А теперь средневековое аббатство… Вы уверены, что мы не оказались среди декораций голливудского фильма? Знаете, если я сейчас в каком-нибудь закоулке наткнусь на съемочную камеру, я не удивлюсь!

Я рассмеялся:

— Нет, Квентин, мы не в Голливуде. Мы глубоко под толщей воды, под скалами древней Шотландии. Что касается подробностей…

***

Мы продолжили наши исследования, пока не почувствовали, что падаем от усталости. Квентин даже пытался начать раскопки, но, выкопав яму глубиной в несколько футов и не обнаружив в ней ничего интересного, прекратил это занятие.

— Вы можете сказать, что я сошел с ума, но я уверен, что здесь можно вырыть настоящую шахту, и на дне ее окажется все тот же галечник…

Наконец, перед тем, как вернуться в контору, которую мы уже считали своим жильем, мы сделали находку, только сгустившую окружающую нас таинственность: это была небольшая серебряная монетка с изображением льва святого Марка, выпущенная в Венеции в 1357 году!

На этот раз даже у Квентина отказало воображение. Он пожал плечами и пробормотал:

— Не удивлюсь, если мы скоро наткнемся на скелет марсианина…

Мы попытались навести порядок в хаосе наших сведений об этом мире; пока же у нас преобладало ощущение, что нас окружает кошмар, сон психически больного человека.

Квентин спросил у меня:

— Вы уверены, доктор, что мы находимся в реальном мире? Мне иногда кажется, что мы вот-вот проснемся в нашей палатке на краю гленна. И все, что мы видели до сих пор, — это всего лишь сон… А когда мы проснемся, мы нырнем в гленн и поймем, что все, что мы видели во сне: лестница, дверь под водой, все прочие чудеса — все это не существует.

Нет, мы не спим, и мы с головой погрузились в этот сбивающий с толку мир. Здесь все развивается по законам изощренной, непонятной нам логики. Мы нырнули в гленн для того, чтобы обнаружить нечто невероятное и фантастическое, но первым же делом попали в унылый кабинет мелкого чиновника. Самый прозаический, самый банальный из всех кабинетов! А потом на нас лавиной обрушились противоречивые сведения, восходящие к позднему Средневековью.

Этот мир, созданный из железа, должен иметь огромные размеры, если судить как по залу, в котором находится аббатство, так и по пройденному нами пути. Мы повторили маршрут, который проделали на поверхности, когда шли от берега к гленну. Получается, что мы прошли около половины километра. Правда, здесь, после многочисленных поворотов, возвращений и прочих маневров, очень трудно оценить расстояние, отделяющее нас от первого зала, в который мы попали через дверь под водой. Если бы у нас имелся компас, я попытался бы составить план, но все равно не смог бы оценить, под какими углами по отношению друг к другу находятся разные отрезки нашего маршрута.

Зал, в котором мы находимся, имеет гигантские размеры. Он такой высокий, что его существование представляется бессмысленным. По мнению Квентина, все, что мы видим, — это всего лишь наружная облицовка, за которой скрываются балки и прочие несущие конструкции. Он уверен в этом. Но, возможно, что великолепные архитекторы целиком и разом создали эту конструкцию, впоследствии сильно одряхлевшую. За иллюминаторами, за стенами нашей конторы и этого аббатства должны были находиться другие гигантские залы. Я уверен, что где-то неподалеку размещаются чудовищные, обеспечивающие функционирование всех систем механизмы, хотя полную тишину, в которой мы находились, не нарушал ни малейший шум. Только прижавшись к стене, мы ощущали легкое содрогание, непрерывную вибрацию. И из этого… Я не знал, что следовало из этого.

С другой стороны, как согласовать существование капища, олицетворяющего мрачное и пугающее язычество, и это средневековое аббатство? Совершенно необъяснимо существование в этом контексте чудесного сада.

Сколько я ни копался в памяти, я не мог вспомнить факты о существовании на Оркнейских островах ирландского монастыря. Тем не менее он существовал, он действовал. В этих каменных коробках под сенью церкви обитали монахи.

— А что нам может сказать венецианская монета? — спросил Квентин.

Невозможно доказать, что она попала сюда в XIV веке, о чем говорит ее датировка. Возможно, она свидетельствует, что до нас в этом мире побывали другие посетители. О чем-то подобном упоминает и манускрипт, но он ничего не сообщает о том, когда это произошло.

Кто призвал на помощь? Какую опасность этот человек имел в виду? Что стало с тем, кто встретил нас? Это вопросы, на которые у нас нет ответа. Здесь все необъяснимо, все сбивает с толку, все выглядит нелепым.

***

Мы вернулись к криптографу. Нами владела решимость: этот мир должен выдать нам свои тайны. Мы были убеждены в этом.

Снова загорается лампочка, давая самые разные сочетания. Три — четыре — три… Никакого результата.

Четыре — четыре — три…

Квентин воскликнул:

— Свет начал меняться!

Действительно, свет прожектора, висящего под куполом, резко ослабел, и в круглом зале наступила прекрасная голубая ночь. С выскакивающим из груди сердцем, затаив дыхание, мы следим за тем, как голубой луч медленно скользит по закрытым иллюминаторам.

Луч света проходит шестой иллюминатор, потом седьмой, через который мы проникли сюда, потом восьмой, тайну которого мы уже выяснили, затем десятый, одиннадцатый… и внезапно гаснет.

Вместо одиннадцатого иллюминатора мы видим громадное молочное окно, открытое в ночь.

Мы кидаемся к иллюминатору, надеясь увидеть за ним новые волшебные картины.

Но за ним ничего не видно. Перед нами всего лишь большой, слабо светящийся стеклянный диск.

Только прижавшись к стеклу расплющенными носами, мы наконец, что-то видим.

Боже, какая огромная разница между великолепными картинами, увиденными нами в зеленом, а потом в голубом свете! Даже зрелище языческого храма кажется нам не таким жутким, как открывшееся нам зрелище!

Мы видим громадный, плохо освещенный зал с голыми стенами; невозможно понять, откуда падает свет. На полу лежат странные длинные тени. Напрягая зрение, мы различаем смутные очертания огромных непонятных механизмов. Иногда это масса тонких изящных деталей, вытягивающаяся в высоту, иногда же это грубые приземистые конструкции. Какие-либо трансмиссии или другие известные нам узлы отсутствуют. Тем не менее создается впечатление, что эти механизмы, несмотря на непривычный облик, созданы руками человека. Можно сказать, что это карикатуры на машины, созданные кретином.

Неожиданно — и впервые — мы замечаем следы жизни. Что-то шевелится в полумраке зала, какая-то далекая неясная тень.

Затаив дыхание, мы всматриваемся в происходящее.

Неожиданно Квентин кричит:

— Это человек!

Опасаясь неизвестной угрозы, я поспешно зажимаю ему рот рукой. Конечно, это глупо, бесполезно, я понимаю это, но не могу сдержать свое рефлекторное движение. Благодаря темноте, царящей в круглом зале, в котором мы находимся, мы можем видеть происходящее в зале, открывшемся нам за одиннадцатым иллюминатором, оставаясь при этом невидимыми с той стороны.