Валериан, а следом за ним и корнет, протолкались к полковнику.

— Что скажешь, ротмистр? Впрочем, можешь и не докладывать — нашёл бы турок, так по-другому бы выглядел.

Но Мадатов всё-таки коротко объяснил, что провёл эскадрон на запад около двух часов, военных отрядов не обнаружил и, как было приказано, вернулся к назначенному полковником времени.

— Военных, значит, не обнаружил. А — не военных?

— Жители местные, — нехотя ответил Валериан. — Отошли версты на четыре, тоже остановились.

— В лесу, под деревьями, — заторопился Милкович. — Костры жгут, что-то, похоже, варят. Старики, женщины, дети...

— Пожалел, значит, корнет? Вот попадёшься, не дай бог, к этим женщинам раненный, думаешь, они пожалеют?!. Командира своего расспроси, он эту войну с другого конца видал. На другом конце света... И хватит об этом! Садитесь, господа, обсыхайте... Терёшкин — положи четвёртому эскадрону своего варева...

Двое уже откушавших офицеров уступили прибывшим место. Мадатов отцепил саблю, поставил за спину, к плохо натянутому, отсыревшему полотнищу. Подсел к столу и с аппетитом стал уплетать хотя холодную, но густую и сытную кашу.

Ланской закурил трубку и с удовольствием следил, как едят его офицеры.

— Запасайтесь, господа, впрок. Кто ж его знает, где нам, гусарам, в другой раз выпадет стать, сесть, лечь... Помню, в Петербурге попался я на глаза покойному государю. Вытянулся, разумеется, в струночку, усы в сторону, пятки вместе. А он вдруг остановись и спроси: а скажи-ка, майор Ланской, сколько блюд сегодня пробовал на обед?.. А Павел Петрович, упокой Господь его бедную душу, — Ланской широко и быстро перекрестился, — точно дня за три до того указ подписал, сколько блюд каким чинам принимать и в какое время. Да какие там блюда у офицера без имений родовых и наследственных! Всё жалованье на амуницию спустишь, потому что пуговицы и поводья твои видны, а желудок, по счастью, — нет. Но император спрашивает — майор изволь отвечать. Как указано, ваше величество, рапортую — согласно моему званию, три блюда было подано в час пополудни. Заулыбался Павел Петрович, что, кто помнит, очень редко с государем бывало. Молодец, Ланской, говорит, точно указам следуешь. Хотел уже уходить, да вдруг обернулся — а какие же три, майор? А, думаю, что нам, гусарам, ещё терять?! Курица, отвечаю, ваша величество. Курица плашмя, курица ребром и курица боком.

Мадатов бросил ложку и захохотал вместе с остальными офицерами батальона. Но смех быстро прервался.

В балаган заглянул Никифоров, вахмистр первого эскадрона. Его люди дежурили на площади у балагана.

— Так что, ваше благородие, господин полковник. Офицер из второго батальона. Шибко прискакал, что-то срочное.

— Давай его скорее сюда, — ещё больше оживился Ланской. — Послушаем, что там у Ефимовича.

Стоявшие раздвинулись, и приехавший штабс-ротмистр протиснулся сквозь переполненный балаган:

— Господин подполковник докладывает, что нашими разъездами обнаружен отряд турок. Сотни две пехоты и столько же конных. Две пушки. Несколько десятков повозок. Скорее всего, фуражиры. Сейчас идут лесом, но через час примерно выйдут на открытое место. Господин подполковник предполагает встретить их...

— Гусары! — начал было Ланской, выбивая трубку о столешницу, но балаган опустел раньше, чем он успел закончить приказ.

Шли рысью и прибыли на место минут через сорок. Офицер Ефимовича вывел их достаточно точно. Турецкий отряд как раз пересёк островок леса и строился на опушке. Ланской остановил батальон ещё за деревьями и собрал эскадронных:

— Ефимович выманит на себя конных, а нам останутся пехота и артиллерия. Мадатов — пушки твои. Помни — прислуга у них отличная, если успеют приложиться как следует, всем нам здесь карачун... Что мрачен, ротмистр?

— Конницей на пехоту... — нехотя ответил Валериан.

— Да, Мадатов, не по уставу. Сюда бы твоих егерей, роты хотя бы две, славное бы дело вышло. Ну, даст Бог — и александрийцы не оплошают. Не грусти, гусар! Война любит весёлых! Где же Ефимович?!

— Выезжают, — быстро отозвался Мадатов.

Ланской прищурился, быстро поднял трубу, вгляделся и ещё быстрее убрал её в ташку.

— Точно. Ах, мне бы твои глаза, горец! Ну, по местам, гусары!.. Готовимся... И помни, ротмистр, — пушки! Сам вперёд не лети. Бей строем — куда сильнее получится.

Мадатов занял место впереди эскадрона. Корнета отослал в замок, вахмистра поставил у первого взвода.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Справимся, не впервой.

Чернявский сидел ровно и улыбался, а Мадатова била дрожь. По земле он привык уже бегать навстречу пулям, штыкам, стойко встречать сабли и ядра. Верхом атаковать неприятеля ему до сих пор толком не доводилось. Он погладил по шее Проба и понял, что конь держится куда как спокойнее.

— Гусары!.. — Ланской потянул саблю из ножен.

Ефимович выводил свои эскадроны не торопясь. Выстроил развёрнутым строем и сам выехал перед фронтом. Турки сбились в кучу, но, сравнив силы, решились встретить русскую конницу. Кавалеристы пошли вперёд, пехота изготовилась стрелять, и пушкари забегали у орудий.

Второй батальон двинулся сначала шагом, потом рысью. Турки взвизгнули хором, коротко и тоже припустили быстрее. Ланской убедился, что конница неприятельская уже связана боем, кивнул довольно и закончил отложенную команду:

— Марш-марш!..

Гусарам повезло. Здесь земля к полудню успела подсохнуть, и Мадатов с места пустил коня в полный скок. Он слышал, как стучат за спиной десятки, сотни подков, но видел перед собой только ряды пехотинцев, прикрывавшие артиллерию.

Турецкие пушкари готовились встретить русских, если те вдруг собьют их кавалерию. Когда же неприятель появился с другой стороны, они забегали, разворачивая орудия. Командир фуражиров начал переставлять пехотинцев, но действовал не слишком умело и только разорвал уже выставленный порядок.

Впрочем, несколько десятков, более расторопных, успели выстрелить. Но лишь один раз, больше Ланской им времени не оставил.

Мадатов услышал свист пролетающих пуль, кто-то вскрикнул отчаянно за спиной, но ротмистр, не оглядываясь, только гнал Проба вперёд. Отбил саблей штык, сделал, свесившись, выпад, вырвал клинок и тут же перекинул тело на другую сторону. Повёл клинок влево, и белое, раззявленное в истошном крике лицо вдруг окрасилось красным...

— Хорошо! Хорошо, ваше благородие! Успели!

Чернявский уже успел спешиться и оглаживал лафет орудия, смотревшего вовсе в сторону.

— Один раз только они и пальнули! А пушки-то мы и вовсе не дали им довернуть! Ох, повезло! Ведь они, считай, одним залпом половину третьего взвода ссадили. Под кем коня, а на котором вовсе и всадника...

Мадатов оставил вахмистра с двумя взводами у пушек, а сам повёл остальных дальше.

Приовский с частью батальона преследовал убегающих пехотинцев, Ланской же повернул эскадроны на конницу.

Турки, увидев себя в окружении, быстро оборотились. Их начальник, скакавший на огромном чёрном коне, понял, где слабое место русских. Решил ударить на тех, что догоняли с тыла, прорваться и скрыться в лесу.

Мадатов начал забирать влево, стараясь усилить фланг, где скакала одна реденькая шеренга. Но в центре Ланской с конвоем уже вынеслись вперёд и столкнулись с азартно визжащими турками.

Командиры разминулись. Бей проскакал дальше и, отмахиваясь на обе стороны саблей, пробивался на волю, к лесу. Ланской же метнулся в самую гущу, где над разноцветными тюрбанами гордо плыло зелёное знамя. Сбил одного, другого, рубанул наотмашь знаменщика-байрактара и выхватил у падающего тяжёлое древко. Крикнул весело, приподнявшись на стременах, и, оглянувшись, бросил добычу догнавшему его офицеру:

— Держи, Новицкий! Вот тебе и Георгий!

Мадатов рявкнул от зависти и пришпорил приставшего было Проба...