— Полковник?

— Одна в бедро, одна в руку.

— Гусары! — услышал вдруг Мадатов за спиной густой баритон Ланского. — Сабли вон!

Обернувшись, он увидел, что полковник, выстроив эскадрон в две шеренги, готовится атаковать неожиданно появившегося противника.

Сотни две диких наездников, потрясая гибкими копьями, выскочили из оврага неподалёку, надеясь смять, снести горстку солдат, оставшихся от егерского батальона. Но, увидев чёрных гусар, описали неширокую дугу и вернулись в спасительную черноту лощины.

Трубач, скакавший рядом с Ланским, протрубил аппель[24].

— Что с ними? — спросил полковник подъехавшего Валериана. — Выживет ли полковник?

Мадатов честно ответил, что очень надеется.

— А что ещё делать? — хмуро буркнул Ланской. — Вам же, ротмистр, в наказание пять раз дежурить ночью вне очереди. Это война, Мадатов! Егеря егерями, но эскадрон свой гусару бросать не должно!..

Июльское солнце пекло всё сильней и сильней. Мадатов вытер ладонью лицо, почесал кожу под нижней челюстью, там, где подбородочный ремень уже натёр небольшую, но чувствительную мозоль. Приподнялся в стременах, оглянулся. Эскадрон всё так же двигался узкой колонной по три; гусары качались в сёдлах, претерпевая жару, жажду, усталость, голод.

Главные силы Дунайской армии уже месяц стояли под стенами Шумлы. После неудачного приступа в начале июня Каменский штурмовать уже не решался, надеясь, что турки вот-вот подъедят ещё не зарезанных лошадей, а потом отворят ворота крепости сами. Чтобы поторопить визиря, он послал лёгкую конницу перекрыть дороги, по которым осаждённым могли подвезти припасы. Александрийцы прошли на северо-запад почти до Разграда, а потом принялись кружить пыльными просёлками, узкими лесными тропами, перехватывая любые повозки, которые могли везти зерно в Шумлу.

Несколько раз Валериану казалось, что они останавливают вовсе не турецких лазутчиков, а отбирают последнее у местных жителей, болгарских христиан, которых русская армия и обещала защищать ценой своей собственной жизни. Так кричала женщина, колотя себя кулачками по цветной безрукавке, так безнадёжно смотрели мужские глаза из-под овчинной шапки, что он и отпустил бы остановленную куруцу, не окажись рядом Ланского.

— Кто же их знает, ротмистр, куда они едут, кому свою мамалыгу везут. Говорят, что детям, а может быть — туркам. Клянутся — и я бы на их месте поклялся. Можно спросить как следует — послать хотя бы вахмистра твоего. Но им же только хуже и будет. Даже если и в самом деле не виноваты. Да и подумай, — добавил полковник, уже поворачивая коня, — чем ты своих кормить будешь?!

Трофейное съестное гусары съедали сами, но его было не так уж много. Лошадей ещё старались подкармливать, а людям уже подвело животы.

Ланской почернел в последние три дня частью от солнца, частью от осаждавших его мрачных мыслей.

— Чувствую, — сказал он, сильно втягивая воздух носом, — чую! Идёт огромный обоз. Где?! Не знаю.

Они сидели в палатке полковника, единственной палатке, что стояла сейчас в лагере. Командир полка, два командира батальонов ночевали под крышей. Остальные офицеры размещались вместе с солдатами у костров. Хорошо ещё ночи были тёплыми и земля не высасывала жар из костей.

Сейчас все штабы и оберы сгрудились вокруг карты, разостланной на койке Ланского. Карта была не типографской, скорее эскиз, набросанный Сергеем Новицким. У штабс-ротмистра, отметил Валериан, острый глаз, хорошая память и неплохая рука. Во всяком случае, те куски местности, что Мадатов держал в голове, он узнавал и на бумаге...

— Завтра поворачиваем на запад. Первый батальон — веером. Я со вторым в центре. Кто натолкнётся на турок — вестовых мне и соседям. Дальше — посмотрим по обстановке...

Четвёртый эскадрон огибал лесной островок. В чащу Мадатов отправил Чернявского с десятком охотников. Там они пробирались меж стволов твёрдого бука, гибких ветвей дикой смородины, сторожко прислушиваясь к сторонним звукам, оберегаясь от возможной засады.

Вахмистру Валериан доверял уже безоговорочно. Он и забыл, что тот был по рождению турком, обрезанным мусульманином, сыном и внуком тех, кто резал и насиловал в Ереване, Варанде, Гяндже. Фома Иванович был унтер-офицером русской армии, старшим унтером эскадрона, которым командовал армянин Мадатов. Корнетом в этом же эскадроне был серб, а поручиком... Валериан попытался вспомнить, к какой национальности причислял себя забулдыга, страстный любитель музыки и женского пола кудрявый Павел Бутович, но не успел...

— Ваше благородие, наши!

На опушке показался один из людей, ушедших с Чернявским. Мадатов оставил эскадрон на Бутовича и подъехал к разведчику.

— Так что, ваше благородие, турки. Конница. Лошадей сорок, не больше. Перешли реку с той стороны, идут вроде как мы. У мыска должны встретиться...

— Хорошо. Скажешь вахмистру, пусть из леса не показывается. Управимся без вас. А когда побегут, прихватите парочку пленных. Только выбирайте поразговорчивее.

— Фома Иванович любого разговорит, — ухмыльнулся разведчик, поворачивая обратно.

Дело не дошло даже до стычки. Турецкий командир тоже выслал разведчиков, и те, едва увидев русских кавалеристов, закричали, замахали нагайками. Мадатов повёл эскадрон рысью, но кони у турок были куда лучше. Они уходили так быстро, что Валериан и не пытался преследовать, решив, что не стоит понапрасну тратить силы ни лошадиные, ни людские.

Только Чернявский со своим отборным десятком выскочил из засады, ударил сбоку рассыпавшихся по полю всадников в круглых тюрбанах и сбил нескольких неудачников. Товарищи попытались было помочь несчастным, но испугались настигавшего их Мадатова и пустились уходить через реку. На том берегу оборотились, стали у воды, оберегая брод.

Но Валериан и не думал переправляться. Также оставил взвод, чтобы турки вдруг не сунулись по изведанному уже пути, и вернулся к Чернявскому.

Разведчики уже спешились и столпились вокруг трёх пленных. Те, обезоруженные и связанные, сидели на корточках треугольником, спинами внутрь, чуть касаясь друг друга плечами. Фома, поигрывая ножом, осматривал их, оценивал, как хорошая хозяйка выбирает на птичьем дворе курицу для обеда.

— Кто начальник?! Куда шли?! Где обоз?! — крикнул Мадатов, не слезая со спины Проба.

Турки затравленно посмотрели вверх на русского командира, но промолчали.

— Не хотите мне отвечать, будете говорить с ним. Самое важное, Фома, узнай — где обоз. Полковник уверен, что где-то идёт большой караван с припасами. Только не здесь, — быстро добавил Валериан, увидев, как вахмистр берёт за шиворот самого молодого из пленных. — Уведи за кусты.

Мадатов разрешил людям спешиться и сам спустился на землю. Но не только рассёдлывать, но даже подпруги ослабить не разрешил. Отошёл к опушке и присел в тени, держа в руке повод. Проб зашёл со спины, подул в ухо, потыкал мордой в кивер. Валериан отмахнулся, не оглядываясь.

За несколько минувших недель он успел оценить подарок Чернявского. За такого коня вахмистра нужно было поить бесперебойно не менее месяца. Валериан уже намекнул Фоме, что долг свой помнит, отдаст, дай Бог только добраться живыми и невредимыми до зимних квартир. Тот ухмыльнулся и подмигнул командиру:

— Я позабочусь...

И Мадатову стало мерещиться, что вахмистр постоянно оказывается рядом при каждой стычке. Не выскакивает вперёд, но зорко «держит» эскадронному спину.

Только ли обещанное ведро ракии было тому причиной или нечто иное — Валериан толком не разобрал. Пока было некогда.

Отчаянный крик долетел от небольшой купы деревьев, лесного форпоста, куда Чернявский с помощниками отвёл захваченных турок. Валериан поморщился и тут же сам обругал себя за чувствительность, неуместную в офицере. Все говорили, что языки надо развязывать, каждый знал, как это делают в условиях полевых, но мало кто желал не то что этим заниматься, но даже присутствовать.