— Ваше превосходительство, господин подполковник! — Поручик в форме Апшеронского мушкетёрского подошёл и стал на открытом месте.

Мадатов схватил его за руку и притянул к себе. Молодой человек сделал послушно шаг и стал оседать. Валериан подхватил его и почувствовал, что руки становятся мокрыми.

— Генерал Ланжерон ранен... Его превосходительство... отходить... Оставьте... Больно...

Валериан с помощью Земцова уложил скорчившегося поручика и выпрямился.

— Что же, — уже спокойно сказал Бутков. — Другого приказа и ждать не приходится... Майор, берите четвёртую роту и выводите. Смола у турок уже, кажется, вышла, так, может быть, перед самым рассветом потихонечку прокрадёмся. Я помогу второй и третьей. С первой Мадатов и сам управится. Слышите?..

Где-то с той стороны рва далёкие барабаны суматошно колотили отбой, звали тех, кто ещё мог отойти, оторваться от крепости. Темнело. Бочки на стенах догорали, а солнце не спешило ещё всходить, словно опасаясь увидеть, что же натворили взбалмошные люди внизу. Гарнизон постепенно прекращал стрелять, понимая, что ночной штурм русских не удался, и не желая в темноте бросать ядра попусту.

На обратном пути лестницы спускать не пришлось. Даже простого прыжка не понадобилось. Защитный ров турок стал братской могилой для русских. Тела лежали вперемежку с фашинами, так что в сумеречном свете даже Мадатов не мог разглядеть с высоты своего роста, по чему же ступает.

Нога соскользнула и провалилась вниз приблизительно на два тела. И кто-то там, ещё не истекший кровью, не задохнувшийся, молча вцепился Валериану в сапог. Капитан задохнулся от ужаса и едва удержался от крика. Он попытался вытянуть ногу, но тот, невидимый, полуживой, ещё не раздавленный тяжестью своих же товарищей, вцепился из последних сил в задник так, что защемил и голенище, и щиколотку. Валериан схватил верх сапога обеими руками, дёрнул резко и сам повалился на бок. Но обувь осталась в его владении. Поднялся, поправил, подтянул голенище и побежал дальше. Вниз, в эту преисподнюю, заглядывать не решился.

— Половина дивизии, а может быть, даже больше, — задышал в ухо Бутков. — Тысячи полторы здесь оставили только наших. А ещё центральная колонна. И северный корпус. Ах, генералы! Генералы! Француз-то наш выживет? Ничего не сказал апшеронец?

— Не успел, — коротко ответил Мадатов.

— Наверное, первое дело. Тоже ведь, как и ты, мечтал: знамёна, барабаны, штыки, ядра. Может быть, даже турка близко и не увидел... Кстати, о турках. Как бы не решились басурмане нам вслед ударить. Останови людей, капитан. Строй две линии, а мы с Земцовым колонну быстро поставим.

Взглянув на колонну, Мадатов понял, что и первый батальон потерял не менее трети. Его рота пострадала поменьше, именно потому что бежала первой и успела проскочить ров до того, как турки открыла огонь. Три десятка, пошедших на штурм с Земцовым, остались на валу. Примерно столько же убило, должно быть, на лестницах. Кто не решился полезть наверх и отстреливался изо рва, пострадал нисколько не меньше. О раненых не вспоминали. Кто мог идти сам, тому помогали товарищи. Тяжёлые так и остались сзади.

Справа вдруг ударили барабаны. Мадатов оглянулся и увидел, как ото рва молча и грозно надвигается тёмная масса.

— ...! — заорал заполошно Бутков. — Батальон!

Остатки трёх рот мгновенно выстроили каре. Своих Валериан пустил по флангам, повзводно. Снова ударили барабаны, и первый фас хлестнул по наступающим залпом. Турки остановились. Батальон двинулся дальше.

Ещё пару раз приступали отчаянные головы браиловского гарнизона, надеясь смять остатки штурмового отряда. Но так же осекались, натыкаясь на пули егерского батальона. Когда, наконец, неприятель осмелел и пододвинулся особенно близко, разозлившийся Бутков повёл егерей в штыковую. Турки не приняли рукопашного боя и повернули назад, к валу.

Батальон перестроился снова в колонну и двинулся скорым шагом догонять дивизию. Бутков всё беспокоился, всё сновал от хвоста к голове и тут же возвращался обратно.

— Хоть кого-то и мы побили, Мадатов! — кинул он, пробегая мимо. — Хоть кого-то, хоть как-то. Не всё же нам задницы свои подставлять!

Валериан подумал, что, как бы они сейчас ни огрызались, как бы ни щёлкали, ни клацали грозно клыками, общий итог драки ясен всем уже безусловно. Кому-то не хватило ума, кому-то ярости, кому-то просто везения, но мы на этот раз проиграли. Назырь-паша отбил очередной штурм и, конечно, сообщит о своей победе над русскими другим пашам, беям и бекам. А ведь, продолжай они долбить артиллерией, сколько бы ещё дней продержались старые стены?..

Опять сухо треснули барабаны. Теперь уже их собирались атаковать слева, ударом во фланг колонне.

— Рота! — заорал Мадатов. — Третий манёвр!..

Три взвода побежали цепочками, обходя колонну, уже выстраивавшую боевой фронт. Один взвод Валериан оставил с собой. Добрался до первой шеренги, придержал своих, повернул налево, чтобы не мешать изготовившимся уже ротам.

Бутков отдал команду, её подхватили радостно барабаны, хлестнул первый залп. Неприятель остановился, попятился. Видно было уже, как пули оставляют проплешины в нестройной толпе.

— Приложись! — скомандовал и Мадатов, сейчас можно было обойтись одним голосом. — Огонь!

Первая линия разрядила ружья, вторая пробежала вперёд, упала на колено, дала время товарищам зарядить и тоже грохнула слитно.

— Первая продолжает! — надсадно вопил Бутков. — Батальон! На руку! Марш! Отомстим за товарищей!

Мадатов пробежал с первой линией, но, когда солдаты изготовились к стрельбе, вдруг схватил барабанщика за плечо:

— Отбой! Отбой, немедленно! Стой, Бутков! Майор, подполковник! Свои!

Но и командиры тоже поняли, что происходит что-то неладное. Атакующая колонна остановилась, всё ещё держа оружие штыками вперёд.

От изрядно поредевшей, всё ещё пятившейся толпы отделились три тени и неуверенно двинулись к егерям. Бутков с Земцовым пошли навстречу. И Мадатов повёл за собой резервный взвод своей роты.

— Кто?! — сорванным, рыдающим голосом прокричал из темноты ещё невидимый, но, несомненно, родной человек. — Кто? Почему?! Сволочи!

— Подполковник Бутков, седьмого егерского...

— Да что же ты, Бутков! Ваня! Пьянь ты орловская! Фанагорийцев не признаешь?!

Мадатов различил смутно, как Бутков, приседая и всматриваясь, прошёл ещё десяток шагов, остановился, нагнул голову и обоими каменными кулаками страшно ударил себя в виски...

Дивизия возвращалась в лагерь той же дорогой, что и шла на несчастный полуночный штурм. Из двух тысяч, выступивших вчера, утром собралось едва сотен тринадцать. Раненного в бедро генерала несли на носилках, связанных наскоро ремнями из перекрещённых ружей. Чёрный от грязи и горя Бутков шёл впереди батальона, сцепив за спиной руки, никто: ни Земцов, ни Мадатов — не решался сказать подполковнику даже слово.

Несколько конных выехали навстречу. Валериан узнал Прозоровского, Кутузова. Другие были охрана.

Фельдмаршал соскользнул с коня. Мадатову показалось, что он ещё более высох за последние двенадцать часов. Толстый, пузатый Кутузов слез тяжело, вытащил ногу из стремени. Ланжерона поднесли к командующему армией. Он приподнялся, цепляясь за плечо одного из носильщиков, и хрипло прокричал несколько слов. Сквозь розовый рассветный туман Валериан различил, как исказилось лицо Прозоровского. Он заплакал, размазывая слёзы ладонями, подобно разбившемуся мальчишке, упал на колени и стал рвать седые, жидкие волосы просто пучками. Шляпа упала рядом, откатилась, один из адъютантов осторожно приблизился и нагнулся.

Подошёл и Кутузов, склонился с трудом, тяжело хватая ртом воздух, взял командующего под локоть, потянул вверх. Егеря как раз проходили мимо.

— Ну-ну, ваше высокопревосходительство, — говорил генерал-фельдмаршалу с укоризной. — Что же так убиваться?! Я вот Аустерлиц проиграл и то ведь не плакал...