Он потёр рукой подбородок и покрутил головой, вспоминая нерадостные картинки:

— Приезжаю, спрашиваю — где мои рекруты? А вон, показывают мне, с носилками бегают. Грязные, оборванные, босые, худющие — камни раскалывают и носят. Щебёнку бьют, землю в корзинах таскают. Начальник городской решил собранных мужиков к делу приставить. Мол, что бездельников-то кормить. Ну и приставь, но к делу же! Не каменщики же — солдаты! Взял бы десяток поручиков из инвалидной команды, да учил бы их строю с утра до вечера. Всё нам легче бы в полку пришлось. А он, видишь, дармовой силе рабочей обрадовался... Именно что дармовой. Он и кормовые деньги себе забрал. Держал людей на такой работе и впроголодь. Десятками в день умирали. А мёртвых не хоронили. Сбрасывали в ров и засыпали... Прихожу я к этому коменданту, спрашиваю — как же вы с людьми обращаетесь? А у меня, отвечает, тоже приказ — стену городскую исправить. Я ему — это же будущие солдаты, ваши защитники. Как же можно с ними так обходиться, хуже, чем со скотом? А он, морда пьяная, только рукой махнул: да зачем нам защитники? В наши болота никакого врага и так не заманишь...

— Я бы такое услышал! — крикнул гневно Валериан.

Бутков набрал всю широкую грудную клетку воздуха и выдохнул с усилием, будто ударил:

— Не знаю, Мадатов, кто мою руку тогда удержал. То ли ангел мой, то ли этот унтер-офицер Сергачёв. А то бы и мне пришлось скалу кайлом ковырять. Только не здесь, а много, много восточнее... Ушли мы от коменданта и начали бедолаг этих к маршу готовить. Баня, еда, лекари. Накупили рубах старых, сапог, лапти заказали умельцам местным. Думаю, если на круг посчитать — рублей двести я в этом городишке оставил. Треть годового жалованья, Мадатов. Хорошо, что пока холостой... И повели мы это воинство шаг за шагом. Веришь ли, капитан, — ни один человек у меня не пропал бесследно. Умирали, да, врать не буду. Но дезертиров не было. Им после этих ужасов под комендантом в полк хотелось, будто бы к мамке обратно... Довёл. Здесь ещё человек пятьдесят скончалось уже в лазарете. Кровавый понос, Мадатов, штука страшная. От него и на войне гибнут больше, чем от пуль да снарядов. Остальных же начали учить. Поодиночке, вшестером, взводом... Я же ещё и кремни сам покупал. Поговорил с контрабандистами, привезли мне хороших. Думаю, ещё где-то с сотню я в батальон свой вложил. Но ведь недаром, а, штабс-капитан?..

— Нет, — искренне ответил Валериан. — Недаром. Хороший полк, хороший батальон. Хорошо в нём служить.

— И первая рота в этом батальоне хорошая. Так и будем впредь, Мадатов, служить и воевать...

Они повернули лошадей, съехали с дороги и направились к полковому лагерю. Белые палатки в несколько рядов протянулись вдоль берега неширокой, небыстрой речки. От лагеря к ним скакал всадник.

— Ваше высокоблагородие, господин подполковник! — Полковой адъютант Меньшов обливался потом от жары, волнения, спешки. — Командир срочно требует вас к себе. Собирает всех батальонных.

Он повернул коня и, уносясь, крикнул громко и весело:

— Приказ пришёл!..

— Я ещё с утра знал, что придёт, — усмехнулся Бутков. — Хороший офицер такие вещи носом чувствует, кожей. Готовься, Мадатов. Вот тебе и начало!..

Тысячу вёрст до города Яссы батальон Ивана Буткова должен был одолеть менее чем за месяц. Командир торопился, желая успеть прийти в столицу Молдавского княжества ещё до того, как польют осенние затяжные дожди и дороги размокнут.

Другие два батальона седьмого егерского остались на Украине и ожидались в Дунайской армии только весной. А первый требовали немедленно.

— Обычным маршем мы и до снега не доберёмся. Тридцать вёрст в день, да ещё дневать каждые пятые сутки...

Батальонный собрал в палатку штаб-офицеров и ротных. Четыре прошедших дня егеря от зари до зари топтали пыльную убитую землю и теперь отлёживались, отсыпались в палатках. Поставленный с вечера лагерь подполковник распорядился снимать только следующим утром.

— Без отдыха люди слягут. — Майор Земцов прошёл австрийскую кампанию 1805 и 1806 годов. Один из немногих в полку он выжил в трёх страшных сражениях, оставив в чужой земле три пальца левой руки. Хорошо помнил и сами битвы, и отчаянный марш от Браунау и до Ольмюца, когда русская армия ускользала от наседавших маршалов французского императора.

— С Кутузовым вы шли месяц без передышки.

Бутков не был ни при Аустерлице, ни при Фридланде, но, как многие старшие командиры, знал подробности недавно закончившейся войны.

— Там расстояние вдвое меньше. Да и не сказать, господин подполковник, чтобы вовсе без отдыха. Устанешь, остановишься, постреляешь, побежишь дальше.

Офицеры посмеялись незамысловатой шутке не очень долго и не слишком-то весело.

— У меня, — сказал вдруг Мадатов, — у меня люди идут хорошо. Я их учил. Учил, как ходить, как за ногами следить. Сам иду рядом.

Майор покосился на щеголеватого штабс-капитана с видимой завистью. Сам он был раза в полтора старше Мадатова, примерно во столько же и крупнее, и на походе ему приходилось тяжко.

— Я нисколько не сомневаюсь... я просто уверен, что вы, господин штабс-капитан, легко выдержите любую дорогу. И ступни не повредите, и подмётки не потеряете. Но, видите ли, один егерский обер-офицер и даже вся его рота не заменит фельдмаршалу целого батальона. На марше мы должны равняться по самым слабым.

— Для слабых повозки есть, — попробовал возразить Мадатов. — Выбился из сил — на телегу. Отдохнул — надевай ранец, иди со всеми.

Земцов, не отрывая глаз от подчинённого, левой, обезображенной рукой погладил подбородок. Валериан, против воли, уставился на косо срезанную осколком ладонь. Майор поймал его взгляд, усмехнулся, накрыл увечную кисть правой:

— А вы знаете, штабс-капитан, это может быть хорошая мысль...

— Какая мысль? — вмешался нетерпеливо Бутков. — Телеги для раненых и больных? У нас они и так предусмотрены. Обоз тянется длиннее самой колонны.

— Понимаете, Иван Феоктистович, — Земцов повернулся уже к командиру, — тогда, в Австрии, командующий приказал набрать повозок и посадил на них половину пехоты. А другая пошла налегке без ранцев. Полдня эти едут, полдня другие. И до пятидесяти вёрст проходили за сутки.

Бутков хлопнул в ладоши и довольно потёр руки:

— Понял, майор. Идея, действительно, хороша. Только где же нам взять столько телег? А впрочем... Сергачёв, карту!

Унтер принёс кроме сумки и барабан, на котором разложили листы. Подполковник пальцем чертил линии, офицеры смотрели через плечо командира.

— Вот! Здесь будем жить ещё день, может быть, два. Отсюда каждая рота выходит к своей деревне. И уводите столько телег, чтобы посадить ровно половину людей. Всех — нижних чинов, офицеров. Мы с майором и двумя резервными взводами ждём вас в лагере. Для нас — верховые лошади и те повозки, что уже есть в обозе. Ротные, слушайте: подошли к местечку, поставили заслоны на дорогах и прямиком к старосте. Он знает: в каких домах что можно взять. Села здесь богатые, так что каждая повозка должна быть пароконной, не меньше.

— Основания? — спросил командир третьей роты.

— Основания, Аникешин, у вас на поясе слева. Не хватит этого — сотня штыков за плечами. Этого должно быть достаточно и для старосты, и для крестьян, даже для их господ. Выдавайте расписки от моего имени — реквизировано для нужд южной армии. Первый батальон седьмого егерского полка, командир — подполковник Иван Бутков. Всё ясно? Идите, готовьтесь. Выступить должны до рассвета, чтобы назад успеть ещё засветло. Заодно и опробуете методу Михайла Ларионыча... Что ещё у тебя, Мадатов?

Валериан подошёл к Буткову. В палатке кроме них остался ещё только Земцов, да Сергачёв сворачивал карты.

— До места нам около тысячи вёрст. Так, господин подполковник?

— Примерно. Сейчас уже несколько меньше.

— И назад столько же. Тем, кого из армии выпустят. Сколько лошадей падёт по дороге, сколько людей погибнет?