— Решительный мужчина.

— О, да! Когда до него дошли вести об очередном перевороте в Константинополе, он двинул туда свою армию. Предварительно заключив перемирие с Прозоровским. Даже вошёл в Стамбул. Но его друга, свергнутого султана Селима, убийцы успели задушить, пока Мустафа штурмовал стены сераля. К сожалению нашему, укрепиться у власти новый великий визирь Мустафа-паша не сумел. Янычары снова перевернули свои котлы. Многих тогда убили, но Мустафа-паша погиб с саблей в руках...

Георгиадис замолк, видимо, представляя в воображении последний бой великого визиря Мустафа-паши, прозванного Байрактаром, о котором он знал, разумеется, много больше, чем намеревался поведать Новицкому.

— Так вот, Манук Мирзоян был одним из кружка «рущукских друзей», приближённых Мустафа-паши, — повёл рассказ Артемий Прокофьевич, — финансовый гений. Он сумел подпереть власть Байрактара в Рущуке, а потом налаживал его дела в Константинополе. Манук-бей — называют его теперь сами турки.

— Как же он сумел уцелеть при новом перевороте?

— Не он один. Галиб-эфенди — министр иностранных дел, тот, что привёз сюда турецкую делегацию, тоже был когда-то советником Байрактара. Так же, как и князь Дмитрий Мурузи... Не знаю точно, Сергей Александрович. Ярость янычаров слепа, но тот, кто её направляет, целится с большим выбором. Эти трое, видимо, представлялись ему полезны.

— Вы могли бы ему довериться?

— До известной степени, да. Он оказал нам некоторые услуги, впрочем, за весьма приличную плату. Но... — Георгиадис замялся. — Если говорить честно, я его недолюбливаю.

— Как грек армянина? — неуклюже попытался пошутить Сергей.

— Нет, — ответ был холоден и остр. — Как русский агент константинопольского купца...

После паузы Новицкий продолжил:

— Итак, мы знаем, что фамилия хозяина дома, где ведутся переговоры между русской и турецкой делегациями, Мирзоян. Он армянин, добившийся положения в Блистательной Порте. И человек...

— ...скажем так, расположенный к Российской империи, — закончил его фразу Георгиадис.

— В Александрийском гусарском служит майор Мадатов — тоже армянин по рождению. Наверное, им есть о чём побеседовать, что рассказать друг другу, что посоветовать. А мы с князем приятели ещё с самого Петербурга.

Артемий Прокофьевич поднял руку и похлопал Новицкого по плечу...

Постоялый двор Манук-бея стоял на улице Шапошников — страде Ишликарилор. Большой улицей называли её в Бухаресте. Одним концом своим она упиралась в княжеский дворец — резиденцию валашских князей, и была достаточно широка, чтобы две кареты, запряжённые четверней, разъехались без особых усилий. Но александрийцы всё равно выстроились короткой цепочкой: впереди Мадатов, за ним Новицкий, а последним — денщик майора Онищенко.

Они не спрашивали, как проехать к Манук-бею. Им уже объяснили, что шум постоялого двора слышен не менее как за половину версты. Это оказалось совершеннейшей правдой.

Орали ослы, верблюды, ржали лошади, лаяли и подвывали собаки. А над звериными языками плыли разнообразные человечьи наречия — турецкое, румынское, немецкое, армянское, русское... Кто только разгружал привезённые товары, кто уже искал покупателя, а кто-то рядился о достойной цене.

Когда же гусары приблизились настолько, что уже могли рассмотреть владение Мирзояна, Новицкий даже присвистнул:

— Дворец! Право же, деревянный дворец!

Занимаясь финансовыми делами Блистательной Порты, оберегая казну султана, Манук Мирзоян притом успешно увеличивал и свою собственную. За успехи на государственной службе он получил приставку бей к христианскому имени. Ловкость и разворотливость при ведении хозяйства личного предоставили ему возможность возвести в центре столицы Валахии деревянное строение огромное и вместе с тем соразмерное и изящное.

К двухэтажному центральному корпусу с двух сторон примыкали длинные флигели, оформлявшие даже не двор, а — торговую площадь. По периметру обоих этажей тянулись просторные галереи, ограждённые балюстрадами. К галереям вели удобные лестницы. Перила и столбы все изукрашены были резьбой.

К полудню двор заполнился торговым народом, но перед русскими офицерами толпа расступилась почти охотно. Все трое спешились, офицеры отдали Онищенко поводья своих коней и направились к лестнице. Там их уже ожидали.

Невысокий, но крепкий парень в туго перетянутом архалуке провёл Валериана с Сергеем по галерее и с поклоном открыл дверь в одну из комнат. Навстречу им встал мужчина лет сорока, уже поседевший и располневший, но ещё лёгкий в движениях. Живое его лицо окаймляла белоснежная борода, которую он, против обычаев Порты, не красил. Это обстоятельство сразу расположило к нему Мадатова.

— Мои молодые друзья! — Манук-бей протянул обе руки, приветствуя одновременно обоих гостей. — Я счастлив принять в своём скромном жилище двух храбрых воинов прославленного полка великой кавалерии русских...

По-русски Манук-бей говорил почти без акцента, во всяком случае лучше, чем полковник Приовский. Сергею почудилось, что он в самом деле искренне рад встрече с русскими офицерами, один из которых к тому же его соплеменник. Ему не терпелось скорее перейти к делу, за которым он и приехал на постоялый двор, но он также знал, что, прежде чем они съедят полторы вазы фруктов, выпьют пару кувшинов горячего нехмельного напитка, обсудят последние сплетни балканской политики, нельзя выказывать ни малейшего нетерпения, чтобы не оскорбить хозяина, не выказать себя человеком крайне невежливым, каковы, впрочем, все гяуры, будь они французы или же русские...

— ...но генерал Кутузов ещё так молод — и умом, и душой, и, главное, телом...

Мирзоян рассмеялся, Новицкий улыбнулся, Мадатов нахмурился. Манук-бей намекал на историю, которую до сих пор обсуждали в лучших домах Бухареста. Михаил Илларионович вдруг воспылал необузданной страстью к жене одного из валашских вельмож. Боярыня была моложе главнокомандующего раза в четыре, но — тоже стала неравнодушна к прославленному генералу... Всё кончилось или, вернее же — началось, — романтическим похищением. Посреди ясного дня к покоям семьи Гулиани подъехала карета, молодая женщина перепорхнула с крыльца на ступеньку экипажа и через полчаса уже входила в дом, уже отделанный по её вкусу...

Заметив недовольство Валериана, Мирзоян посерьёзнел:

— Я понимаю ваши чувства, майор. Обязанность воина заботиться о чести своего командира... Не обижайтесь на меня, а постарайтесь насытить моё любопытство. Расскажите, как же мальчик из Карабаха сумел сделаться офицером русской армии... Впрочем, одну минуту. Вашему славному другу, наверное, не так интересны проблемы армянской нации... Скажите, господин Новицкий, а не интересны ли вам мои книги? Я сумел собрать замечательную коллекцию. На моих полках есть даже Кантакузинская библия. Я сомневаюсь, чтобы такой раритет стоял в хранилище самого господаря.

— Вы допускаете к таким редкостям посторонних людей? — спросил Новицкий. — Не слишком ли это рискованно?

— Я люблю риск, — быстро проговорил Манук-бей, — И не только в делах финансовых. Что же касается книг, то зачем превращать библиотеку в кладбище? Хотя — главные ценности я всё-таки приковываю цепочками.

— Я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным предложением, уважаемый Манук-бей.

— Тогда, пожалуйста, в эту дверь. Там вас ждёт хранитель моей личной библиотеки. Он предупреждён и ответит на все ваши вопросы.

Новицкий поблагодарил, поднялся с подушек и прошёл в узкую, обитую толстой материей дверь. Мирзоян потянул на себя створку, проверил, как плотно прилегает она к косяку, и вернулся к Мадатову.

— Инчпесе згум ирен харгели Джимишит Шахназарова?[30] — спросил он уже без тени улыбки.

Валериан опустил руку с персиком:

— Спасибо, год назад дядя был ещё здоров и силён, — ответил он также по-армянски, но чувствуя, что звуки родного языка не так слушаются его, как прежде.