— Что же вы предлагаете, господин штабс-капитан? — медленно процедил Бутков, сжимая крепкие зубы.

Мадатов на секунду задумался:

— Пока ничего. Но — мы армия, а это мирные жители. У них нет никакого приказа.

— Нет! — крикнул Бутков, наклоняясь. — Нет мирных жителей во время войны. Одно население, которое должно помогать российскому воинству. Просто обязано. И будет кормить — либо свою армию, либо чужую!

— Какая тогда им разница? — не сдавался Валериан.

— Не знаю. Не знаю, Мадатов! И не пытаюсь знать, а только выполняю приказ! И вам того же желаю, штабс-капитан. Генерал получил свой приказ, я — командир батальона — свой. И приказываю вам — обеспечить движение вверенной роты по указанному маршруту с назначенной скоростью. Выполняйте!.. Не рви мне душу, преображенец. — Он понизил голос и приблизил лицо вплотную: — Сам всё понимаю. Но мне-то и возразить уже некому...

Первая рота ушла из лагеря первой и вернулась раньше других. Вытянувшись двумя верёвками, егеря сопровождали полтора десятка крестьянских телег, запряжённых грязными, ледащими лошадьми. На каждой сидел, горбясь, почти утыкаясь лицом в колени, несчастный деревенский мужик, которого вдруг, в одно несчастливое утро выдернула из привычной домашней жизни злая воля пехотного штабс-капитана.

Мадатов сразу же испробовал предложенный метод передвижения. Два взвода посадил на телеги, два скорым шагом поспешали рядом с обозом.

Весёлые егеря, отмахав без малого тридцать вёрст и едва утомившись, спрыгивали на землю, помогали возницам распрягать лошадей, отводить на луг, ближе к реке, стреноживать.

Хмурый Мадатов отправился докладывать батальонному, как выполнен им приказ. В ушах у него до сих пор стояли истошные крики женщин, брань мужчин, плач ребятишек. Горело лицо, словно он же и получал все оплеухи, что раздавали его солдаты.

— Садись, Мадатов, — сказал Бутков, выслушав рапорт. — Выпьем... Ах да, я и забыл — ты же нашей водки не пьёшь.

— Сегодня выпью.

Унтер ловко накрыл опять же на барабане походный стол, достав графин, пару чарочек, поставил тарелку с хлебом и огурцами:

— Вот так-то, Мадатов. Рвался на войну — получай. Так нынче войны и начинаются. Не чужих лупим, а своих, тех, кого обязаны защищать. Но что же делать, мой милый? Пойдём обычным маршем — не исполним приказ. Пойдём ускоренным — приведём треть батальона. И хорошо, если треть, а то вдруг и четверть... Так что давай, штабс-капитан, первую за то, чтобы большую часть ударов сыпать всё же чужим... А кто свой, кто чужой, про то начальству лучше нас с тобой ведомо... Будем!..

Казаки бойко поскакали вперёд, но уже через несколько сот саженей замялись и разделились. Половина стала поворачивать направо, половина налево, и в этот момент хлестнул залп. Жалобно заржали раненые лошади, закричали истошно люди. Десятка два всадников, выбитые пулями, покатились на землю. Оставшиеся в сёдлах кинулись прочь, но, пока они не успели отъехать, невидимый противник успел выстрелить ещё раз, и два.

Мимо Мадатова проковыляла рыжая лошадь, прыгая на трёх ногах; правую заднюю она поджимала к брюху, словно надеялась остановить текущую из бедра кровь. Сидевший на ней казак клонился на сторону и всё загребал руками воздух, будто бы пытался ухватиться за опору, видимую ему одному. Он успел отъехать и упал где-то уже за фронтом.

Подъехал генерал Ланжерон. Дивизионный командир кричал хриплым, сорванным голосом:

— Подполковник! Перед вами овраг. На той стороне турки. Приказываю атаковать, выбить неприятеля из укрепления!

— Батальон!.. — подал команду Бутков.

Трижды грохнули барабаны. Валериан выхватил шпагу и пошёл впереди роты.

— Не спеши, — кинул ему батальонный. — Береги силы. Пока ему нас не достать. А только приблизимся — быстрее вперёд и вниз...

Мадатов уже хорошо различал и ближний обрыв, и нагромождение стволов наверху дальнего склона. Там, в завале, сидели янычары, оттуда они расстреляли нашу конницу, разъезжавшую так беспечно.

— Стой! — скомандовал Бутков, когда до препятствия осталось шагов меньше сотни.

Батальон стал.

— Первая рота, вперёд! Живо!

Уже видны были стволы турецких ружей, блестевшие среди веток. С каждым шагом они всё увеличивались в размерах, пока не сравнялись, наконец, с крепостными мортирами. И вдруг Мадатов почувствовал, что именно сейчас, сию секунду офицер на той стороне подаст страшную команду... Он сам закричал истошно: «Рота, бегом!» — и кинулся вперёд длинными резкими прыжками. Турки замешкались и выстрелили, когда первая линия егерей уже прошла перегиб. Большая часть свинца досталась нечётным взводам. Сзади охали, ругались, плакали, но Валериан, не оборачиваясь, бежал вниз, опираясь на пятки, всаживая каблуки в сухой, сыпучий песок.

Внизу собрал людей и повёл их направо, где, как он успел заметить, ещё подбегая, турецкая сторона оврага понижалась. И точно — русло пересохшего ручейка уходило наверх, выполаживая несколько склон. Но и турки знали своё слабое место. Именно здесь они сбросили десяток стволов верхушками вниз. Стрелки уселись за комлями и, только русские остановились, ударили слитно и точно.

— К склону! — Мадатов подгонял егерей, размахивая шпагой. Сам же, задрав голову, пытался высмотреть янычар, удобно усевшихся наверху.

— Ваше высокородие! Что же вы стали?! Тотчас прихлопнут!

Сержант Афанасьев схватил штабс-капитана за руку и потянул за собой. Только Валериан сделал пару шагов, сразу несколько пуль ушли в оставленные им следы.

— Поручик Стариков!

— Ранен, — отозвался кто-то невидимый. — Ляжку пробило. Сидит чуть подале.

Егеря, рассыпавшись цепью, вжимались в песок, понимая, что «мёртвая зона», та, в которой не достанут их турецкие пули, очень узка. Выставь руку, и умелый стрелок тут же найдёт кисть или предплечье.

Мадатов лихорадочно пытался придумать выход из ловушки, в которую попала рота.

— До первых веток бы добраться, Валериан Григорьевич! — прошептал Афанасьев, словно боясь, что его услышат те, наверху. — А там уж мы разберёмся...

Неясная идея вдруг забрезжила в голове Мадатова, но её спугнул крик подполковника, подбегавшего по оврагу:

— Капитан! Почему стоим?! Чего ждём?! Пока перещёлкают?! Быстро наверх!

Бутков явно не понимал всех сложностей ситуации, в которой оказались егеря первой роты.

— Песок, господин подполковник...

— Штыки! Штыками в песок — и наверх, быстро! Два взвода, Мадатов, попеременно бьют вверх! Остальные — вперёд! Штык в песок, ружьё — как ступенька. Всадил, подтянулся, стал. Упёрся, снова всадил... Живей, молодцы! Командуй же, Мадатов, командуй!..

Мадатов тряхнул головой, сбрасывая странное оцепенение, и начал отдавать понятные уже самому приказы. Афанасьев остался внизу со стрелками, а сам Валериан повёл роту по склону. Выхватил ружьё из рук убитого егеря, всадил с размаху в песок, так что едва ли не полствола скрылось из глаз, подтянулся, упёрся каблуками, утвердился, выдернул...

Через несколько перехватов он ухватился уже за ветку. Протиснулся вдоль ствола и — замер. В полусажени белело оскаленное лицо с усами, почему-то выкрашенными красным. «Турок, — понял Валериан. — Убит. Либо снизу достали пулей, либо закололи солдаты, обогнавшие командира...» Он отвернулся и ещё энергичней принялся карабкаться вверх, не желая оставаться сзади своей же роты...

Наверху уже было чисто. Турки отступали, бежали к деревне, белевшей в полуверсте. Им было не до русской пехоты. Слева на них накатывались лавой казаки. Тот самый влетевший в засаду полк обскакал овраг, смял кавалерийский заслон и теперь торопился отомстить за погибших и раненых.

Мадатов собрал людей, поставил в две линии, прикрывая часть склона, по которой поднимался наверх батальон.

Потный Бутков вытер лоб, пихнул смятый платок за обшлаг и вновь нахлобучил шляпу:

— Понял, штабс-капитан? Не останавливайся в бою! Ты себе передышку дал, но и неприятелю тоже. Думать же надо на два хода вперёд. Ты ещё здесь, а мыслями уже там. Вот тогда-то ты его и собьёшь...