— Опять кто-то дурит, майор. Не знаешь, с кем больше лаяться — с неприятелем или с начальством...

Проб нервно переступал ногами, тыкался мордой в ментик. Валериан, не оборачиваясь, похлопал его по шее. Ему тоже надоело ждать неизвестно что, непонятно откуда. Хотя более всего его беспокоил второй его эскадрон, по счёту всего полка — пятый. Бывший командир, майор Березовский, остался под Рущуком. Попал под турецкую саблю уже в самом конце сражения, когда александрийцы вместе с белорусцами и казаками рубили убегающих конников Чапан-оглу.

Офицеров в полку давно был совершеннейший некомплект, и эскадрон доверили поручику Болотникову, служившему ещё с Березовским. Хотя Мадатову было бы куда как спокойнее, если бы на это место встал хотя бы Чернявский. Ланского, как понял Валериан, такая расстановка тоже вполне бы устроила, но ввести в такую должность недавнего вахмистра командир не решился.

Мадатов подумал, что свой четвёртый он вполне может оставить на Бутовича, на Фому, а самому придётся больше приглядывать за пятым. И Березовский был не слишком строг и распорядителен, а как поведёт себя Геннадий Болотников, и вовсе оставалось пока неизвестным...

— Наконь! Гусары! Живо!

Мадатов вздрогнул и увидел скачущего вдоль строя полковника. Он поднял своих людей и подъехал к Ланскому.

— Поплывём через реку. Пехота в лодочках, мы и казаки верхом. Но не все. Приовский, Анастасий Иванович, — твой батальон на месте. Задача — прикрыть переправу. Не ровён час — сипахи на нас наскачут. Останутся драгуны ещё и ольвиопольцы. А мы — на тот берег...

Переправа тянулась долго. Вместо паромов Маркову удалось достать только утлые лодки. Да и тех было немного. Пехоту перевозили в несколько приёмов. Мушкетёры, егеря, гренадеры набивались в них, как яблоки в плетённые из прутьев корзины. Кто сидел, кто стоял — только бы хватило места поставить обе ступни. Несколько лодок столкнулись, люди выпали за борт. Пара судёнышек перевернулась. Не умевшие плавать солдаты сразу ушли под воду.

Мадатов стал почти у самой воды, на правом фланге батальона Приовского. Дальний берег был еле виден, ему не хотелось напрягать глаза лишний раз, он вынул трубу, подаренную месяц назад Фомой. Чернявский взял её у турецкого офицера, которого срубил в той же памятной битве под Рущуком.

Казаки отправились вплавь, не дожидаясь пехоты, и уже их высокие шапки быстро двигались поверх зарослей камыша. Но наконец пристали и первые лодки, солдаты прыгали в воду, быстро выбирались на сушу и бежали вслед офицерам.

— Что, князь, как есть наши? Что командир? Где Ефимович? — Приовский тоже подъехал к воде, отпустил поводья, разрешая коню напиться.

Валериан не убирал трубу от глаза:

— Ещё плывут!.. Нет, вижу полковника! Уже выходит на берег. Рядом, кажется, Ефимович, ну, и все остальные. Сейчас уйдут в камыши и дальше налево, перевалят гряду...

Ланжерон стоял рядом с Кутузовым. Командующий развалился на складном стуле, расстегнул мундир, без стеснения вывалив на колени объёмный живот. Оба генерала держали подзорные трубы.

Но пока можно было видеть лишь один неприятельский лагерь. Большую часть войска визирь переправил на левый берег, но и на правом оставил достаточно сил, чтобы защитить укрепление. Впрочем, там, за рекой, турки чувствовали себя вполне в безопасности. Спокойно паслись верблюды и лошади, спокойно бродили от шатра к шатру разноцветные воины.

— Что же Марков? — процедил Ланжерон. — Если турки заметят его издали, всё дело пропало. Кто помешал ему в темноте...

— Прислушайтесь, граф, — прервал его Кутузов. — Мерещится мне, или в самом деле там ружейная перестрелка?..

Ланжерон повернулся и приставил ладонь горстью к уху. В самом деле, потянувший ветерок принёс с собой откуда-то из-за холмов отзвук татаханья...

— В самом деле, Михаил Илларионович, кажется, началось!

— Слава Богу! — Кутузов истово перекрестился. — Теперь что ж делать — только лишь ждать...

Ждать генералам осталось, в общем, не так уж долго. Сначала они наблюдали суетившихся турок. Они торопливо взнуздывали и седлали своих лошадей, прыгали в сёдла и нестройными отрядами мчались куда-то направо, откуда всё сильней и отчётливей доносились ружейные залпы.

Потом показались первые казачьи сотни. Обошли турок с фланга по их собственному же обычаю и кинулись в атаку, уставив длинные пики. Смельчаки, что попытались стать у них на дороге, были немедленно сметены. Повалились набок ближайшие шатры, взревели хором потревоженные верблюды. Из лагеря побежали. Сначала безоружные штатские, за ними и смутившаяся охрана. Казаки увлеклись грабежом и не успели перекрыть дорогу, ведущую к Рущуку. Иначе бы ни один человек не ушёл.

А там, дальше, в поле зрения щурившегося Кутузова, уже вплывали мерно вышагивающие каре пехотных полков дивизии Евгения Маркова. Турецкая конница попыталась остановить их примерно в полутора верстах от лагеря, но частый ружейный огонь отогнал сипахов, курдов, албанцев, а после в смешавшуюся толпу ударили гусары с казаками...

Ланжерон опустил трубу вдоль бедра:

— Ваше высокопревосходительство! Честь имею поздравить вас первым! Признаюсь — сомневался во всём до этой самой минуты. Только ваше упорство и прозорливость...

— Да что ты, голубчик! — Кутузов аккуратно сложил устройство для дальнего видения, достал из-за обшлага мундира платок и промокнул глаз. — Какая там прозорливость у одноглазого. Скажу тебе по секрету — сам-то я как боялся. Всё казалось — лучше бы самому вместе с Марковым... Если уж не пан, то лучше совсем пропадай прямо на месте. Другого Браилова, чай, мне б не простили.

— Но — выиграли же мы. Победили!

Кутузов упёрся ладонями в колени и тяжело поднялся на ноги:

— Почти, граф, почти. Осталось, наверно, немного, но нужно ещё дожать... Ты вот что, голубчик, найди-ка людей понадёжнее, и пускай они за берегом да присмотрят. Чай, завтра, по крайности послезавтра, друг мой Ахмед-паша на тот берег метнётся. И надобно нам, чтобы он добрался туда в целости и сохранности. Что смотришь так недоверчиво? У турок, знаешь ли, тоже законы имеются. И один из них говорит, что визирь, находящийся в окружении, переговоры о мире вести не должен. А нам переговоры нужны.

Ланжерон напрягся и подобрал губы.

— Что ещё? — улыбнулся Кутузов.

— Генерал Багратион, когда командовал Дунайской армией, говорил...

Граф замялся. Кутузов его подбодрил:

— Ну же, интересно мне — что такого говаривал вам князь Пётр?

— Генерал Багратион говорил, что мирный договор надобно составлять в походной палатке, а подписывать — на спине великого визиря. В крайнем случае — на полковом барабане.

Единственный глаз Михаила Илларионовича загорелся от весёлого изумления:

— Ну, голубчик, напомни мне, старику, какой же мирный договор подписал с турками князь Пётр Багратион?.. Не знаешь? И мне, милый граф, никак что-то не вспомнить. А мы с вами его подпишем...

Ночью лужи схватились первым ледком, и он сладко хрустел под копытами. Отдохнувшие лошади шли бойко, почти играя, все норовили перейти на быструю рысь, но всадники одерживали их, примеряясь к турецким офицерам, что ехали посреди эскадрона. Их лошади передвигались так медленно, словно нащупывая каждым шагом твёрдую землю. Русским было непривычно видеть таких заморённых неприятельских лошадей. На людей же они и не смотрели.

Перед штабом их уже ждали. Мадатов подал сигнал гусарам остановиться и разомкнуть строй. Один взвод спешился и принял лошадей у турок. Те же, лишь оказавшись на земле, сразу пошли вперёд. Валериану показалось, что их поддерживает одно движение, стоит им стать на месте, и они тут же рухнут.

Дежурный генерал отсалютовал парламентёрам и повёл делегацию к главнокомандующему. Кутузов принял их стоя. Генералы — Ланжерон, Воронцов, Эссен и другие — тоже стояли смирно.

Шедший первым высокий и стройный паша заговорил хрипло и отрывисто, будто бы каркая.