— Успеют?! — жарко выдохнул стоявший рядом Бутович.

— Должны успеть, — кинул ему Мадатов, не отрывая взгляда от горстки людей в тёмно-зелёных мундирах.

Он подумал, что, может быть, стоило бы атаковать турок, хоть немного выиграть время, дать Земцову несколько минут достроить каре.

— Мы им сейчас не помощники, — крикнул Ланской, словно отвечая Валериану. — Кинемся — и помешаем.

Егеря успели. Каре ещё замыкалось, образуя четвёртый фас, когда Земцов отдал последнее приказание, барабанщики кинули палочки на туго натянутую воловью кожу, и фронт егерей стегнул нападавших плотным и кучным залпом. И тут же, подчиняясь барабанному бою, полк выставил стальную щетину штыков.

Не сумев раздавить егерей, анатолийцы разделились надвое, обтекая батальоны Земцова с флангов. Тут же вступили в бой боковые фасы. А затем с высоток, из-за живой изгороди садов защёлкали выстрелы. Турки замялись, закрутились, натыкаясь друг на друга, не зная, что предпринять дальше. Их командир выскочил на открытое место, замахал саблей, призывая не останавливаться, продолжать атаку во имя Аллаха, всевидящего и милосердного.

— Смотрите-ка, господа! — крикнул Новицкий.

Повернувшие голову увидели на высотке, за каре седьмого егерского хорошо знакомую им фигуру — тучного старика на серой лошади.

— Гусары! — прогремел полковник Ланской; приподнявшись на стременах он неотрывно следил за движениями турок, выбирая время и место удара.

И вдруг, полуобернувшись в седле, закричал неожиданно высоким, дребезжащим, почти умоляющим голосом, какого Валериан ни разу не слышал:

— Ребята! Не осрамите! Бог и государь с нами! — И сразу, перейдя на привычный командный тон: — Полк! К бою! Марш!

Боевым порядком, двумя линиями, александрийцы выехали на открытое место. Довернули ещё левый фланг и двинулись сначала шагом, потом рысью. Трубы протрубили «поход», и эскадроны потекли прибавленной рысью, готовясь к переходу в галоп.

Увидев надвигающийся сверху свежий гусарский полк, анатолийцы несколько растерялись. Кто-то повернул обратно, кто-то попытался обойти егерей Земцова. Ещё раз хлестнули неприятеля залпами четыре фаса каре; стрелки, засевшие наверху, тоже тратили патроны быстро и с толком.

Турецкий паша снова собрал под руку несколько тысяч всадников и повёл их наверх, навстречу полку Ланского. По турецкому обычаю, его люди расходились на скаку полумесяцем, намереваясь обхватить гусар с флангов, смять, изрубить русскую конницу, пользуясь преимуществом в скорости и количестве.

И в этот момент толстый, одноглазый, обливающийся потом старик на серой лошади поднял правую руку, помедлил и — опустил.

Повинуясь сигналу, сверху с таким же лихим воем и гиканьем покатились, уставив пики, два засадных казацких полка. А следом уже налетали успевшие перестроиться белорусские гусары, драгуны-кинбурнцы, да ещё те казаки, что тоже попали под первый страшный удар анатолийской конницы.

И тогда-то отчаянные наездники Мехмета Чапан-оглу дрогнули и показали русской кавалерии спины...

Генерал Ланжерон нашёл главнокомандующего лежащим на раскалённой земле.

— Ваше высокопревосходительство! — Граф спрыгнул с коня и наклонился над Кутузовым. — Турки бегут. Ахмед-бей отступил в лагерь, даже не попытавшись защитить ретраншемент. Мы вошли в укрепление, не потеряв ни одного человека.

— О-ох! — простонал Михаил Илларионович. — Ох, не могу, граф! Какая жара! Просто весь жир вытопило из старика... Сколько же оставили до того?

— Сотен пять.

— Много. Турки?

— Не менее четырёх тысяч. Убитыми, думаю, полторы...

— Мало... Что смотришь, граф, — служил, чай, с Суворовым? Помнишь, как генералиссимус приговаривал — что их жалеть, они же басурмане!.. Помоги-ка подняться...

Ланжерон обхватил обеими ладонями пухлую руку и потянул. Кутузов, кряхтя, сел, привстал на колено, потом кое-как взгромоздился на ноги. В нескольких шагах спешившиеся казаки ставили временное укрытие командующему: связали несколько пик и закидали каркас подобранными турецкими знамёнами.

— Пойдём-ка, милый, в палатку. Ух, как жарит, просто моченьки нет...

Только зайдя под полог, командующий полностью расстегнулся и обтёр платком шею, заплывшую жирными складками.

— Каковы тебе показались анатолийцы? Я-то сперва думал — сомнут всех.

— Отчего ж не отъехали, Михайло Илларионович? Ведь они прямо на вас поскакали.

Кутузов взглянул искоса на Ланжерона и хитро прищурил здоровый глаз:

— На меня, голубчик, так же и государь покойный скакал. Павел Петрович. На манёврах в Красном селе увидел, что стою на самом виду без охраны, и решил взять в плен двумя эскадронами. Примчался весь в нетерпении. А у меня, видишь ли, полк егерей в лесу был упрятан. Так же и здесь. Егеря да гусары. Вот тебе и Ахмед-паша... Далеко, говоришь, убежал?

— Верстах в пятнадцати лагерь его поставлен. Теперь, думаю, самое время атаковать. И нет армии у султана.

Кутузов потупился. Ланжерон тоже замолчал, снял шляпу и расстегнул воротник. Он давно воевал с турками, должен был, казалось, привыкнуть к местному климату, но сегодняшний день выдался до невозможности жаркий.

— Нет, граф, атаковать лагерь турецкий мы с вами не будем. — Кутузов поднял голову и спокойно встретил изумлённый взгляд командира первого корпуса. — В укреплении турки дерутся насмерть. И фортификацию они знают неплохо. Даже если и ворвёмся невзначай за стены, сколько же народу перед этим положим?! А?!

— Это же война, ваше высоко...

Кутузов махнул рукой:

— Умирать, граф, тоже надобно с толком. При таком соотношении сил нам разменивать солдат не резон. С каждым убитым мы слабеем гораздо больше. Нам же других не пришлют. У нас с вами всего-навсего четыре дивизии да на тысячу вёрст границы!.. Ну даже погоним мы с вами визиря. Ну запрётся он опять в Шумле. И что же дальше? Вспомните, граф, ведь каждый год у нас с турками прямо одно и то же. Поколотим и отойдём... Поколотим и отойдём... А государь император торопит. Нам уже не до Константинополя, граф. Нам мир нужен быстрый и по возможности прочный. На две стороны воевать сил у нас никаких не найдётся...

Ланжерон встрепенулся:

— Вы считаете, что...

Кутузов приложил палец к губам:

— Только вам, граф, зная искреннюю вашу любовь к революции и оседлавшему её корсиканцу. Петербург нас торопит заключать мир. Куракин из Парижа сообщает, что через год Наполеон двинет на нас свою армию.

Француз по рождению, кондотьер по профессии, русский по сердечной привязанности граф Александр Фёдорович Ланжерон позволил себе опуститься на землю напротив главнокомандующего.

— У вас уже готов план?

— Пока лежишь, чего себе не надумаешь... Земля только горячая, вертишься, словно на сковородке... Так, говоришь, убежал великий визирь. Даже не захотел со мной, старым другом, встретиться... Так мы, граф, тоже от него отвернёмся. Пошлите офицера за генералом Эссеном. Будем отводить армию за Дунай.

От неожиданности Ланжерон даже вскочил:

— Но ведь все — и в Азии, в Европе — будут говорить, что это мы проиграли сражение!

Кутузов сунул руку под рубашку и, сопя от наслаждения, почесал пухлую грудь:

— И хорошо, голубчик. Пускай говорят. И чем громче станут говорить, тем оно лучше. Может быть, мой старый друг Ахмед-бей тоже в это поверит... Посылайте за Эссеном...

Ахмед-паша поверил, что удача наконец-то повернулась к нему лицом. Он придвинул войско к Рущуку, разбил лагерь под полуразрушенным городом и внимательно наблюдал за действиями Кутузова.

А тот совершенно очистил правый берег Дуная, поставил корпус Ланжерона рядом с Журжой — как раз через реку против турецкого войска, так, чтобы при необходимости передвинуть дивизии к Бухаресту. Отправил генерала Эссена стеречь Измаил-бея у Виддина, на западе, на левом фланге. Генерал Тучков прикрыл устье, все три его гирла на правом фланге Российской армии. Два огромных войска застыли, казалось бы, неподвижно. Но оба главнокомандующих, два старых, искусных военачальника, словно два фехтовальщика или, может быть, вернее, два шахматиста выжидали — кто же решится сделать ход первым...