— Она хочет денег? — спросил тот.

— Полагаю, что да.

— А сколько именно хочет, не сказала?

— Джефф, — вздохнул Беннетт, — ты это серьезно?

— К сожалению, приходится, — ответил адвокат. — То же самое случилось в Миссури, но в Миссури тогда не было четких законов, регулирующих отцовство по отношению к детям, родившимся в результате искусственного оплодотворения. Дела, подобные твоему, до недавнего времени не были проблемой, но теперь в делах об отцовстве суды, как правило, стараются выносить решения в пользу детей.

— Ей уже двадцать восемь!

— Да, и у нее есть родители. И тем не менее она может добиваться своего через суд. Она может выдвинуть обвинение в опрометчивом создании угрозы для ребенка, в жестоком с ним обращении и в чем угодно еще, что она сумеет вытащить из шляпы. Может, она чего-то добьется от судьи, а может, и нет. Не забывай, судебные решения в делах, связанных с отцовством, почти всегда направлены против мужчин. Допустим, ты обрюхатил женщину, и она решает сделать аборт. Ей для этого не нужно твое согласие. Но если она решит родить, ты будешь платить алименты, даже если ты никогда не давал согласия на то, чтобы иметь от нее ребенка. Суд заявит, что виноват ты, что ты должен был семь раз подумать, прежде чем лезть к ней в постель. Или, к примеру, ты делаешь анализ ДНК и выясняешь, что дети — не твои, то есть жена обманула тебя. Суд все равно заставит тебя содержать их или — в случае развода — платить им алименты. Платить алименты чужим детям!

— Но она в свои двадцать восемь давно не ребенок.

— Вопрос нужно ставить иначе: хочет ли известный врач идти в суд в связи с тем, что он не желает помогать собственной дочери?

— Нет, не хочет, — откликнулся Беннетт.

— Вот именно, не хочет. И она это знает. Кроме того, я могу предположить, что она знает и законы Миссури. Так что дождись ее звонка, договорись с ней о встрече и позови меня. Если у нее есть адвокат, тем лучше. Позаботься о том, чтобы он тоже пришел. А пока перешли мне по факсу генетический отчет, который она тебе вручила.

- Мне придется платить ей отступные?

— Будем на это надеяться, — сказал адвокат и повесил трубку.

Дежурным офицером в полицейском отделении Роквиля оказалась привлекательная чернокожая женщина лет двадцати пяти. На табличке, стоявшей на столе перед ней, значилось: «ОФИЦЕР Дж. ЛОУРИ». На женщине была форма с иголочки.

Джорджия Беллармино подтолкнула дочь поближе к столу, поставила бумажный пакет со шприцами и лекарствами перед женщиной-полицейским и сказала:

— Офицер, я нашла все эти предметы у своей дочери и хочу знать, зачем они ей нужны. Но она отказывается сообщить мне это.

Дочь сверкнула на нее яростным взглядом.

— Я ненавижу тебя, мама.

Офицер Лоури не выказала удивления. Она взглянула на шприцы, а затем подняла глаза на дочь Джорджии.

— Было ли все это выписано вам врачом?

— Да.

— Связано ли это каким-то образом с проблемами репродукции?

— Да.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

— Могу я видеть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?

— Ей действительно шестнадцать лет, — заявила Джорджия Беллармино, делая шаг вперед, — и я желаю знать…

— Извините, мэм, — перебила ее полицейская. — Если ей шестнадцать и все эти предметы связаны с проблемами репродукции, у вас нет права на информацию.

— Что значит у меня нет права на информацию? Она моя дочь! Ей всего шестнадцать!

— Таков закон, мэм.

— Но этот закон касается абортов, а она не собирается делать аборт. Я вообще не знаю, какого черта она делает. Это же лекарства от бесплодия! Она колет себе лекарства от бесплодия!

— Простите, но я ничем не могу вам помочь.

— Вы хотите сказать, что моя дочь имеет право накачиваться лекарствами, а мне не позволено знать, для чего она это делает?

— Нет, если она сама не пожелает сообщить вам это.

— А ее врач?

Офицер Лоури отрицательно покачала головой. — Он также ничего вам не скажет. Право врача — не разглашать информацию, полученную от пациента.

Джорджия Беллармино собрала шприцы и побросала их обратно в пакет.

— Безобразие!

— Я не пишу законы, мэм, — сказала чернокожая полицейская. — Я только слежу за тем, чтобы они исполнялись.

Они ехали обратно в школу.

— Солнышко, — заговорила Джорджия, — ты что, пытаешься забеременеть?

— Нет! — огрызнулась Дженнифер, сидевшая, сложив руки на груди. Она была так зла, что от нее, казалось, летели искры.

— Но ведь тебе всего шестнадцать, и у тебя с этим не должно быть проблем. Так зачем тебе это?

— Из-за тебя я чувствовала себя полной идиоткой!

— Но ведь я беспокоилась, милая.

— Нет, просто ты — неуемная и злобная стерва! Я ненавижу тебя, и я ненавижу эту машину!

Так продолжалось еще некоторое время, пока наконец машина не остановилась перед зданием школы. Дженнифер вышла из машины и грохнула дверью.

— А еще из-за тебя я опоздала на французский!

Утро оказалось просто чудовищным. Из-за перипетий с дочерью Джорджия пропустила две важные встречи, и теперь предстояло заново договариваться с клиентами. Поэтому, войдя в офис, она поставила бумажный пакет на пол и тут же села за телефон.

Проходившая мимо офис-менеджер Флоренс мельком заглянула в пакет и присвистнула:

— Ух ты! А для тебя это не поздновато?

— Это не мое, — раздраженно ответила Джорджия.

— Значит, твоей дочки?

— Да.

— А все этот доктор Вандикин, — сказала Флоренс.

— Кто?

— Доктор Вандикин из Майами. Девчонки-подростки принимают гормоны, накачивают себе яичники, продают ему свои яйцеклетки и копят денежки.

— Для чего?

— Чтобы купить себе импланты груди.

Джорджия вздохнула.

— Здорово! Просто здорово!

Она хотела, чтобы с Дженнифер поговорил отец, но, к сожалению, Роб сейчас летел в Огайо, где должна была сниматься одна из частей телевизионного фильма о нем. С разговором, который неминуемо станет грандиозным скандалом, приходилось повременить.

Они ехали на подземном поезде из офисного здания сената в столовую. Роберт Уилсон, сенатор-демократ от штата Вермонт, повернулся к Диане Фейнстайн, сенатору-демократу от штата Калифорния, и сказал:

— Я полагаю, нам следует проявить большую активность в вопросах, связанных с генетикой. Нужно, например, рассмотреть возможность принятия закона, который запретил бы молодым женщинам торговать своими яйцеклетками, а то может начаться такое…

— Это уже происходит, Боб, — ответила Фейнстайн. — Девочки уже вовсю продают свои гаметы.

— Чтобы платить за учебу?

— Некоторые, может быть, и для этого, но большинство зарабатывают деньги на машину для дружка или на пластическую операцию для себя.

Сенатор Уилсон выглядел озадаченным.

— И давно это творится? — осведомился он.

— Да уже года два, не меньше.

— Может быть, в Калифорнии…

— Везде, Боб! Девочка-подросток в Нью-Гэмпшире занималась этим, чтобы заплатить залог в суде за своего мальчика.

— И тебя это не беспокоит? — Мне это не нравится, — сказала Фейнстайн. — Я считаю такое поведение неблагоразумным. Эти девочки могут обречь себя на бесплодие. Но на каком основании можно запретить подобную практику? Их тела, их яйцеклетки. — Фейнстайн пожала плечами. — Как бы то ни было, поезд уже ушел, Боб, и ушел довольно давно.

Только не это! Только не опять!

Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она, в кремовом льняном костюме, стояла перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак.

— Здравствуй, дорогой, — сказала она, увидев сына. — Ты хочешь устроить мне еще одну сцену?