Я замерла, боясь сделать вдох. Многочисленные эмоции в одну секунду отразились на лице Дилана, когда он увидел это движение: удивление, радость, боль, восхищение… Казалось, он сам не верит в то, что это происходит; что дочь сама подошла к нему. Я понимала, что сейчас Дилан впервые коснётся её, что, наверное, это самый важный момент в его жизни. В нашей жизни.

Он тоже это понимал и, не отводя взгляда от личика малышки, присел на корточки и осторожно взял её растопыренную пятерню двумя ладонями.

— Здравствуй, — услышала я его тихий голос.

— Это моя сестра… — начал, было, Макс, но Эбби перебила его, грозно дёрнув кудряшками:

— Я сяма!

Дилан едва сдержал улыбку. С изумлением он взглянул на Макса, но тут же его глаза вернулись к Эбби.

— Я Эбби Вуд, Мне дьва. — Она подкрепила это заявление жестом, показав два растопыренных пальчика. — А Маку осемь, и он стайше.

Я видела, как менялось выражение глаз Дилана: под конец её маленькой речи они сияли. Он смотрел в её глаза — свои глаза! — и уголки губ слегка подёргивались. Когда он заговорил, в его голосе звучало нежность.

— Очень приятно, Эбби Вуд. А я Дилан.

На этом дочь посчитала свою миссию выполненной и, вытянув ладошку из его рук, направилась к дивану.

Дилан растерянно смотрел ей в след, а потом перевёл вопросительный взгляд на меня. Я как-то по-глупому улыбнулась и пожала плечами.

А что я могла сказать? В идеальном мире такого не происходит. Знакомство с двухлетней дочерью — далеко от нормальности.

Дилан прав, говоря, что мы не знаем друг друга; что главное сейчас действовать постепенно. Я уверена, что он очень хотел взять дочь на руки и крепко прижать к себе: расцеловать её, потрогать, хорошенечко рассмотреть каждою её черточку. Он бы не выпускал её ни на секунду, ловил каждую эмоцию, пробегающую по её личику, каждый жест, каждое слово. Но даже сейчас, когда Эбби рядом, он сдерживается и делает всё правильно. Ради неё. Ради Макса. И ради меня.

Сердце переполняла благодарность, и теперь уже у меня возникло нестерпимое желание так же запросто, как до этого наша дочь, подойти к Дилану и пожать ему руку. А лучше — крепко обнять.

— Что ж, кхм, как насчёт немного перекусить? — преувеличенно бодро заговорил Говард. Взяв небольшой сэндвич, он сел рядом с Эбби. — Ты присоединишься к нам? — Он обратился к сыну.

Дилан выпрямился и посмотрел на отца.

— Если ваши гости не возражают. — Он перевёл он взгляд на Макса.

Вместо Макса ответила я.

— Мы не возражаем.

Эллен сразу начала суетиться, рассаживать всех по местам, наливать в чашки чай из большого хромированного чайника, предлагать нам булочки и сэндвичи.

Макс сел на диван рядом с Эбби, а мы с Эллен и Диланом разместились в мягких креслах.

Беседа за чаем текла медленно и неторопливо.

Дилан больше молчал. Его взгляд всё время возвращался к Эбби. Он ловил каждое её действие: как она аккуратно берёт чашку, отпивает и ставит обратно; как пытается откусить слишком большой для её маленького ротика сэндвич, и Говард помогает ей, разламывая его пополам. Иногда я и на себе ловила его взгляд, но, как только Дилан замечал это, тут же отводил глаза. Мне было не по себе, я хотела заглянуть в них и пусть даже не увидеть там ничего для себя хорошего; но Дилан либо опускал их, либо смотрел на Эбби.

Она явно была в своей тарелке, потому что уже через пять минут начала вести себя как обычно: вскакивала с дивана, крутилась между ног, пыталась перепробовать всё, что стояло на столе.

Макс, подкрепившись, тоже осмелел и вот уже минут пять живо разговаривал с Диланом. Он задавал ему вопросы о самолётах, а тот отвечал — кратко, по сути, не особо вдаваясь в технические детали.

Не обошли стороной и взволновавшее сына отсутствие катапульты.

— Это сделано для того, чтобы в критической ситуации у пилота не возникло желание покинуть самолёт, — объяснял Дилан. — Он будет бороться за свою жизнь так же, как и за жизни пассажиров.

— Значит, если бы мы падали, вы бы упали с нами?

Макс определённо ни о чём таком не думал, задавая этот вопрос, но Дилан мгновенно побелел.

— Этого никогда не произойдёт. Я не позволю, — закончил он резко.

Макс стушевался, понимая, что сказал глупость.

Некоторое время они молчали, но потом Дилан задал один вопрос, другой, и уже через минуту об инциденте было забыто.

Эбби, похоже, окончательно устала сидеть на одном месте, потому что, отойдя от стола, прошла мимо Говарда и забралась ко мне на колени. Не просидев и пары минут, выпив из моей кружки остывший чай, она слезла и переместилась к Эллен. Та начала хлопотать над ней, разговаривать, попутно подкармливая вкусностями…

Я была занята беседой с Говардом и не заметила, как Эбби покинула Эллен. Но в следующее мгновение застыла, наблюдая, как опираясь обеими руками и подтягивая вверх согнутую левую ножку, Эбби залезает на колени Дилана.

На какое-то мгновение он замер. Малышка заелозила, устраиваясь поудобнее. Помедлив, Дилан осторожно положил руку ей на живот и подвинул ближе к себе.

Эбби по привычке вертела головой и раскачивалась из стороны в сторону. В один миг она соскочила, схватила со стола печенье и принялась забираться обратно. Дилан быстро подхватил её и усадил к себе на ногу, обернув вокруг дочери руку.

Макс жевал уже пятый сэндвич, его рот практически не закрывался; он всё время что-то кому-то говорил, попутно прихлёбывая из чашки чай. Обычно сын не вёл себя так с незнакомыми людьми — я объясняла это переизбытком эмоций. Дилан рассеянно отвечал на его вопросы и будто невзначай наклонялся к Эбби, дотрагиваясь губами до её кудряшек. В какой-то момент я заметила, как, закрыв глаза, он осторожно вдыхает её запах. Сердце сжалось от нежности, и я закусила губу, чтобы не расплакаться.

Внезапно, Дилан поднял глаза и посмотрел прямо на меня.

Soundtrack — Falling Slowly by Glen Hansard and Marketa Irglova

Что может напугать во взгляде человека? Злость, ненависть, презрение. Это те качества, которые заставляют нас бояться; нам неуютно, мы стараемся скрыться от глаз, что смотрят именно так. А как можно скрыться от взгляда того, без кого ты жизни не мыслишь?

Больно видеть в глазах любимых разочарование. Так же как и самим больно разочаровываться в них. Больно наблюдать, как из глаз любимых уходит свет, которым они горели при виде вас. Свет, наполняющий душу теплом и обещающий, что это чудо — ваша любовь — будет длиться вечно.

Ничего этого не было во взгляде Дилана. Хотя, если бы и было, испугало бы меня меньше, чем то, что я увидела в некогда обжигающих любимых изумрудах: непомерную, неправильную, сквозящую безысходностью усталость.

Как не вязалась она с обликом Дилана, которого я знала. Сильного, уверенного в себе мужчины, смелого в своих словах и поступках. Ответственного не только за свою, но и за наши жизни. Того, кто пришёл ко мне ночью, будучи уверенным, что я замужем, и сказал, что любит, несмотря ни на что. Кто сделал меня своей женой и согласился хранить втайне обстоятельства рождения нашей дочери. Кто сейчас, в этот непростой момент, делает всё правильно и, наплевав на себя, старается не ранить чувства других. И этот взгляд — то, что Дилан реально чувствует в данную минуту. То, что мешает ему насладиться долгожданным знакомством с дочерью, — сдержанность, присущая разве что праведным стоикам. И сколько ещё раз ему предстоит так сдерживаться, незаметно целовать родное существо, чтобы не напугать её, не дать повода для ненужных разговоров; чтобы никого не обидеть.

Как же он устал!

Комок подкатил к горлу, и лёгкие сжались от нехватки воздуха, когда я осознала, что стало причиной его состояния; что сломило этого сильного мужчину.

Я — та причина.

— Прошу меня извинить.