— Вот так, ангел мой, — толчок — вот так, девочка, — толчок — смотри, что я с тобой делаю, — толчок — смотри, что ты делаешь со мной.

Я близка к концу и, тяжело дыша, пытаюсь не потерять нить, ведущую меня к неземному удовольствию.

— Я хочу увидеть это, малышка. — Его голос больше похож на стон. — Я хочу видеть, как ты кончаешь подо мной. Ты моя, навсегда моя.

Он убыстряет темп толчков, и я не могу сдержать вскрика, когда волна оргазма уносит меня из этого мира. Дилан продолжает двигаться, и это почти что болезненно для меня, когда наконец и он, снова шепча "моя!", кончает, проливаясь во мне. Мои стеночки сжимаются, впитывая его, моё тело так же насыщается им, как и мой разум. Он обессиленно падает на меня, всё ещё подрагивая от прокатившегося по телу оргазма.

Это было неописуемо. Для меня было настоящим счастьем — чувствовать его в себе. Временным, украденным, таким скоротечным, но счастьем.

Дилан слегка шевелится, пытаясь покинуть меня.

— Нет! — Я протестующее сжимаюсь, удерживая его в себе. — Не уходи.

Он приподнимается на руках. Я отчётливо вижу капельки пота на его лице и груди. Он опускается к моему уху и шепчет, еле справляясь со сбившимся дыханием:

— Я никуда не уйду, малыш. Не сейчас. Я хочу попробовать тебя на вкус. Всю тебя. Это твоя ночь, ангел мой. Только твоя.

От его слов внизу живота сворачивается горячий узел, и я снова тону в водовороте поцелуев и объятий. И всей армии земной и небесной мало, чтобы освободить меня из этого омута…

Он ушёл под утро. Я не провожала его, малодушно притворившись спящей. Отвернувшись от входной двери и уставившись в окно, я тщетно боролась со слезами.

Последняя ночь моей новой жизни закончилась…

Soundrtack — I Try by Macy Gray

— Больше я никогда не позволяла себе вспоминать об этом. По крайней мере, пока был жив Майк.

Я закончила говорить, не в силах оторвать взгляд от сигареты, которую крутила в руках на протяжении всей своей исповеди.

Ким услышала почти всё. Умолчала я лишь о том, что принадлежало исключительно нам двоим — мне и Дилану. О том, что составляло счастье нашей единственной ночи, делало её незабываемой. О вечности, в которой мы навсегда остались друг для друга, о нашей любви. Ничем другим нельзя было назвать то, что тогда происходило. Какими мы были в эту пару часов, как упивались желанием обладать, насытиться друг другом; как растворялись в нём…

Допив остатки виски, в котором уже не осталось льда, я наконец осмелилась поднять глаза.

Ким плакала. Беззвучно, но очень горько. От увиденного у меня чуть не разорвалось сердце.

Вскочив со стула, я кинулась ей в ноги:

— Прости меня, Кими! Прости, родная.

Как когда-то её муж просил у меня прощения за смерть Майкла, так и я, стоя на коленях, плакала теперь перед его сестрой.

— Прости меня за то, что оказалась такой сукой. За то, что предала вас: тебя, Майка, Макса. За то, что он умер, а я…

Ким со злостью оттолкнула меня. Испуганно ойкнув, я не удержалась на коленях и, упав, больно ударилась спиной о ножку стола.

— Что ты несёшь, дура?! Ты вообще в своём уме?!

Она выкрикнула это с такой злостью, что я невольно попятилась.

— Не ты виновата в смерти Майка! — кричала Ким. — И уж никаким боком здесь то, что ты трахнулась с кем-то за много месяцев до этого. Тебе не за что просить у меня прощения. Единственный человек, который бы мог тебе его дать, это сам Майк. Хотя, знаешь, ты бы сильно упала в моих глазах, если бы когда-нибудь сказала об этом моему брату.

Поднявшись из-за стола, Ким протянула мне руку, в которую я, чуть помедлив, вложила свою.

— Больно?

— Немного.

— Мне жаль. — По тону было понятно, что это не так. Что ж, заслуженно. — Ты меня разозлила.

— Прости.

— Задолбала просить прощения! — снова ощетинилась подруга. — Знаешь, за что я тебя действительно никогда не прощу? За то, что ты творила с собой те первые месяцы. За твоих детей. Их мать — вот кто им был нужен тогда, но ты их бросила!

Ким высказала то, что лежало у неё на сердце, и эти жестокие, но правдивые слова дались ей ничуть ни легче, чем мне. Я заплакала.

В полной тишине мы сели за стол. Ким снова разлила виски, теперь уже не заботясь о льде и содовой.

— Я пыталась понять тебя, — заговорила она через некоторое время. — Пыталась, но не могла. Казалось, дети должны стать твоей отдушиной, помочь пережить горе, но ты, вопреки здравому смыслу, отталкивала их. Я, конечно, безумно рада, что ты, в конце концов, пришла в себя, но…

Подруга пытливо смотрела на меня. Прошло немало времени, но ей до сих пор нужны были ответы.

Я высморкалась и вытерла глаза кухонным полотенцем.

— Если бы ты знала, Кими, как я потом себя ненавидела! За то, что сделала со всеми вами.

— Тогда почему, Лив? — вскричала она внезапно. Я снова вздрогнула. — Почему ты позволила себе быть такой… такой… — Взгляд её заметался по столу в надежде обнаружить на нём написанным необходимое слово. — Слабой?

Этот вопрос не требовал ответа.

— Не только ты лишилась мужа, — продолжила она, — но и Марти сына. Мы со Стивом брата. Моя мать племянника. Наконец, Макс с Эбби отца!

Я издала нервный смешок.

— Что смешного-то? — опешила Ким. — Ты находишь это смешным?

— Твоё утверждение не совсем точно.

Продолжая хихикать, я, верно, была похожа на сумасшедшую.

— Какое из? — спросила она подозрительно.

— Эбби не лишалась отца.

— Согласна, не лишалась. Она просто-напросто не успела с ним познакомиться.

— Похоже, чёртово провидение предоставляет моей девочке шанс сделать это.

Выплюнув эти слова, я вскочила на ноги и со всей мочи пнула стул, на котором только что сидела. Он с грохотом упал, врезавшись в мойку.

Ким испуганно зажала уши.

— Оливия, ты меня пугаешь!

Она называла меня полным именем всегда, когда переставала понимать. Я была Оливией, когда в восемь лет отказывалась признаваться родителям, что сломала руку, прыгая с тарзанки. Когда соседские мальчишки напихали в наш почтовый ящик шишек и подожгли, а я, зная всех, кто это сделал по именам, не стала их выдавать. Когда прибежала к ней в слезах, узнав, что беременна, и долго истерила в страхе, что мать из меня будет никакая…

— Отец Эбби не умер. По крайней мере, хочется в это верить.

Её карие глаза расширились от ужаса.

— Что ты несёшь?!

— А то и несу! Эбби не дочь Майклу Вуду. Не только не успела стать, но и изначально не была его. Она моя! Только моя!..

Я заметалась по кухне — злая, раздражённая, растерянная…

— … и Дилана Митчелла, — тихо закончила за меня подруга.

Я замолчала. Через несколько секунд, показавшихся вечностью, Ким протянула:

— Так вот от кого у неё эти потрясающие зелёные глазищи.

— Да.

Возникло чувство, что сейчас я призналась не в самой страшной тайне своей жизни, а, скажем, раскрыла секретный ингредиент вкуснейшего блюда — так спокойно мы об этом говорили.

— Но она же похожа на тебя, и… — Ким на секунду задумалась.

— Вот именно, — улыбнулась я. — Она просто похожа на меня.

— Правда, Эбби рыжевастенькая, а ты тёмная шатенка.

— Если ты забыла, Макс тоже до двух лет в блондинах ходил. Потом начал темнеть.

Ким закивала.

— Да, да, мы ещё шутили, что одна из ваших бабушек согрешила с альбиносом.

Мы хихикнули, вспоминая то время и ненадолго замолчали.

Мне пришлось заговорить первой.

— Теперь ты понимаешь, что я тогда чувствовала? — Ким коротко кивнула. — Ты права: я бы никогда не сделала больно Майклу своим признанием. У меня не хватило бы духу. Разве только на смертном одре, да и то вряд ли. Когда я узнала, что беременна, у меня даже мысли не возникло, что этот ребёнок может быть не от Майка. Мы были с ним близки до того, как… — Я запнулась. — В общем, когда я увидела Эбби — ты же помнишь, были трудные роды, и потом пришёл папа…