Для его спокойствия я соглашалась. Но чем дальше, тем сильнее меня раздражали эти стены, эти нескончаемые потоки посетителей и звонки. Я попросила убрать из палаты цветы — их запах вызывал головокружение. До сих пор меня мучила утренняя тошнота, а в последние дни — плаксивость. Я ненавидела сама себя, и в конце концов настал день, когда я позвонила Дилану и попросила его не приезжать.

Но он не послушался.

— Не заставляй меня чувствовать себя ненужным.

Впервые за время, прошедшее с момента аварии, в голосе Дилана послышались резкие нотки.

Я неловко дёрнулась, желая приподняться на подушках, но боль, выстрелившая в ключицу, повалила меня обратно. Мне не удалось сдержать стон, но муж, слава богу, его не услышал.

Стараясь незаметно справиться с дыханием, я следила за тем, как он ходит по палате, расслабляя галстук, как убирает игрушки, оставленные детьми кресле у кровати, и тяжело в него опускается. У меня не было сил встречаться с ним взглядом.

— Ненавижу. Как же я всё это ненавижу! — всхлипнула я, отворачиваясь.

— Если даже ты говоришь о ненависти, что же остаётся мне?

Услышав тяжёлый вздох, я снова повернулась к Дилану.

— Я знала, что ты будешь винить себя. Могу сказать, что делаю то же самое. Может, померимся кто больше виноват?

Дилан вскинулся:

— О чём ты говоришь?

— Да всё о том же! — Я даже не попыталась скрыть раздражение. — Посмотри на себя. Такое чувство, что это ты слетел с той дороги, а не я. Когда ты последний раз спал больше четырёх часов? Когда позволил себе выпить стакан виски и расслабиться? Уверена, ты и под душем стоишь, стиснув зубы.

— Я не могу расслабиться, пока ты здесь.

— Так забери меня домой!

— Нет. Пока есть малейшая угроза…

— Знаю, знаю, — нетерпеливо прервала я. — Я думала, ты делаешь это потому, что любишь меня, а оказывается, дело в твоём гипертрофированном чувством вины.

— Малыш, остановись.

— И не подумаю. Я очень зла. Ты нагружаешь себя заботой обо всех и вся, но не ты виноват в гибели Кевина. — Дилан резко поднял голову. Сколько же уязвимости было в его взгляде, но я заставила замолчать своё обливающееся кровью любящее сердце, чувствуя необходимость быть жёсткой. — Не по твоей вине Ретт и девочки в больнице. Не по твоей вине я здесь. Это я, — я ткнула себя в грудь. — Я была за рулём автомобиля. Не ты. Не ты управлял самолётом. Не ты виноват в его поломке. И, если ты скажешь, что лучше бы это был ты, я разозлюсь ещё больше. Я слишком сильно люблю тебя, и именно поэтому оказалась на том шоссе.

Слушая меня, Дилан поднялся с кресла. Засунув руки в карманах, он в задумчивости раскачивался на каблуках. Я знала: мои слова попали в цель.

— Ты должна была думать о себе, — произнёс он, когда я закончила. — Ты не должна была ехать в аэропорт по такой дороге и в таком состоянии.

— А ты не должен был в этот день возвращаться, — парировала я. — И если ты думаешь, что в подобной ситуации я буду сидеть дома и заламывать руки в ожидании новостей — ты вовсе меня не знаешь.

— Ты должна была быть осторожнее.

— Должна была, Дилан. Но не была. И это только моя вина. Я хорошенечко её искупила за последний месяц. Все эти идиотские процедуры, иголки, таблетки — я ежеминутно умирю от страха, что всё это может отразится на малыше.

Услышав эти слова, Дилан дёрнулся, как от пощёчины, и в три шага оказался возле меня. Склонившись надо мной, он взял моё пылающее лицо в ладони.

— С ним всё будет в порядке, — заговорил он горячо. — Я обещаю.

— Или с ней. — Я улыбнулась в надежде вызвать у него ответную улыбку. — У нас будет ребёнок, а мы даже не можем порадоваться друг за друга — вот до чего мы докатились, милый.

Черты Дилан смягчились. Он наклонился и нежно дотронулся губами до моих губ.

— Спасибо тебе за него, малышка.

— Или неё.

— Ты чувствуешь, будет девочка?

— Не-а. Как раз наоборот. Это я просто тебя дразню.

Теперь Дилан улыбнулся по-настоящему и снова поцеловал меня.

— Как ты узнала?

— А я и не знала. Вернее, не знала наверняка. Купила тесты, но не сделала. Не успела.

— Мне сказали, ты предупреждала о беременности спасателей.

— На всякий случай. Прости, что подвергла его жизнь опасности.

— Не за что извиняться, жизнь моя. Просто пообещай, что, в любом случае будешь себя беречь. Хотя бы ради детей.

— Тогда и ты дай обещание, что не будешь винить себя за всё, что произошло или будет с нами происходить.

— Обещаю. — Муж снова поцеловал меня.

— Ну раз ты у нас такой сегодня покладистый, может, заберёшь меня отсюда?

— Малыш… — Дилан моментально посерьезнел, но по расплавленному изумруду любящих глаз я поняла, что он готов сдаться.

— Я обещаю быть примерной пациенткой и выполнять все предписания врачей.

— И мои.

— И твои.

— Значит, ты согласна на круглосуточную сиделку?

— Даже на две круглосуточные сиделки.

— И на дежурящий у дома реанимобиль.

— Он испортит нам вид из окна!

— Я серьёзно, Лив.

— И я.

Дилан выразительно на меня посмотрел.

— Согласна.

— И при малейшей опасности вернёшься в клинику.

— Согласна.

— Хорошо. Я поговорю с врачами.

— Дилан!

Soundtrack — Home by Brian Eno & David Byrne

Понадобился месяц, прежде чем я окончательно поправилась. Мне сняли фиксирующие ключицу повязки, сняли гипс с руки. Боль в груди из-за сломанных рёбер практически не беспокоила. Однако, ещё около двух недель я провела в постели. Так хотел Дилан, так советовали врачи, и у меня не хватало смелости им возразить.

Я была уже на пятом месяце. Тошнота закончилась, как и головные боли. Наступало то счастливое время, когда от беременности начинаешь получать удовольствие.

Мой гиперответственный сын, по словам мужа, воспринял эту новость спокойно. Дилан сам рассказал Максу об этом, ещё когда я была в больнице. Постепенно сын начал приходить в возбуждение, гадая, кто же родится — мальчик или девочка. Наконец, Макс заявил, что будет рад любому исходу, "но было бы здорово, если бы у меня появился брат. Тогда бы я показал этой задаваке Лиззи.!"

Эбби же ждала от меня гномика. Она так и говорила:

— У мамочки в животике живёт маленький гномик.

Дети и муж, родные и друзья ежедневно окружали меня любовью и заботой, являясь своеобразным плацебо от страшных мыслей и воспоминаний. Но совсем отвлечься не удавалось.

Моя теория о том, что всё происходящее с нами зависит от того, что и как мы делаем в жизни, дала трещину. Чем мы заслужили произошедшее — Дилан, я, дети, наш не рождённый ребёнок? О чём ещё хотела предупредить судьба, едва нас соединившая? Ведь, однажды мы уже теряли друг друга. Конечно, тогда речь не шла о жизни и смерти, но теперь мы оба знаем, во что можем превратиться даже при намёке на такие потери. Ничем не наполняемая пустота — зияющая в груди рана, окружённая плотным кольцом того, что обещаемо должно придавать жизни смысл — близкими, любимым делом, домом. Она кровоточит всё время, заставляя кутаться в старую давно не стираную толстовку.

Так, может, в этом и проблема? Может, мы слишком сильно любим друг друга? Возможно, судьба говорит, что мы не должны так друг от друга зависеть?

Эта мысль поразила меня настолько, что я сказала о ней Дилану.

— Я не могу любить тебя меньше, малыш, — ответил он. — Слишком долго я ждал тебя, слишком много мечтал, чтобы было по-другому. У меня нет сил бороться с этим чувством, и, если тебе кажется, что оно нас разрушает, — что ж, значит, так и будет. Но я приму это с удовольствием, потому что буду знать, что где бы мы ни оказались после, мы всё равно будем вместе. По-другому никак.

— Может, к концу жизни ты станешь праведником, и тебя поместят в рай. А я буду сидеть на сковородке и надеяться, что ты найдёшь способ вытащить меня оттуда. Ведь найдёшь?