Впервые с того момента, как Ким заговорила, я решилась взглянуть на подругу.
Она не смеялась — это было важно.
— И, знаешь, хоть Майкл и был моим кузеном, я рада за тебя.
— Рада? — Я не верила своим ушам.
— Да. Рада, — спокойно повторила она. — Мне даже где-то завидно, что у тебя в жизни это было: внезапная страсть, желание, искушение. Ёлки, я как будто перечисляю название книг Барбары Картленд.
Ким засмеялась, и мне так же оказалось трудно сдержать улыбку.
— Он и вправду был таким горячим?
Подруга подмигнула из-за своего стакана, который она предварительно наполнила, не забыв и меня.
— Вправду, Кими. Ты себе представить не можешь, насколько. Да и я не могла.
— Ну, тогда тебе впору памятник ставить. — Она хлопнула меня по руке. — Не поддаться чарам… как ты его назвала, демона-искусителя? Да я тобой просто горжусь, сестрёнка!
Ким радостно захохотала и снова подняла свой стакан с виски.
— У меня есть тост: за Оливию Вуд, которая могла, но не дала!
— Поставь стакан.
— Что?
— Поставь этот чёртов стакан, Кимберли!
Мой тихий голос заставил её прекратить веселье.
— Ты чего, Ливи?
Я смотрела ей прямо в глаза. В её карие, опушённые длинными чёрными ресницами глаза.
Как у Майкла.
— Я дала, — сказала я тихо.
— Что?
— Я, как ты выразилась, дала! — В этот раз намного громче.
— Я н-не понимаю, о чём ты?
Ким смотрела на меня как на умалишенную.
— Я изменила мужу, Кими. — "Вот и всё". — Я изменила Майклу с Диланом Митчеллом.
Пропущенная глава
Soundtrack — Il Me Dit Que Je Suis Belle by Patricia Kaas
Он говорит мне, что я красивая
И что он ждал только меня
Он говорит мне, что я та
Которая рождена для его объятий
Такая глупая ложь
Что в нее не поверил бы и ребенок
Но ночи — это моя церковь
И в своих мечтах я в это верю
Как и вчера, я вышла под дождь и ветер. Такси ждало меня за воротами особняка, и, пока я бежала до машины, промокла насквозь. Я ни разу не обернулась. Мне не было страшно ещё раз увидеть Дилана. Наоборот, я боялась, что не увижу его.
Капли дождя стекали с мокрых волос по щекам и смешивались со слезами, непрерывно катящимися из глаз.
Несмотря на потоки воды, мы ехали довольно быстро. Ручьи, устремившиеся с окрестных холмов в океан, превращали автостраду в некое подобие асфальтированного брода. Я почти ничего не могла разглядеть за плотной пеленой дождя: небо, земля, далёкий океан — всё слилось в одну неприглядную, колышущуюся под ветром серую массу.
Серая масса затопила и мою душу.
Странно, ведь ещё вчера я была рада тому, что, скорее всего, больше никогда не увижу Дилана Митчелла. Теперь же плачу потому, что знаю наверняка — наша сегодняшняя встреча была последней. "Ну, как так можно, Лив! — ругала я саму себя. — Нет, он, конечно, бог, но ты что, в своей жизни богов не видела?"
А вот и не видела! Я вообще, как оказалось, ничего не видела. Я была чёртовыми консервами: банкой варенья, в которую закатаны все мои истинные чувства и желания, прихоти и соблазны. Всю жизнь я простояла на верхней полке холодильника; меня периодически доставали, засовывали ложку, пробовали немного и снова ставили на место. А сейчас я впервые захотела, чтобы меня, к чертям собачьим, съели! Чтобы мной наслаждались, смаковали, вылизывали донышко и требовали добавки.
Я хотела Дилана Митчелла и, разрази меня гром, если я не права, но он тоже меня хотел. Он мог бы стать тем гурманом, кто будет наслаждаться мной по капле. А я бы так же по капле отдавала себя, продлевая неземное удовольствие, которое он бы мне дарил. Да, именно так всё и было бы, без оглядки и сожаления.
Но кто-то наверху решил смилостивиться и оградить мою душу от разрушительных для неё поступков. Хотя именно сейчас моя душа страдала из-за того, что ничего разрушительного для неё так и не случилось. Думаю, всю дальнейшую жизнь — счастливую жизнь, без сомнения! — я нет-нет, да и буду вспоминать то, что произошло в эти дни. Может быть, у меня даже получится при этом не краснеть. И, как все разумные люди, я вынесу для себя что-то стоящее из этого опыта. Что-то правильное из неправильного. Что-то реальное из несбывшегося.
Такси остановилось перед центральным входом. Швейцар, как и вчера, любезно распахнул надо мной зонт и проводил до вращающихся дверей. Поблагодарив, я сунула ему чаевые.
— Спасибо, мисс. Надеюсь, непогода не испортила вам вчерашний вечер.
Он бросил быстрый взгляд на мою одежду, и я с болезненной ясностью осознала, что на мне до сих пор красуется рубашка Дилана.
Уладив все вопросы с администрацией, я получила запасной ключ от номера и уже через несколько минут стояла под струями горячего душа.
Положив обе ладони на кафельную стену, я низко склонила голову. Вода потоком стекала по телу. Волосы плотной завесой покрыли спину и лицо, делая меня похожей на кузена Этто из "Семейки Аддамс". В какой-то момент из-за этой завесы мне стало нечем дышать, и я нетерпеливо отбросила её назад.
Я переключила душ в массажный режим, и мощные струи, причиняя боль, забили по телу. Почти мазохистское удовольствие позволило сосредоточиться на этих болезненных ощущениях, отвлекая от саднящего сета из различных чувств и эмоций, над которыми доминировала жалость. В основном, это была жалость к себе. И не столько к себе, сколько к тому, что нечто большее, нечто недоступное пониманию прошло мимо меня. Как пролетающая низко над морем птица смачивает кончик крыла в солёной воде, так и я позволила себе всего лишь коснуться поверхности океана под названием… а вот какое название можно было дать этому океану? Чувственность? Страсть? Желание? Всё это и ещё много-много чего сосредоточилось для меня в одном слове, вернее, имени — Дилан.
— Всё, хватит! Хватит!
Я повторяла это всё время и пока с остервенением тёрла себя мочалкой, и пока раздражённо вытиралась полотенцем. Было бы лучше, если бы сейчас вместо мягкого душистого хлопка в моих руках была наждачная бумага; может быть она вместе с кожей смогла бы удалить и чужеродное, пугающее чувство сожаления.
В комнате было душно. Несмотря на распахнутое окно и ливень, всё ещё беснующийся снаружи, прохлады не ощущалось. Я стянула с себя банный халат и осталась в одних хлопчатобумажных трусиках с забавной кошачьей мордочкой "хелло китти". Полотенце, намотанное на голову, спустя некоторое время оказалось на полу. Волосы всё ещё были влажными, и, не потрудившись сходить за расчёской, я оставила их сохнуть в беспорядке.
В номере была сделана уборка: вещи аккуратно сложены на креслах и кушетке, постельное бельё поменяно, кровать заправлена. Я упала прямо на шёлковое покрывало, приятно холодившее разгорячённую после душа кожу, и начала бездумно щелкать телевизионным пультом. Найдя канал, крутящий сериалы, я на некоторое время была захвачена знакомыми перипетиями "Друзей".
Ближе к полудню я позвонила Майку. Его телефон всё так же молчал. Я набрала номер Кэтрин, и к своему удивлению услышала на том конце радостный голос своего мужа:
— Я как раз собирался тебе звонить.
— А что с твоим телефоном?
— Разрядился ещё вчера. Это единственный аппарат, который работает.
— Как там у вас с погодой? Когда вернётесь?
— Обещают, что завтра утром.
— Завтра? Майк, ты в своём уме? — вскричала я. — У нас в одиннадцать самолёт! И, кстати, аэропорт уже открыт, так что рейс вряд ли задержат. Не успеешь вернуться, улечу одна.
С какой радостью я уберусь из этого места! И погода, и безалаберность Майка, его любовь к серфингу и большим компаниям — из-за всего этого наш второй медовый месяц, вернее, медовая неделя, превратилась в дурацкий фарс.
