Она влетела в блистающее помещение; здесь не было камня, здесь царило стекло. Сотни зеркал со всех сторон подмигивали, кривлялись, корчили рожи её собственными отражениями; страх запустил холодные пальцы в грудь, впиваясь ледяными когтями, проникая в нутро. Зеркальные поверхности колебались, вспучивались крутыми волнами, точно раздумывая, а не затянуть ли им в свои сети незваную чужачку.

Вдох-выдох. Не смотреть по сторонам, только не смотреть.

Свет ослепил, оглушил своей невыносимостью, взрываясь в голове сильной болью. Зажмурилась изо всех сил, прижала к лицу свернутый плащ — но ни на мгновение не остановилась.

Выскочила из страшного сияния, пробежала несколько шагов вперед и споткнулась о не вовремя подвернувшийся под ногу булыжник. Ударившись, прокатилась по каменному полу и в ужасе замерла, так и сжимая в руках тугим свертком сложенный плащ.

Вокруг стояла мертвая тишина. Ничто не торопилось наброситься на антара из темноты, и она осмелилась убрать от лица одежду.

В полумраке хорошо были видны самые обычные стены с причудливыми щербинами, несколько колонн посередине и выход на противоположной стороне.

Крина с облегчением вздохнула. Минуту назад она бы дорого дала, чтобы убраться отсюда; теперь же, победив страх и увидев цель более ясно, девушка обрела некоторую уверенность. Хорошо, если в тех коридорах, через которые она бежала без оглядки, не было никаких поворотов и ответвлений, и главы шли по тому же пути.

Резко похолодало; Крина, почти не задумываясь, набросила плащ на плечи.

Дальнейшая дорога казалась унылой и серой, однако вела прямо. На этот раз обошлось без сюрпризов, и антар немного успокоилась, порадовавшись, что не стала без причины использовать браслет.

Сначала Волдет. А там, как получится. Может быть, если она скажет остальным, что в ней течет кровь круенто, главы возьмут её с собой? В конце концов, Волдета не так уж и любят, и простят его смерть той, что поможет отыскать им посох. А потом и обратно, глядишь, выведут.

— Выведут, как же, — буркнула Крина себе под нос. — Закопают тебя там же, где отыщется посох.

Она не заметила, как серый полумрак сменился на слабый свет, а стены расширились, выводя путницу в широкий, огромный грот. Очнулась только, упершись в высокий, серо-коричневый, тонкий столб. Дотронулась, пытаясь обойти, и в этот миг столб ожил, согнувшись и отодвинувшись назад.

Инстинктивно задрала голову вверх, чтобы выяснить причину внезапно оживленного поведения пещерных колонн, и наткнулась на холодный взгляд серо-стальных, вполне человеческих глаз, смотрящих на неё из плотного, хитинового панциря.

Антар вздрогнула, медленно попятилась назад, не в силах оторваться от чужого взора, наконец, круто обернулась и кинулась обратно. Рвущийся изнутри крик застыл на губах; дикий, липкий, обволакивающий страх завладел всем её существом, парализуя голосовые связки.

Она больно ударилась и не сразу поняла, что на том самом месте, где только что был выход, выросла твердая стена без единой трещинки. А когда поняла, застыла в ужасе, боясь обернуться, боясь вновь увидеть это.

— Человечишко, — равнодушно, надтреснуто произнес чужой голос.

— Я антар, — машинально возразила Крина, и ужас проник в каждый нерв, в каждую клеточку её тела.

— Для меня вы все людишки, какие бы названия вы себе не выдумывали, — ответило существо. — Впрочем, ты права: я чувствую в тебе кровь твоих предков.

Первая волна паники схлынула, и Крина повернулась: стоять спиной к тому, кто с тобой разговаривает, не слишком-то удобно.

Теперь она могла рассмотреть его полностью. Или…её?

Восемь суставчатых ног поднимали высоко вверх хитиновое, цвета жухлой соломы, тело. Нависшее над ней широкое брюхо пересекало три алые рваные полосы. С обеих сторон вбок смотрели по три черных, выпуклых паучьих глаза.

Над телом, ближе к переднему концу, возвышалась человеческая голова, покрытая жесткими, короткими пучками волос. Тонкая шея перетекала в неровную грудь; одно плечо было словно вырвано вверх и продолжалось в короткую руку, а другое — впаяно в плотный панцирь до самой ключицы. Кожа сохранилась только вокруг глазниц, рта, да кусками на единственной искалеченной руке; все остальное покрывал жесткий хитин. И с хитинового, женского лица на неё смотрели серо-стальные, леденящие сердце глаза.

Крина вновь попятилась, но вовремя вспомнив, что сзади стена, замерла на месте.

— Нравится? — с каплей иронии в голосе спросило изувеченное существо.

Антар сглотнула, не зная, что ответить. Чудовище вызывало у девушки только одно чувство: желание бежать отсюда подальше, скрыться в темных переходах под горой — только чтобы не видеть этого страшного, всепроникающего взгляда.

— Вот уж не думала, что смогу показать одной из тех тварей, что меня изуродовали, конец её собственного рода. — взгляд смерил Крину с ног до головы.

О чем она говорит? Слова доносились до Крины с трудом, точно прорываясь сквозь тяжелую пелену. В ушах гулко шумело; антар вновь сглотнула, ощущая, как кружится голова, и оперлась рукой на стену.

Локоть попал в мягкое, шелковое кружево: посмотрев, с ужасом увидела, что задела длинные, путаные тенета, уходящие высоко вверх. Попыталась высвободиться, но локоть словно утонул, и чем больше Крина двигалась, тем сильнее увязала в ловко расставленной паутине.

Разозлившись, обхватила второй ладонью застрявшую руку и дернула на себя. Паутина, поддавшись, скользнула вперед, и Крина по инерции влетела в сеть всем телом. Существо стремительно взобралось по стене, ударив по тенетам, и затем спустилось еще быстрее вниз.

Паника охватила антара, когда она поняла, что висит в плотно сковавшей её паутине высоко над каменным полом.

Кинжал, абсолютно теперь бесполезный, упирался в грудь укором в глупости девушки. Она не могла не то что дотянуться до него — но даже и просто пошевелиться.

— Мы никого не трогали, — она с отчаянием взглянула в бесстрастные глаза. — Нам нужна только кровь… только кровь.

— Никого не трогали? — существо замерло напротив. — Никого не трогали? — Единственная рука потянулась к антарскому горлу, и пленница с ужасом вжалась в свой кокон.

Изуродованное создание опустило ладонь и, быстро перебирая ногами, отодвинулось от тенет.

— Я существовала в глубине черных пещер… это была моя земля, мой остров. Все живое, что росло и двигалось на нем, принадлежало мне. Я управляла им, как хотела; кормилась избытком и охраняла недостаток. И все было хорошо, пока на мою, слышишь, человечишко, на мою землю не пришли вы.

Вы разрушали то, что я создавала; принялись вырубать деревья, убивать животных, и тогда пришлось прибегнуть к силе, чтобы выгнать вас, ничтожеств, осмелившихся пакостить у меня перед носом. Но вы, людишки, оказались упорными: вместо того, чтобы покинуть остров, перебрались в горы.

Пришла пора перерождения и я отложила наказание; мне следовало умереть, чтобы возродиться вновь в отложенном мной яйце. Такова природа моего рода, чье существование длилось веками, пусть и в единственном обличье, пока в пещеру, где зрел зародыш, не пришел человек.

Человек вынес яйцо на белый свет, и обрек меня тем самым на недели мучительных страданий. Знаешь, как страшно и больно корчиться в своей скорлупе, не имея возможности выйти, не имея возможности воспользоваться своей силой? — длинная, суставчатая нога прикоснулась к паутине, запутывая сеть еще сильнее, и Крину замутило от ужаса.

— Теперь знаешь, верю, — жуткие, холодные глаза смотрели пристально ей в лицо, и антару больше всего на свете хотелось умереть, чтобы не чувствовать нечеловеческой тоски, переливающейся из чужого сознания в её собственное. — Охотно верю.

Существо вновь отодвинулось, чтобы полюбоваться висящей пленницей, и продолжило:

— Может быть, возродившись, я бы оправилась, однако вам мало было чужих страданий — вы впервые за много лет решились покинуть остров и увезли зародыш вместе с собой. В чужой земле, лишившись нужной пищи и магии, я не смогла вовремя покинуть оболочку. А когда срок все же настал, вы испугались. Испугались смертей, боли, страха, появляющегося при прикосновении к яйцу — и поняли, что сотворили зло. Кто-то унес зародыш в эту пещеру и заложил её камнем, надеясь, что никто никогда не найдет то, что вы привезли с острова.