Сзади одобрительно зашумели.

— Дело парень говорит! Мало они из нас, что ли, крови выпили? На кол их! — раздались выкрики. Сзади послышалось предложение: мол, не худо было бы сжечь и Копыто вместе с его забегаловкой.

— Где они? — крепыш схватил за ворот, не давая тому и шевельнуться.

Бледнее, чем Ганка несколько мгновений назад, хозяин униженно принялся уверять «добрых людей», что никаких антаров не знает, а если б знал, то ни в коем разе не дал бы им приюта под своей крышей.

— Пусть Ганка покажет, — сказал товарищ белобрысого.

— Сжечь их, и дело с концом! — крикнул кто-то громко. — Чего разбираться-то!

Хозяин побелел, как полотно, комкая тряпку, которой недавно вытирал расплескавшийся грог. Крепыш кивнул дружкам, и те рванулись вперед, в сторону кухни, где перепуганная до смерти Ганка вытирала зареванное лицо передником.

Они успели вовремя — деревянный щит с треском опустился за спиной у вырвавшихся на свободу лошадей. Караульный проводил их очумевшим взглядом.

— Эээй!.. — донеслось сзади.

Рист не оглянулся — промедление сейчас могло обойтись сразу в две жизни: антарскую и его, человеческую. Грета, крепко привязанная к спине животного, лежала навзничь, раскинув руки по обе стороны лошадиного крупа. Это было настоящим везением: две отдохнувших лошади в стойлах «Куриного копыта». Значит, скачку можно чуть растянуть во времени; если повезет, преследователям наскучит погоня еще до городских ворот.

Страж хорошо знал людей: они предпочтут оторваться на ком-нибудь, кто попадется им под рукой, чем провести долгие изнуряющие часы в седле.

Когда деревянные стены и мутный ручей остались далеко позади, а ночь обступила их непроглядной тьмой, Рист перешел на рысь. В полной темноте лошадь легко может повредить ногу; оставаться на дороге, на виду у случайных и неслучайных путников — настоящее самоубийство, а один конь долго не протянет — до истинного Приграничья еще больше суток.

Круглолицая луна вырвалась из-за черных туч и страж облегченно вздохнул: можно было прибавить шаг. И в тот самый миг, когда он подстегнул ногами животное, мучивший его с минуты неудачного падения вопрос разрешился.

Он похолодел. Отсчитал, сколько дней прошло после отъезда из Анарео.

Беда оказалась не в графите — бусины были созданы верно, искуснее не придумаешь.

Магия не подействовала, потому что Рист забыл. Забыл, что после назначенной встречи с Тиуром ему нужно было поставить привычный укол. Ввести вакцину, которая не только защищала стража от антарского венума, но и будила его кровь, заставляя её работать слаженно, как часы, вместе с магической частью графита.

Он потряс головой, еще раз посчитал. На этот раз — сколько истекло времени с предыдущего укола. Как, как можно было забыть? Это ведь так просто — отсчитать нужные дни.

Нельзя. Нельзя было отходить от назначенного срока. Нельзя было сбиваться и думать об убийстве друга, о мести, о дочери презиса, сбежавшей от своих родичей.

Больше суток до Лисира. Какой шанс, что двое доберутся до Приграничья?.. Учитывая, с каким настроением их встретили в этот раз на постоялом дворе…

Рист оскалился и ударил лошадь по впалым бокам.

Нельзя уложить почти полтора суток в одну темную ночь. Что и подтвердила лошадь, споткнувшаяся за несколько часов пути до Лисира.

Скорбное солнце, то и дело теряющееся в пелене серых обрывков облаков, палило не хуже, чем вчера; животные уже почти хрипели — от бешеной скачки, жары и ненависти к своим седокам. Как бы он ни старался давать им отдых в пути, времени было слишком мало.

Рист слез с упавшего коня, заглянул в глаза. В окрасившихся красными прожилками белках читалась невыносимая боль. Охромевшая, переломанная нога была подогнута под тяжелое тело.

Страж вынул кинжал, чтобы подарить легкую, быструю смерть.

Тонкие лисирийские башни, одни из самых высоких в Патакве, показались спустя час. Рист шел, держа за повод жеребца, везущего Грету — нагружать его еще и собой он не решился.

Слава небесам, убежище было ближе города. Страж повернул на неуловимую, прячущуюся среди жухлой травы и порыжевшего мха, тропинку.

Миновав треть пути, он остановился. Снял с измученной, уставшей спины девушку. Потрепал по гриве.

— Спасибо, — шепнул в слабо подергивающееся ухо. — Ты свободен.

Конь дернул ушами, ударил себя хвостом, и тихо, чуть слышно заржал.

— Иди, — повторил Рист.

Жеребец словно понял человека: попятился, неторопливо повернулся и двинулся обратно.

Дальше тропа вела вверх, круто, к вершине горы. Булыжники, заросшие кружевами лишайников, острый щебень под ногами — верная гибель для загнанной лошади. Второй раз убивать ему не хотелось.

Он шел и шел, а солнце вставало все выше, пока не добралось до зенита. Страж стер ноги до крови, ушибленное бедро ныло, отдавая пульсирующими толчками внутрь, но хуже всего приходилось груди — боль пронзала правый бок при каждом его вздохе. Руки от тяжести ноши дрожали, грозя сорваться и уронить дочь презиса на острые камни. Жара заливала потом лицо, и Рист уже почти ничего не видел перед собой, когда память и ноги подсказали ему, что они, наконец, добрались.

Пришедшие утром за ней рикуты были мрачнее тучи. Один — явно видавший виды, с обветренным, угрюмым лицом, прислонился к дверному косяку, молча наблюдая, как Лита наспех пытается набросить плащ и застегнуть ворот. Второй — побойчее, моложе — всего лишь с одной черной полосой, очевидно, больше взятый для количества, чем для дела. Он-то и собирался открыть рот, чтобы завести беседу, да только старший так глянул, что юнец мигом замер и все оставшееся время сборов простоял возле дверей навытяжку.

Улица, поворот, еще одна улица, медленно текущая вдоль берега вьющегося притока Пуры. И — человек с двадцать, суетятся, толпятся вокруг чего-то большого, лежащего на земле, переговариваются.

Рикуты торопились — если младший был не прочь поболтать и расценивал проводы медсестры как приключение, то старший спешил: ему хотелось поскорее вернуться к своим, глотнуть горячего и сдать смену. Потому он невежливо оттолкнул перегородившего дорогу человека, протиснулся через прижавшихся друг к другу прохожих, оглянулся: идут ли за ним?

Лита, невольно затянутая в маленький водоворот, с трудом следовала тем же путем; замыкал шествие паренек — однополосник. На медсестру недовольно шикнули, затем пихнули в бок и оттеснили к центру событий. Невольно она опустила взгляд вниз.

На запыленной дороге, среди глиняных камней вперемешку с щебнем, лежало чье-то тело, заботливо прикрытое старой, в желтых пятнах, простыней. Запах мертвой плоти настойчиво витал в воздухе.

Лита словно споткнулась, и рванулась вперед, пытаясь обогнуть препятствие поскорее. Она не любила смерть, пусть и чужого, постороннего человека; не привыкла к ней и привыкать не желала.

С берега налетел порыв ветра, и плохо связанный спереди узел разошелся. Желтоватая простыня, словно гниющий флаг, взвилась в воздух и открыла лицо покойника.

Бледное, землистое лицо с прикрытыми чьей-то сердобольной рукой веками. Тонкие, расплывшиеся в предсмертном вдохе, губы, прямой нос, темные волосы. До боли знакомые, хоть уже и начавшие искажаться черты.

Утопленницей была Анастасия.

Литу точно ударили под дых. Что-то кричал рикут, шедший спереди; младший, подражая, ругался, расталкивая людей сзади. А она все не могла оторваться от распростертого, наполовину скрытого простыней, тела.

— Что… что с ней случилось? — спросила чужим, незнакомым себе голосом.

Кто-то в кучке людей, стоявший рядом, все же услышал тихий вопрос, повернулся.

— Утопла… Сосед с вечера хлебнул лишнего, праздновал всю ночь, а утром искупнуться решил. Нырнул на отмели, зацепился, глядь — а там она…