Огромный кусок земной тверди приподнялся тяжелой глыбой, открывая глубокий провал. И толпа раскололась на две половины: часть с воплями хлынула в открывшиеся ворота, остальные бросились вон, спасаясь от вставшей на дыбы стихии.

Первых было меньшинство, и очень скоро они расползлись по притихшей, словно вымершей резиденции. Маленькие отряды перебегали от дома к дому, но тщетно: везде их встречала либо пустующая тишина, либо накрепко запертые двери. Озлобленные, недовольные люди то и дело косились на своих предводителей. Им обещали справедливость, обещали смерть тех, кого они ненавидели долгие годы. Многие ожидали возможности помародерствовать: во искупление прежней тяжелой жизни.

И, натыкаясь повсюду на безмолвный холодный камень, железные решетки, они начали бояться того, что их вылазка окончится неудачно — и значит, большинству придется ответить за бунт.

Милун не смог выбраться через окно, но сидеть в подвале ему не хотелось. Даже страх перед тем, что творится на улице, не был в состоянии заставить молодого антара оторваться от щели между занавесками на первом этаже.

Он первым почувствовал земную дрожь и услышал далекий гул, однако и это не спугнуло соли, с малолетства привыкшего иметь дело с камнем. К тому же антарский особняк и не такое способен был выдержать. Длинный фонарный столб не отличался подобной стойкостью: при первой же тряске он выгнулся, словно собирался вылезти из земли наружу, но в последний момент его кто-то крепко ухватил за ногу.

Угрюмые горожане бродили по опустевшим улицам, изредка выкрикивая бессмысленные угрозы. Милун видел со своего места, как они пытались выломать дверь в доме на противоположной стороне — тщетно. Для этого нужен либо таран и крепкие руки, либо определенного рода храбрость. Ни того, ни другого у атаковавших явно не доставало.

Подземные толчки становились все реже. Бунтовщики, ничего не добившись, постепенно расходились. От одного небольшого людского отряда отбилась женщина — её внимание привлекло что-то блестящее, сверкнувшее у корней одинокого стоявшего дерева.

Это был невесть как попавшая сюда золотая монета — скорее всего, оброненная кем-то из антаров.

Не отрывая жадного взгляда от золотого блеска, женщина медленно приближалась. Уже оставалось несколько метров, уже она воровато оглянулась — не покусится ли кто еще на ее добычу? уже была протянута скрюченная рука, как вдруг земля лихорадочно зашлась в последнем приступе.

Эта волна была последняя, и должна была быть самой слабой — чуть видимым отголоском — но и этого хватило, чтобы многолетний, подгнивший ствол вздрогнул и, качнувшись напоследок, рухнул всей своей тяжестью на растрескавшуюся почву.

Та, что так рвалась за монетой ценой в свою жизнь, не успела отскочить и теперь корчилась в смертельной судороге, вопя, прося о помощи. Дерево придавило всю нижнюю часть тела — но, несмотря на то, что руки были свободны, помочь она себе ничем не могла.

Милун замер у окна.

С одной стороны, там, в двух шагах от него, был враг.

С другой — такой смерти и злейшему врагу не пожелаешь.

Чем он сможет помочь? Что, если он отопрет дверь на свою погибель?.. что, если крики привлекут кого-нибудь еще, кроме него?..

Антар решился. В конце концов, не так уж и далеко. Если провернуть все достаточно быстро, можно даже успеть втащить умирающую в дом.

Дверь распахнулась осторожно. На улице никого не было. Спустя мгновение Милун, кряхтя, уже оттаскивал тяжелый ствол от скорчившейся на земле. Дерево выскальзывало, никак не хотело поддаваться.

Он присел на корточки — передохнуть. Взглянул на искаженное болью лицо — уловил непонятное, странное выражение. Нагнулся — что-то хочет сказать перед смертью?..

И отпрянул от резкой боли, пронзившей грудь. Смертельный холод вошел ледяным лучом в юное тело, останавливая горячее антарское сердце.

Умирающая довольно оскалилась, но оскал тут же сменился гримасой боли. Женщина вздохнула в последний раз, и припрятанный кухонный нож выпал у нее из руки.

Она умерла с чувством выполненного долга — забрав с собой на тот свет хотя бы одного кровопийцу.

Вечер прошел смурно; говорить никому не хотелось. Автомобили отогнали подальше от чужих глаз, заночевали внутри. На этот раз никто не жаловался на неудобства, даже капризный Костадин. Охрану несли по очереди.

Стражи стояли, словно каменные столбы — не шелохнувшись.

— Не берет же их ничего, — с отвращением сказал Игнаас.

Больше за утро слова никто не промолвил. Завтрак прошел всё в той же гробовой тишине. Костадин косился на Волдета: он их притащил сюда, ему и решение принимать. Казалось невероятным, что совет вернется в Анарео с пустыми руками, но мысль о том, что им придется пройти мимо живой цепи, преграждающей путь, выглядела и вовсе нереальной.

Судя по кривившемуся лицу Волдета, он думал о том же. Однако ликуд занимало и другое: может ли он как-то разом избавиться от остатков совета, использовав загадочные перемены в поведении стражей? Антар отлично помнил цель своего приезда — он-то знал, что никакого посоха в пещере наверняка нет, а если и есть, то уж точно не на том пути, который ликуд собственноручно изобразил на листке старой бумаги.

Лазарус извелся совершенно. Он ненавидел долгое ожидание, а если вспомнить, что к тому прибавлялись еще и страхи относительно пещеры, то можно было понять, как целитель горит нетерпением убраться отсюда. Его останавливал лишь Волдет — да и то глава уже придумал тысячу аргументов против похода внутрь Тамен. Возможности кровавого жезла меркли по сравнению с длинным рядом стражей, обвившим подножие горы.

Игнааса, как обычно, терзали подозрения. Он уже было собрался с духом задать ликуд каверзный вопрос, но не успел даже встать — его остановил протяжный гул, похожий на стон.

Главы переглянулись.

— Что здесь творится? — нахмурился Костадин.

Гул повторился, разнесся долгим эхом, и на третьем приступе ринулся в атаку, превращаясь в дикий, невыносимый рев. Одновременно с этим земля дрогнула — раз, другой, а затем тряхнуло так, что одну из машин повело в сторону.

Волдет что-то закричал, но никто не слышал, что именно: антары, повинуясь инстинкту, бросились на каменистую, твердую почву.

Тамен гудела, стряхивая с себя многолетний сон; огромные валуны, подпрыгивая, катились вниз по склонам. Нескольких стражей сбило с ног, но остальные продолжали стоять неподвижными истуканами.

Лазаруса трясло нервной дрожью; анетис вжался в землю. Больше всего он боялся, что камнепад доберется до них.

— Игнаас, — тихонько позвал он. — Сделай что-нибудь, ты ведь соли!

Игнаас мрачно посмотрел на него и произнес несколько коротких слов, которых Лазарус так и не расслышал.

Переспрашивать он не стал: земля содрогнулась в последний раз, особенно сильный, а затем все стихло.

Немного помедлив, ликуд первым поднялся на ноги. Остальные поспешили повторить; Костадин отряхивался особенно долго. словно лежал не на твердой высохшей глине, а на жидком, подвижном суглинке.

Тамен стояла незыблемой твердью, точно это не её сейчас трясло в судорогах. На одинаковом расстоянии друг от друга, темнели три абсолютно ровных отверстия, ведущих в недра горы. Стражи чинно, по одному, входили внутрь, теряясь в черных глубинах.

Игнаас удержал ругательство, так и просившееся с губ; Волдет сжал ладонь в крепкий кулак, Костадин незаметно сделал несколько шагов назад, точно пытаясь бежать. Лазарус стоял, как вкопанный; ни одна сила на свете не сдвинула бы его сейчас с места.

…Когда последний страж скрылся из вида, Волдет, кисло усмехнувшись, повернулся к остальным:

— Пожалуй, теперь наша очередь. Как видите — дорогу нам любезно расчистили.

Лазарус хорошо видел, как боятся остальные; но пока открытого недовольства никто не выказывал: все хорошо помнили нрав ликуд. После возвращения Волдет не преминет напомнить каждому о минуте слабости, обернув это упреком.