Даан тяжело опустил посох. Это словно послужило сигналом: враги, как один, ринулись в наступление.

Опутанный с ног до голову, с крепко завязанными руками, когитациор сидел, привалясь к холодному камню, и мрачно смотрел, как жители деревни, в которой он имел глупость остановиться, наспех сколачивают виселицу.

Даан никак не мог поверить в происходящее. Ему казалось, что он плывет в каком-то нереальном, страшном сне: никто, ни при каких условиях не мог бы подумать, что одного из совета схватят в захудалой деревушке, чтобы повесить на глазах у местных. Запуганные и зашуганные люди предпочитали обходить антаров с посохами, и, тем более стражей, поодаль.

Беспечность обошлась дорогой ценой.

Когитациор вяло разглядывал рябого плотника, вколачивающего гвозди в сырое дерево. Что этому человеку в антарской смерти? Неужели мужик и впрямь думает, что, повесив его, Даана, он сразу поправит свои дела? Разбогатеет, удачно женится или продаст сделанный криво товар?

Надеяться было не на что. Даже дураку ясно, что страж уже не придет.

Он прикрыл глаза, вспоминая несбывшиеся планы. Оставалось несколько шагов до победы, и эта глупая шутка судьбы за жалкий час отобрала у него всё.

Несколько человек окружили его.

— Вставай давай, разлегся, — проворчал один, в прохудившейся длинной рубахе. Другой несмело пнул главу дырявым башмаком в бок.

Даан даже внимания не обратил — когитациор думал о своём.

Где, как он просчитался? Чего не заметил?

Крепкая пеньковая веревка легла жесткой петлей на шею. Внезапно вспомнилась Крина; огромные глаза девушки, полыхающие кровавым огнем в ту ночь в лесу. Она ему всегда нравилась по-своему. Даже жаль, что Тиур опередил его…

Резкий толчок в спину оборвал мысли антара.

Спутанные вести из столицы всколыхнули всю Патакву. Новость об увеличении налога обрастала все новыми и новыми подробностями — людская молва не скупилась. Во многих отдаленных деревнях мужики начали точить свои лопаты. В смутных умах зародилась мысль о бунте.

Рист гнал лошадь вперёд как одержимый, лишь изредка давая передышку измученному животному — да и то, чтобы наспех проверить дрожащую ниточку пульса на исхудавшем девичьем запястье. Он боялся снова не успеть — до ближайшего города далеко, а в Стрисе оставаться слишком опасно; боялся, что Грета не выдержит дикой скачки, что к рассвету бесчувственное тело на его руках омертвеет.

Ночь привычно приветствовала бледные утренние звезды, и мутное полукружье вокруг луны, лживо предвещавшее непогоду, растворилось в светлеющем небе.

Вдали показались деревянные стены с заключённым в их тесные объятия маленьким городком. В прорубленное внизу в сером дереве оконце, шумя, исправно вносил свой мутный поток ручей. Рист оглянулся — нет ли кого поблизости, и направил лошадь к воде.

Спрыгнул с седла, вздохнув с облегчением — которые сутки бешеной скачки давали знать о себе; осторожно спустил на траву, покрытую легким инеем, завернутую в одеяло Грету. Через десяток минут солнечный луч коснется костлявых башенок на стенах, часы на городской площади пробьют раннее утро, и ворота распахнутся, чтобы впустить в себя пришлых чужаков. А до того времени ленивых караульных ничем не проймешь.

Пока лошадь благодарно пила из ручья, Рист опустился на колени. Смахнул с высокого лба несколько тёмных прядей, всмотрелся. Казалось, что Грете стало легче: спокойнее вздымалась грудь, плотнее были закрыты глаза. Но это обманчивое облегчение не смогло обмануть стража: мертвенно-прозрачной кожей, заострёнными скулами, впавшими глазницами и чёрными кругами под сомкнутыми веками на него смотрело facies mortis — изнаночная сторона Грани.

Жирное солнце, пыхтя, вывалилось из-за горизонта и щедро залило яркими лучами окрестности, размывая холодный туман, словно в Патакву пришло второе лето. Стало на удивление жарко, так, что Рист взмок под своим плащом. Загудели площадные часы, с натужным скрежетом поднялась вначале тугая, заржавевшая снизу, решётка, а затем и широкий деревянный щит, открывая путь в город.

Страж уложил свою ношу поперёк, и, забравшись в седло, направил лошадь вперёд.

Едва продравший глаза караульный, получив свою звонкую монету, покосился на покоившуюся на руках Риста девушку. Страж верно истолковал взгляд, и, добавив ещё серебряный, спросил:

— Не подскажешь гостиницу поближе?

Однополосник, зевая, махнул рукой вправо:

— Через пару улиц отсюда «Куриное копыто». Хозяин — ворчун ещё тот, но берет немного.

И, оглядевшись в поисках других желающих попасть в город, поплелся в свою будку — коротать время до прихода следующей смены.

«Куриное копыто»? Но, впрочем, разница невелика — надо спешить.

Возле входа в подворье, на высокой балке и впрямь было прибито копыто — только, разумеется, лошадиное. Рист толкнул ногой тяжелую дверь, и она, протяжно застонав, распахнулась внутрь.

В зале никого не было, если не считать хозяина — долговязого малого со спиной столетнего старика, угрюмо гремевшего посудой. Услышав шум, он обернулся и уставился на вошедшего с выражением, которое одинаково могло означать как: «милости просим», так и «за каким хлебом вас сюда принесло?»

Страж истолковал его взгляд верно — изловчившись, он швырнул прямо под нос владельцу гостиницы санг — вопреки собственным наставлениям, которыми Рист потчевал Грету перед отбытием из столицы. Золото явно подняло настроение хозяину, и он соизволил вопросительно изогнуть бровь.

— Комнату, — бросил Рист, — горячей воды. И… не найдется ли у вас курицы?

— Жареной или копченой? — немой рот наконец-то заговорил.

— Живой, — ответствовал страж. Руки его начали неметь от тяжести. — Мне нужно приготовить лекарство для моей больной супруги.

Хозяин медленно перевел взгляд на девушку, завернутую в одеяло, затем — на постояльца. Зеленый глаз выразил явное недоверие, граничащее с враждебностью, а карий — алчность. Страж, где только не бывавший, впервые встретил человека, способного глядеть одновременно с двумя разными выражениями.

На стол лег еще один золотой, и содержатель гостиницы потерял всякий интерес к происходящему. Сграбастав монету куцой ручонкой, на которой не хватало безымянного пальца, и которое и впрямь было похоже на куриное копыто (если таковое существовало бы в природе), он крикнул служанку. Несколько распоряжений, и гости, поднявшись по лестнице, очутились во вполне удобной комнате с широченной кроватью, застеленной благопристойной периной.

Прислужница принесла горячей воды, и, с любопытством покосившись на господина, собравшегося самостоятельно мыть свою молодую «жену», отправилась подбирать вещи для гостьи.

Рист бережно погрузил легкое, как перышко, тело в глубокую бадью. Черные синяки на бедрах, руках и груди, длинные, плохо заживающие, полосы на спине, выпирающие ребра заставили его сжать зубы. Он пожалел, что не хватило времени тогда, в притоне — будь в запасе хоть один час, разговор с содержательницей борделя вышел бы совсем иным.

Когда все раны были обработаны, а Грета, так и не открывшая глаз, надежно укрыта теплым одеялом, страж спустился вниз — мимо кухни, в маленький дворик, притаившийся за широким боком гостиницы. Там шустрая девчонка поймала ему птицу и принесла, по просьбе, пустую посудину.

Влив в иссохший рот последние капли, страж осторожно положил девушку обратно на постель, а сам откинулся назад. Ночь безостановочной скачки, частое пользование графитом давали о себе знать — он вымотался настолько, что, казалось, коснись голова подушки, как глаза тут же закроются.

Грета пила кровь нехотя, с трудом, подчиняясь инстинктам, изредка слегка приоткрывая глаза. Хорошо хоть, способность глотать не была утрачена безвольным телом, и Ристу удалось её немного напоить.

Горьковатая жидкость не могла утолить антарский голод и заменить человеческую, ценную кровь, но придать сил, помочь вырваться из цепких лап Грани — вполне. На то и была вся надежда; достать в чужом городе замороженный пакет невозможно — следовало как-то дотянуть до Лисира, до дома Крины. Там у стража будут развязаны руки; там найдется так нужная девочке еда, а Крина не откажется провести инициацию. Он оставит дочь презиса на некоторое время в Приграничье и вернется в Анарео — чтобы отыскать, наконец, виновных в смерти Тиура.