Пирог она, конечно же, не будет есть сама. Отнесет местной ребятне, толкущейся на рынке в поисках, чего бы стянуть у вечно недовольных торговок, раздаст по кусочкам, посмотрит, с каким наслаждением впиваются голодные рты в сахарную начинку. И уйдет домой — чтобы там, в глухом приступе одиночества, зарыться головой в подушку, чтобы никто не услышал, как кричит все внутри. Плакать за столько лет она отвыкла — слезы вставали тяжелым комком где-то внутри, душа и сдавливая сердце.

Плюньте в глаза тому, кто сказал, что время лечит.

Ей вдруг вспомнился человек, благодаря которому она оказалась здесь — в этой, пусть и маленькой, но довольно уютной комнате, наедине с готовящимся пирогом, светлыми занавесками и небольшим окном.

… На следующее утро Лита собралась уходить. Люди ей были в тягость — да и не хотелось стеснять абсолютно чужого человека. Он и так притащил в дом с улицы неизвестно кого.

Надо только дождаться хозяина.

Рист, вернувшийся с утренней прогулки, потихоньку начинавшей входить у него в привычку, нетерпеливо выслушал сбивчивые слова благодарности.

— Ну и куда вы теперь? — осведомился он, глядя, как гостья нерешительно берется за дверную ручку. Не то что его это в самом деле интересовало — но отпускать женщину, которую только что спас от кучи возможных неприятностей обратно в эти самые неприятности казалось стражу немного нелогичным.

Лита молчала. Сказать было нечего, а врать она не любила.

Рист в задумчивости постучал пальцами по столу.

— Вот что. Оставайтесь пока здесь, я скоро вернусь, — велел он. — И заварите смородинового чая. У вас это неплохо получается — по крайней мере, получалось вчера.

И, стряхнув с плаща капли утренней росы, исчез за дверью.

В тот день Рист отвел Литу к черному входу в корпус дуцента. Там их уже ждала полная, низенькая женщина в белом длинном халате, путавшемся под короткими ножками.

Старшая медсестра строго вздернула брови, увидев их.

— Это она? — спросила, мельком глянув на растрепанную Литу. — Пойдем, девочка, поговорим, там видно будет. А ты когда явишься в следующий раз?

Рист наклонился и сказал медсестре что-то на ухо. Та кивнула.

— Понятно. Ну, счастливой дороги тебе!

… Так Лита осталась работать в просторных, выбеленных начисто штукатуркой стенах больницы. Обязанности её были просты — махать тряпкой да шваброй, следить за уборкой мусора да не попадаться на глаза начальству. Жилье пришлой дали здесь же — крошечная каморка с кушеткой, обитой старой, пропахшей пылью тканью.

Она работала упорно — с утра до вечера, надраивая пол даже тогда, когда все расходились по домам. Со временем к ней привыкли — как к предмету мебели, с которым вроде бы и удобно, но если выбросить, никто и не заметит.

В перерывах между мытьем окон и каталок, на которых возили контейнеры с кровью, прошло девятнадцать лет, и так бы Лита и жила, яростно натирая белые двери кабинетов, если бы не случай.

Год назад в сестринском персонале больницы образовалась огромная дыра. Две женщины, перевозившие контейнеры в локус, попали в аварию, и остались в живых только чудом. Работать они больше не могли — полученные травмы с трудом позволяли передвигаться, не то, что выполнять привычные обязанности.

Еще одна медсестра, принятая недавно, по глупости угодила в неприятную переделку с документами и была просто вышвырнута вон. Здесь не приветствовались даже малейшие оплошности.

Лита по привычке отмывала и без того чистые, облупившиеся подоконники напротив кабинета старшей медсестры — той самой, которая отнеслась к ней вначале с подозрением, но потом стала иногда даже хвалить и отсылать пораньше — мол, нечего убиваться до срока. К начальнице заглянула врач из лаборатории, и санитарка, сама того не желая, со своего места отлично слышала доносившиеся из кабинета голоса.

— И что мне теперь делать? Где я найду сейчас троих проверенных работниц? До конца обучения еще далеко, а значит, среди выпускниц искать бессмысленно. Конечно, можно научить кого-нибудь работать с нуля, но для этого надо знать, кого — не с улицы же тащить людей!

Врач что-то негромко ответила.

— Да что мне сделают их приказы, — вздохнула старшая. — Пусть хоть двести приказов подпишут, от этого ничего не поменяется. Девочки и так пашут в две смены, скоро помрут от переутомления.

Лита уже подумывала сменить место уборки, когда невольно услышала:

— Плевать они хотели на ситуацию. Хоть бери санитарок и учи. Антаров это не волнует — им нужно, чтобы поставки шли бесперебойно. Презис Тиур недоволен тем, что персонала слишком мало. Велел передать через стражей, что если проблемы сохранятся, он лично этим займется.

— А вот возьму и научу! — зло ответила медсестра. — Хотя бы ту же Литу. А что? Свидетельство мы ей потом проведем. Неглупая, работать любит, знаю я ее давно. Детей нет. Все, как положено.

Детей нет… Сердце Литы на мгновение сжалось, и она, подхватив красное выщербленное ведро с надписью, сделанной белой краской «кор. № 7», поспешно ушла в другой коридор, не оглядываясь.

А наутро начальница вызвала её к себе.

— Вот что, девочка, — сказала старшая строго. — Хватит тебе полы намывать. С сегодняшнего дня идешь на транспортировку контейнеров. Сестры тебе все расскажут. С обучением я договорилась, будешь ходить два раза в неделю туда, а остальное время работать. Все ясно?

Лита кивнула, ни жива, ни мертва. Она бы предпочла остаться на своем месте, но ответить отказом означало потерять работу.

Еще год женщина прожила в крошечной каморке. А две недели назад переехала сюда — в небольшую комнату в новом квартале Анарео.

Старшая, поздравляя с новым жильем, сказала просто:

— Доучишься, переедешь в нормальный дом. Пока все, что смогла — без свидетельства ничего не дадут, надо подождать выпуска.

Теперь, глядя на то, как кровь медленно бежит по прозрачным шлангам, Лита совсем по-другому стала воспринимать людей. В день перед ней проходили десятки. Были и те, которые умоляли перенести дату дуцента, и те, которые смотрели на нее с плохо скрываемой ненавистью. Как тяжело иногда было отказывать в просьбах, скрывая жалость под молчаливым отрицанием. Как трудно смотреть на согбенных жизнью и нищетой приходящих горожан, на подтянутых, грубо хлопающих дверьми рикутов, считавших процедуру сдачи крови за честь, на бледных, утомленных женщин-одиночек, сдающих дуцент за детей.

Иногда ей страшно хотелось поставить галочку в документах или отдать всю, всю свою кровь за этих людей. Уважение и восхищение сестринским персоналом куда-то пропало — на смену им пришли тяжелые, скользкие мысли, утягивающие Литу на самое дно. Прежняя работа казалась настоящим счастьем — вот бы теперь наливать теплую воду в помеченные белой краской ведра, и смотреть, как бежит из крана горячая струйка, подставлять под неё ладони и ни о чем не думать.

… Пирог почти поспел, и Лита поднялась, чтобы убрать его. В дверь кто-то постучал. Осторожно, несколько раз.

Она замерла. За двадцать лет легко отучиться принимать гостей. Кто же это?

В тихой комнате было слышно, как кто-то замер возле дверей. Занес кулак, чтобы снова постучать — но вместо этого развернулся и пошел по длинному, нескончаемому коридору, разделявшему шесть таких комнат между собой.

Лита не выдержала, подошла и распахнула дверь.

Забранные назад темные волосы, в которых мелькали серебряные прядки, уставшее, ничего не выражающее лицо. И только в глазах — глубоко, на самом дне — спрятано непонятное, чуждое, больное.

Узнала — сразу.

«Что-то вы припозднились. Мы скоро закрываемся. Снимайте обувь у порога, садитесь».

— Простите… Не найдется ли у вас немного молока?

Анастасия стояла в ожидании ответа. Она бы и не стала спрашивать, но соседка смотрела на неё в странном оцепенении, и было бы невежливо просто уйти.

Лита спохватилась:

— Да, конечно.

Вернулась спустя несколько мгновений, со стеклянным кувшином, наполненным холодным молоком. Протянула.