А если нет? Если она немолодая дурнушка? Известно, что у самых мудрых и остроумных женщин пробиваются усы. Глаза, в которых отражается красота духа, могут прятаться — и порой прячутся! — за толстыми стеклами очков. А вдруг она страдает несварением и у нее лоснится нос! Сохранят ли ее письма для него прежнее очарование? Нелепо думать, что они вдруг утратят его. И все-таки, а вдруг?

Риск был слишком велик. Тщательно и всесторонне обдумав проблему, Мэтью решил отправить Сильвию обратно в страну грез.

Но почему-то возвращаться в страну грез она не пожелала и настояла на своем праве остаться в Нью-Йорке в виде живой, дышащей женщины.

Ладно, пусть, но как теперь искать ее? Предположим, Мэтью мог бы в поэтической форме сообщить ей, что не прочь встретиться. Согласится ли она? И если да, как ему следует вести себя, если результаты осмотра окажутся неблагоприятными для нее? Позволительно ли сказать ей: «Спасибо, что разрешили увидеть вас. Это все, чего я хотел. Прощайте»?

Нет, она должна, она обязана, остаться в стране грез. Он забудет ее постскриптум, а в дальнейшем станет выбрасывать ее письма в корзину для бумаг не вскрывая. Простым усилием воли отослав Сильвию обратно в Лондон, сам Мэтью направился в Нью-Йорк, а оттуда в Европу, как он уверял себя. Но очутившись в Нью-Йорке, Мэтью понял: ничто не мешает ему задержаться в городе подольше, хотя бы для того, чтобы воскресить давние воспоминания.

Разумеется, если бы он всерьез вознамерился отыскать Сильвию, сделать это было бы проще простого, сопоставив дату на конверте со словами «корабль отплывает в следующую субботу». Пассажиры обязаны регистрироваться под своими полными именами и сообщать о предполагаемых дальнейших перемещениях в Америке. Сильвия — довольно редкое имя. При помощи одной-двух пятидолларовых купюр… Эта мысль пришла ему в голову впервые. Мэтью отмахнулся от нее и занялся поисками тихого отеля.

Нью-Йорк изменился меньше, чем он ожидал. Особенно Западная Двенадцатая улица: за окном такси она выглядела точно так же, как десять лет назад. Частные заведения постепенно завладевали ею, но не меняли внешний облик. На углу он ощутил укол совести, вспомнив, что ни разу не написал Энн. Честное слово, он собирался, но в первые годы борьбы и неудач мешала гордость. Энн всегда считала его болваном, он это чувствовал. И он решил подождать, когда сможет поделиться с ней радостью, написать о своем успехе и победе. А когда этот успех наконец медленно, почти незаметно был достигнут… Мэтью задумался: и вправду, почему он так и не написал ей? Довольно приятная девушка, по крайней мере в некоторых отношениях. Вот если бы еще поубавить ей высокомерия и своеволия! Вдобавок она обещала с возрастом похорошеть. Бывали моменты… Ему вспомнился один ранний вечер. Лампы еще не зажгли, Энн задремала, свернувшись клубочком в мягком кресле Эбнера и положив маленькую ручку на подлокотник. Руки у нее с малых лет были красивыми, разве что слишком худыми. В тот вечер Мэтью вышел из комнаты на цыпочках, стараясь не разбудить Энн. Это воспоминание вызвало у него улыбку.

А ее глаза под ровными бровями! Странно, что Энн вспомнилась ему только теперь. Может, нынешние жильцы знают, куда она переселилась. И если они порядочные люди, ему наверняка позволят побродить по дому. Он объяснит, что жил здесь, когда еще был жив Эбнер Геррик. В комнатах этого дома они с Энн порой старательно обменивались любезностями, а Эбнер делал вид, что читает, но сам краем глаза наблюдал за ними. Мэтью был бы не прочь посидеть в этой комнате несколько минут в полном одиночестве.

Он так задумался, что не заметил, как позвонил в дверь. Совсем молоденькая служанка приоткрыла ее и вопросительно уставилась на Мэтью. Он вошел бы, если бы служанка не преградила ему путь. Заметив это, Мэтью опомнился.

— Прошу прощения, — заговорил он, — не скажете ли, кто здесь теперь живет?

Маленькая служанка с нарастающим подозрением смерила его взглядом.

— Мисс Кавана здесь живет, — ответила она. — Что вам угодно?

Изумление было настолько велико, что лишило его дара речи. Еще мгновение — и маленькая служанка захлопнет дверь.

— Мисс Энн Кавана? — вовремя спохватился он.

— Да, так ее зовут. — Служанка слегка смягчилась.

— Не могли бы вы доложить ей, что пришел мистер Поул — мистер Мэтью Поул?

— Сначала узнаю, дома ли она, — ответила маленькая служанка и захлопнула дверь.

За несколько минут ожидания Мэтью успел прийти в себя, чему был несказанно рад. Дверь распахнулась внезапно.

— Проходите наверх, — сказала служанка.

Ее слова так живо напомнили ему об Энн, что он совсем успокоился и последовал за служанкой вверх по лестнице.

— Мистер Мэтью Поул, — сурово объявила она, впустила его в комнату и закрыла дверь за его спиной.

Энн, стоявшая у окна, обернулась и двинулась ему навстречу. Рукопожатиями они обменялись перед пустым креслом Эбнера.

— Стало быть, вы вернулись в свой старый дом, — заговорил Мэтью.

— Да, — кивнула она. — Все это время ему не везло, последние жильцы съехали на Рождество. Оставался лишь один выход, в том числе и с точки зрения экономии. А чем занимались вы все эти годы?

— А-а, скитался, — ответил он. — Зарабатывал на хлеб. — Для начала ему не терпелось узнать, какого она мнения о нем.

— И похоже, эта жизнь пришлась вам по душе, — заметила она, окинув взглядом его самого вместе с одеждой.

— Да, — согласился он. — Пожалуй, мне повезло больше, чем я заслуживаю.

— Отрадно слышать, — откликнулась Энн.

Он рассмеялся.

— А вы совсем не изменились, — продолжал он. — Только внешне.

— Разве не это важнее всего для женщины? — возразила Энн.

— Да, — подумав, признал он, — полагаю, что так.

Она стала красавицей, в этом не могло быть никаких сомнений.

— Надолго вы в Нью-Йорк? — спросила она.

— Нет, не очень.

— Не вздумайте снова уехать на десять лет, так и не рассказав мне, как жили все это время, — предупредила она. — В детстве мы не ладили, но ему будет спокойнее знать, что мы друзья. Иначе он расстроится.

Она говорила так серьезно, словно ожидала, что в любой момент может открыться дверь и дядя присоединится к ним. Мэтью невольно обвел взглядом комнату. Все в ней осталось прежним — потертый ковер, выцветшие шторы, мягкое кресло Эбнера, его трубка на каминной полке, рядом с вазочкой жгутов для раскуривания.

— Любопытно, — заметил он. — Оказывается, вы не лишены воображения и чувствительности. А я всегда считал вас практичной натурой, в которой нет ни капли сентиментальности.

— Возможно, в те времена мы и не знали друг друга толком.

Маленькая служанка внесла чай.

— А что вы поделывали все это время? — спросил он, придвигая стул к столу.

Она дождалась, когда служанка удалится.

— А-а, скиталась. Зарабатывала на хлеб.

— И похоже, эта жизнь пришлась вам по душе, — с улыбкой повторил он ее давешнюю фразу.

— Теперь уже все наладилось. А поначалу пришлось нелегко.

— Да. В жизни ничто не достается даром. Но неужели вы оказались в стесненных обстоятельствах? — спохватился он. — Я думал…

— Не осталось ничего, кроме этого дома.

— Сожалею, я не знал.

— Ох и поросята мы оба! — Она рассмеялась, словно отвечая на его мысли. — Несколько раз я порывалась написать вам. Я ведь сохранила ваш адрес. Нет, просить помощи я не собиралась — мне хотелось добиться победы своими силами, — но порой становилось слишком одиноко.

— Что же вы не написали?

Она задумалась.

— Выводы делать рановато, — снова заговорила она, — но мне кажется, вы изменились. Даже голос стал другим. А в детстве… помните, каким вы были занудой? Мне представлялось, что в ответ вы засыплете меня советами и наставлениями. А я не этого хотела.

— Понимаю, — кивнул он. — Хорошо, что вы справились. Чем же вы занимались? Журналистикой?

— Нет, для этого надо быть очень самоуверенной.

Она открыла бюро, которое всегда принадлежало ей, и протянула ему программку, гвоздем которой была «мисс Энн Кавана, контральто».