Он был отчасти прав. И когда Бьюту дом, до которого мы тем временем дошли, понравился, я решил не упоминать о своих планах изменить каминные трубы и сделать остроконечные крыши.

— Дом хороший, — решил мой архитектор. — В нем владелец в смокинге и модных панталонах может сидеть, не чувствуя себя пришельцем из другой эпохи. Он выстроен для человека в современном костюме, и разве только допускает изредка охотничий наряд и гетры. Вы можете наслаждаться здесь игрой на бильярде, не испытывая чувства, которое испытываете, играя в теннис под сенью пирамид!

Мы вошли в дом, и я изложил архитектору свои соображения, т. е. те, которые, как я чувствовал, он одобрит. Это взяло у нас довольно времени, и когда мы взглянули на часы, оказалось, что последний поезд, с которым Бьют мог уехать, ушел.

У нас еще оставалось многое обсудить, и я предложил архитектору вернуться со мной в коттедж и переночевать у нас. Я уступлю ему свою комнату, а сам помещусь у Дика.

Я рассказал ему о корове, но он заявил, что он спит очень крепко, и просил только одолжить ему ночную сорочку. Впрочем, он справился еще, не коснется ли перемещение мисс Робины. Я уверил, что для Робины его посещение будет очень полезно: нежданый гость ей дает полезный урок в хозяйстве. А если б мы даже при этом ее потревожили, так и то невелика беда.

— Конечно, для вас невелика, — ответил он, улыбаясь, — на вас она не будет негодовать.

— Все устроим, мой милый, и всю ответственность беру на себя, — успокоил я его.

— А мне достанется, — решил он.

Я еще раз повторил, что не важно, кого стала бы винить Робина.

После этого мы заговорили о женщинах. Я высказал свое сложившееся убеждение, что лучший способ обращения с женщинами — смотреть на них как на детей.

Он ответил, что это, может быть, и хороший метод, но что же делать, если они обращаются с вами как с ребенком…

Архитектор снова исчез, и Бьют на обратном пути к коттеджу превратился опять в застенчивого молодого человека. Когда я взялся за ручку двери, он спросил:

— Не кухонная ли это дверь, сэр?

Это была действительно кухонная дверь, я не заметил того.

— Все равно… — начал было я.

Но мой спутник исчез. Я последовал за ним, и мы вошли в парадную дверь. Робина стояла у стола и чистила картофель.

— Я привел мистера Бьюта обратно с собой, — объяснил я. — Он будет ночевать у нас.

Робина сказала:

— Если мне когда-нибудь придется жить в коттедже, у него будет один вход. — Она взяла картофель и ушла наверх.

— Надеюсь, мы не займем ее комнату? — спросил Бьют.

— Не беспокойтесь, мы не потревожим ее; а если б и так, то она должна привыкать. Уступать свое место — один из уроков жизни.

Я повел его наверх, намереваясь показать ему комнату, где он будет спать.

Двери спален приходились одна против другой. Я ошибся я отворил не ту дверь. Робина сидела на постели и чистила картофель.

Я объяснил, что мы ошиблись.

Робина ответила, что это не важно и, взяв картофель, снова спустилась вниз. Взглянув в окно, я видел, как она направилась в лес. Картофель она уносила с собой.

— И зачем это мы отворили не ту дверь, — с глубоким вздохом произнес Бьют.

— Как вы сами себя мучаете, молодой человек! — сказал я ему. — Взгляните на вещи с юмористической точки зрения. Ведь, право, выходит смешно, когда поразмыслишь. Куда бы ни направилась бедная девочка, надеясь спокойно дочистить свой картофель, мы нападаем на нее. Теперь нам следовало бы отправиться в лес. Лесок хорошенький. Мы бы могли объявить, что пришли за цветами.

Но мне не удалось убедить Бьюта. Он сказал, что ему надо написать несколько писем, и, если я ничего не имею против, он останется наверху, пока не будет готов обед.

Дик и Вероника вернулись несколько позднее. Дик побывал у мистера Сен-Леонара и переговорил об уроках сельского хозяйства. Он говорил, что старик, вероятно, мне понравится, и что он вовсе не похож на фермера.

Вероника тоже вернулась в хорошем расположении духа: она встретилась там с осликом, и он покорил ее сердце. Дик поверил мне, что, не взявши на себя никаких обязательств, он намекнул Веронике, что, если она будет долгое время «умницей», может быть, я и соглашусь купить ей ослика. Это сильное животное и может быть нам полезно. Во всяком случае, у Вероники окажется цель жизни, что-нибудь, к чему она станет стремиться — а это именно ей и надо. По временам Дик бывает предусмотрителен.

Обед оказался удачнее, чем я ожидал. Робина подала к закуске дыню, а затем сардины, дичь с картофелем и пюре из зелени. Ее кулинарное умение удивило меня.

Я предупреждал Бьюта, что на этот обед следует скорее смотреть как на шутку, чем на вечернюю еду, и сам готовился скорее почерпнуть из него забаву, чем утоление голода. Меня постигло приятное разочарование.

Мы закончили обед холодным пирожным и прекрасным кофе, сваренным Робиной на спиртовке, пока Дик и Вероника убирали со стола.

Это был один из самых приятных обедов, в каких мне приходилось принимать участие, и по вычислениям Робины стоил всего шесть шиллингов четыре пенса на всех пятерых. Так как не было слуг, то мы говорили не стесняясь и весело. Это заставило меня вспомнить один происшедший со мной случай. Однажды за обедом я начал было рассказывать историю об одном шотландце, как хозяин взглядом дал мне понять, чтобы я замолчал. Позднее он за десертом объяснил мне, что его столовая горничная была шотландка и притом очень обидчивая. Затем разговор перешел на гомруль, и снова хозяин попросил меня замолчать. По-видимому, буфетчик был ирландец и завзятый приверженец Парнелля. Многие могут разговаривать, как будто прислуга — какие-то машины, но для меня слуги такие же люди, как все другие, и их присутствие стесняет меня. Например, я знаю, что мои гости не слыхали какого-нибудь анекдота, а от собственной плоти и крови можно ждать некоторого самопожертвования. Но мне жаль прислуживающей горничной, которая слышала анекдот уже десять раз. И я не могу заставить ее выслушать свой рассказ в одиннадцатый раз.

После обеда мы отставили стол в угол, и Дик извлек что-то вроде вальса из мандолины Робины. Яуже много лет не танцевал; но Вероника объявила, что готова бы танцевать каждый день со мной, вместо тех «мальчишек», которым учительница танцев поручает вертеть своих учениц. Может быть, я и действительно опять стану отплясывать. В конце концов, мужчине столько лет, сколько он сам чувствует.

Бьют оказался прекрасным танцором и мог даже делать повороты, для чего требуется немалое искусство в комнате, имеющей четырнадцать футов в квадрате. Когда он ушел, Робина доверила мне, что во время танцев он еще сносен. Я положительно не понимаю, что может Робина иметь против него. Он не красив, но и не дурен, а улыбка у него очень приятная. Робина говорит, что именно этой улыбки она не выносит. Дик согласен со мной, что Бьют не глуп, а Вероника, не любительница хвалить по-пустому, говорит, что она не видала никого, кто бы так хорошо представлял живого или мертвого краснокожего.

Мы закончили вечер пением.

Обширность репертуара Дика удивила меня; очевидно, он не так лентяйничал в Кэмбридже, как казалось. У Бьюта очень порядочный баритон. Только в четверть двенадцатого мы вспомнили, что Веронике следовало бы быть в постели в девять часов, и все удивились, что стало уже так поздно.

— Зачем нам нельзя всегда жить в деревне и делать что вздумается! — проговорила Вероника, целуя меня на прощание. — Это куда забавнее!

— Затем, что мы идиоты, Вероника, по крайней мере, большинство из нас, — ответил я ей.

На следующее утро я отправился к Сен-Леонару. Недалеко от дома мне повстречался юноша Опкинс верхом.

Он размахивал над головой вилами и декламировал «Выступление легкой кавалерии», что, по-видимому, доставляло удовольствие его лошади. Он сказал мне, что я найду «хозяина» у хлевов. Сен-Леонар вовсе не «старик». Дик, вероятно, видел его при плохом освещении. Мне он показался скорее мужчиной в расцвете лет, разве только на самую малость старше меня. Но Дик был прав, говоря, что он не похож на фермера, — начиная с того, что имя его, Губерт Сен-Леонар, вовсе не фермерское.