Они основали компанию, а через год вернулся старший брат — как всегда, требуя еще денег. По совету Элленби Майкл отказал Алексу так решительно, что тот понял: угрозы бесполезны. Выждав время, Алекс в письме пожаловался на болезни и голод. Не мог бы Майкл навестить его — хотя бы из сострадания к его молодой жене?

Так Майкл впервые услышал, что Алекс женат. И ощутил слабую надежду на перемены, потому и решил откликнуться на просьбу, вопреки советам Элленби. В убогом пансионе в Ист-Энде он нашел юную жену, а брат откуда-то вернулся, только когда Майкл уже собрался уходить. За это время жена Алекса и успела рассказать Майклу свою историю.

Она пела в роттердамском мюзик-холле, где познакомилась с Алексом Хэпуортом, который назвался Чарли Мартином. Алекс увлекся ею. При желании он умел быть приятным, и, несомненно, ее молодость и красота возбуждали в нем неподдельное восхищение и страсть. Его избранница только и мечтала покинуть нынешнее место работы. Она была совсем еще дитя, и ей казалось, что любая жизнь предпочтительнее ежевечерним ужасам, с которыми ей пришлось столкнуться.

Он так и не женился на ней. По крайней мере так она считала. Впервые напившись при ней, он объявил, что бланки, которые они заполняли, — фальшивка. К несчастью для нее, он соврал. Он всегда был расчетливым. И на всякий случай позаботился о том, чтобы церемония прошла строго по закону.

Едва утратив новизну, жизнь с ним стала невыносимой. Ей пришлось повязывать шею широкой бархатной лентой: однажды, когда она отказалась выйти на улицу, чтобы заработать для него денег, он в припадке ярости чуть не перерезал ей горло. Вернувшись в Англию, она твердо решила уйти от него. А если он погонится за ней и убьет, значит, так тому и быть.

Ради нее Хэпуорт в конце концов предложил брату помощь, но с условием, что он один уедет куда-нибудь подальше. Брат согласился. И даже изобразил угрызения совести. Но наверняка ухмылялся, отворачиваясь от зрителей. Дальнейшее он просчитал заранее. Несомненно, он с самого начала задумал шантаж. С таким козырем, как двоемужие, он мог до конца своих дней иметь постоянный источник дохода.

Майкл сам посадил брата на корабль, отплывавший к мысу Доброй Надежды, купив ему билет во второй класс. В то, что Алекс сдержит слово, верилось с трудом, но всегда оставалась вероятность, что ему вышибут мозги в какой-нибудь пьяной драке. Так или иначе, на время он уедет, а его жена Лола останется. Через месяц Майкл женился на ней, а четыре месяца спустя получил от брата письмо с припиской для миссис Мартин «от ее любящего мужа Чарли», с нетерпением ждущего скорой встречи с ней.

Запросы, направленные в Роттердам, в английское консульство, подтвердили: эти угрозы не просто блеф. Брак Алекса и Лолы обладает юридической силой.

В ночь убийства события развивались так, как и предполагал мой приятель. Явившись в контору рано утром, как обычно, Элленби застал там ждущего его Хэпуорта. В конторе он и прятался, пока не покрасил волосы, не отрастил усы и не решился выйти из убежища.

Если бы не обстоятельства убийства, Элленби настоятельно посоветовал бы Майклу явиться в полицию с повинной — Майкл и сам этого хотел, — но поскольку смерть Алекса была несомненно выгодна супругам, заряженный револьвер, оказавшийся под рукой, слишком явственно свидетельствовал о заранее обдуманных намерениях. Само расположение дома — на тихой улице вблизи пруда — могли счесть намеренным выбором. И даже если бы удалось доказать, что со стороны убитого имели место крайние проявления агрессии и шантаж, Майкл избежал бы только казни, но не длительного заключения.

Сомнения вызывало даже то, останется ли женщина на свободе. По прихоти судьбы убитый приходился ей мужем, а убийца, с точки зрения закона, — любовником.

Ее уговоры возымели действие. Хэпуорт отплыл в Америку, где без труда нашел себе работу — разумеется, под чужим именем — в архитектурном бюро, а потом открыл и свою компанию. После той ночи, когда произошло убийство, он впервые увиделся с женой лишь три недели назад.

Больше я никогда не видел эту женщину. Кажется, мой приятель навещал ее. Хэпуорт уже вернулся в Америку, а мой приятель сумел добиться для его жены существенных послаблений в полицейском надзоре. Иногда вечером я вдруг понимаю, что вновь забрел на ту улицу. И каждый раз мне чудится, что я попал в пустой театр, где спектакль уже закончен.

Сторож парка Дэвид Бристоу с Гилдер-стрит в Кэмден-Тауне дал следующие показания:

«В четверг вечером я находился на дежурстве в Сент-Джеймс-парке, мой участок — от Мэлла до северного берега декоративного пруда, к востоку от подвесного мостика. Без двадцати пяти минут семь я расположился между полуостровом и мостиком, ожидая своего напарника. Он должен был сменить меня в половине седьмого, но прибыл только без нескольких минут семь, объяснив, что автобус сломался, а правда это или нет, не знаю.

Едва я остановился, как мое внимание привлекла одна дама. Не могу объяснить, почему присутствие дамы в Сент-Джеймс-парке привлекло мое внимание, разве что потому, что она чем-то напомнила мне мою первую жену. Я увидел, что дама не знает, что ей выбрать — общественную скамью или один из двух свободных платных стульев, стоящих чуть поодаль. Наконец она предпочла стул и уселась, протерев его вечерней газетой — птицы в этой части парка оставляют особенно обильные следы. На общественной скамье неподалеку играли дети, стараясь столкнуть друг друга, но места оставалось еще много, и на этом основании я сделал вывод, что дама не стеснена в средствах.

Я отступил к тому месту, откуда просматривались подходы к мостику с юга: мой напарник иногда появлялся со стороны Бердкейдж-уок, а иногда — со стороны площади Хорс-Гардс-Пэрейд. Так и не увидев его поблизости от моста, я повернул обратно. Миновав стул, на котором сидела дама, я разминулся с мистером Пэраблом. Я хорошо знаю мистера Пэрабла в лицо. Он был в том же сером костюме и мягкой фетровой шляпе, как на снимках в газетах, известных всем нам. Я рассудил, что мистер Пэрабл возвращается из парламента, и на следующее утро убедился в правильности своей догадки, прочитав в газете, что он присутствовал на чаепитии, устроенном на террасе мистером Уиллом Круксом. На меня мистер Пэрабл произвел впечатление человека, поглощенного своими мыслями и не вполне понимающего, что делает, но тут, конечно, я мог и ошибиться. У перил он помедлил, чтобы взглянуть на пеликана. Он что-то сказал пеликану — что именно, я не расслышал, так как находился слишком далеко, — а потом все в той же задумчивости перешел через дорожку и занял стул рядом с тем, на котором сидела дама.

Стоя за деревом и оставаясь незамеченным, я смог наблюдать за происходящим. Дама взглянула на мистера Пэрабла, отвернулась и улыбнулась самой себе. Улыбка была своеобразная, по какой-то необъяснимой причине она вновь напомнила мне первую жену. Только когда пеликан встал на обе ноги и заковылял прочь, мистер Пэрабл, взглянув в сторону, заметил, что рядом находится дама.

Судя по тому, что я узнал далее, могу сделать вывод: мистер Пэрабл с самого начала принял эту даму за кого-то из своих знакомых. О чем думала дама, остается лишь гадать, а я перечисляю факты. Мистер Пэрабл взглянул на даму несколько раз. Пожалуй, следовало бы сказать, что он не сводил с нее глаз. Надо признать, дама вела себя совершенно пристойно, но, как и следовало ожидать, спустя некоторое время их взгляды встретились и я услышал, как она произнесла: «Добрый вечер, мистер Пэрабл».

И она улыбнулась той же самой особенной улыбкой, о которой я уже упоминал. Не помню точно, что ответил ей мистер Пэрабл. Но по-видимому, ему с самого начала показалось, что они знакомы, только он не был в этом уверен. Тут я вроде бы разглядел приближающегося напарника и двинулся ему навстречу. Вскоре выяснилось, что я обознался, и я медленно вернулся на прежнее место, пройдя мимо мистера Пэрабла и дамы. Они беседовали — я бы сказал, с воодушевлением. Я дошел до южного конца подвесного мостика и постоял там — наверное, минут десять, — а потом вернулся обратно. Когда я, отчасти скрытый рододендронами, проходил мимо стульев, то услышал обращенный к даме вопрос мистера Пэрабла: