— Звучит многообещающе, — замечает предполагаемый жених со своей своеобразной усмешкой. — Когда я буду иметь счастье увидеться с ней?

— Сегодня вечером мы пойдем с тобой в «Ковент-Гарден», — отвечает Уилл. — Она будет в ложе леди Хедерингтон, и я тебя представлю.

Итак, вечером Джон Ингерфилд отправляется в театр «Ковент-Гарден», и кровь в его жилах бежит лишь чуточку быстрее, но не более, чем когда он отправляется в доки для закупки жира; оценивает — украдкой — предлагаемый товар с другого конца зала, одобряет, а будучи представлен ей, после осмотра с близкого расстояния одобряет еще больше, получает приглашение бывать в доме, бывает довольно часто и всякий раз чувствует себя все более удовлетворенным ценностью, добротностью и прочими достоинствами товара.

Если Джон Ингерфилд хотел видеть свою жену красивой светской машиной, то в этой женщине он, безусловно, обрел свой идеал. Анна Синглтон, единственная дочь неудачливого, но необычайно обаятельного баронета сэра Гарри Синглтона (по слухам, более обаятельного вне семьи, чем в ее кругу), оказалась прекрасно воспитанной девушкой, полной царственной грации. С ее портрета кисти Рейнольдса, который и поныне висит над резной деревянной панелью на стене одного из старых залов в Сити, на нас смотрит лицо поразительно красивое и умное, но вместе с тем необычайно холодное и бессердечное. Лицо женщины, одновременно и уставшей от мира, и презирающей его. В старых семейных письмах, строки которых сильно выцвели, а страницы пожелтели, можно найти немало критических замечаний по поводу этого портрета. Авторы писем жалуются на то, что Анна, по-видимому, сильно изменилась по сравнению с годами девичества, если в портрете вообще имеется какое-либо сходство с оригиналом, ибо они помнят ее веселое и ласковое лицо в те годы.

Те, кто знал ее впоследствии, говорят, что такое выражение вернулось к ней в конце жизни, а многие даже отказываются верить, что красивая, презрительно усмехающаяся леди, изображенная на портрете, — та самая женщина, которая с нежностью и участием склонялась над ними.

Но во время странного сватовства Джона Ингерфилда он видел перед собой Анну Синглтон, изображенную на портрете сэра Джошуа, и от этого она еще больше нравилась Джону Ингерфилду.

Сам он не связывал с женитьбой никаких чувств, и она также, что значительно упрощало дело. Он предложил ей сделку, и она приняла предложение. По мнению Джона, к браку она отнеслась, как он, собственно, и ожидал от женщины. У очень молодых девушек голова набита романтическим вздором. И раз уж она от этого избавилась, кому от этого хуже?

— Наш союз будет основан на здравом смысле, — сказал Джон Ингерфилд.

— Будем надеяться, что опыт удастся, — ответила Анна Синглтон.

Но опыт не удается. По законам Божеским, мужчина должен покупать женщину, а женщина — отдаваться мужчине за иную плату, нежели здравый смысл. Здравый смысл не имеет хождения на брачном рынке. Мужчины и женщины, появляющиеся там с кошельком, в котором нет ничего, кроме здравого смысла, не имеют права жаловаться, если, вернувшись домой, обнаружат, что заключили неудачную сделку.

Джон Ингерфилд, предлагая Анне Синглтон стать его женой, питал к ней не больше любви, чем к любому роскошному предмету обстановки, который он приобретал в то же самое время, и даже не пытался притворяться. Но если бы он и попытался, Анна все равно бы ему не поверила, ибо за двадцать два прожитых года она познала многое и понимала, что любовь лишь метеор на небе жизни, а настоящей путеводной звездой является золото. Анна Синглтон уже изведала романтическую любовь и похоронила ее в самой глубине души, а на могилу, чтобы призрак не мог подняться оттуда, навалила камни безразличия и презрения, как это делали многие женщины до и после нее. Некогда Анне Синглтон пригрезилась сказочная история. Старая как мир, а может быть, и еще старше, но ей она тогда казалась новой и прекрасной. Она включала все, что полагается включать таким историям — юношу и девушку, клятвы в верности, богатых женихов, бессердечных родителей, любовь, стоившую того, чтобы ради нее бросить вызов всему миру. Но однажды ее греза разбилась вдребезги, потому что в нее из страны яви залетело письмо, беспомощное и жалостливое: «Ты знаешь, что я люблю только тебя, — прочитала она. — Сердце мое до самой смерти будет принадлежать тебе. Но отец грозится прекратить выплату моего содержания, а у меня нет ничего, кроме долгов. Некоторые считают ее красивой, но разве я могу думать о ней, если все мои мысли о тебе? Ну почему деньгам суждено быть нашим вечным проклятием?» В письме задавалось и множество других подобных же вопросов, на которые нет ответа, и посылалось множество проклятий судьбе, Богу и людям, содержалось множество жалоб на свою горькую долю.

Анна Синглтон долго читала это письмо. Окончив и перечитав его еще раз, она встала, разорвала листок на клочки и со смехом бросила в огонь. Когда пламя, вспыхнув, угасло, Анна почувствовала, что жизнь ее угасла вместе с ним: она не знала, что разбитые сердца могут исцеляться.

И когда Джон Ингерфилд сватался к ней, ни слова не говоря о любви, упоминая лишь о деньгах, она почувствовала, что вот наконец искренний голос, которому можно верить. Она еще не потеряла интереса к земной стороне жизни. Приятно быть богатой хозяйкой роскошного особняка, устраивать большие приемы, сменить тщательно скрываемую нищету на открытую роскошь. Все это предложено ей как раз на тех самых условиях, которые она сама бы и выдвинула. Если бы ей предложили еще и любовь, она бы отказалась, понимая, что взамен дать нечего.

Но одно дело, когда женщина не желает теплых чувств, и другое — когда лишена их. С каждым днем атмосфера роскошного дома в Блумсбери все сильнее леденит ей сердце. Гости временами согревают его на несколько часов и уходят, после чего становится еще холоднее.

К мужу она старается испытывать безразличие, но живые существа, соединенные вместе, не могут быть безразличны друг к другу. Ведь даже две собаки из одной своры вынуждены думать друг о друге. Муж и жена должны любить или ненавидеть, испытывать симпатию или антипатию — в зависимости от того, насколько тесны или свободны связывающие их узы. По обоюдному желанию узы их брака настолько свободны, насколько позволяют приличия, и поэтому ее отвращение к нему не выходит за пределы вежливости.

Она честно выполняет взятые обязательства, ибо у Синглтонов тоже есть кодекс чести. Ее красота, очарование, такт, связи помогают ему завоевывать положение в обществе и удовлетворять свое честолюбие. Она открывает ему двери, которые в ином случае остались бы для него закрытыми. Люди, которые прошли бы мимо него с презрительной усмешкой, теперь сидят за его столом. Она разделяет его желания и интересы. Свой долг жены выполняет во всем, стремится угодить ему, молча сносит его редкие ласки. Все, что предусмотрено сделкой, она готова выполнять целиком и полностью.

Он, со своей стороны, также играет свою роль с добросовестностью делового человека. Более того, даже не без великодушия, если вспомнить, что, угождая ей, сам не испытывает никакого удовольствия. Он всегда внимателен и почтителен, постоянно проявляет учтивость, которая не менее искренна оттого, что не является врожденной. Каждое высказанное ею пожелание выполняется, каждое выражение неудовольствия принимается во внимание. Зная, что его присутствие действует на нее угнетающе, Джон Ингерфилд старается не докучать ей чаще, чем это необходимо. Иногда он задается вопросом, и не без оснований, а что дала ему женитьба? Действительно ли шумная светская жизнь — это самая интересная игра из тех, которыми можно заполнить досуг, и, наконец, не был ли он счастливее в своей квартире над конторой, чем в этих роскошных, сверкающих комнатах, где, похоже, всегда выглядит и ощущает себя незваным гостем.

Единственное чувство, которое породила в нем близость с женой, — это снисходительное презрение к ней. Так же как нет равенства между мужчиной и женщиной, не может быть и уважения. Она совершенно иное существо. Он должен смотреть на нее либо как на нечто высшее, либо как на нечто низшее. В первом случае мужчина в большей или меньшей степени влюблен, а любовь Джону Ингерфилду чужда. Даже используя в своих целях ее красоту, очарование, такт, он презирает их как оружие слабого пола.