— Сельский джентльмен должен вести себя как сельский джентльмен и стоически преодолевать трудности, — не раз говаривал он. Основной жизненный принцип диктовал условия игры.

Жестокая судьба распорядилась так, что случайная спекуляция удвоила его состояние, вследствие чего пришлось стать членом парламента и приобрести яхту.

Заседания парламента вызывали у него головную боль, а прогулки на яхте приводили к безжалостным приступам морской болезни.

Несмотря на это, каждое лето он приглашал на борт толпу богачей, каждый из которых навевал нестерпимую скуку, и отправлялся на месячное мучение в Средиземное море.

Во время одного из круизов, сидя за карточным столом, гости устроили чрезвычайный скандал. Сам он в это время отлеживался в каюте и понятия не имел о том, что происходит в салоне. Однако оппозиционные газеты узнали об истории и между делом назвали яхту «плавучим адом», а популярное издание «Полис ньюс» даже поместило его портрет в почетной рубрике «Главный преступник недели».

Впоследствии он вошел в культурный кружок, который возглавлял недоучившийся студент с пухлыми красными губами. Прежде его любимой литературой были творения в духе Марии Корелли и еженедельника «ТимБитс», но теперь он начал читать Джорджа Мередита и литературный журнал «Желтая книга», да еще и пытался что-то понять. Вместо походов в мюзик-холл «Гейети» пришлось выписать «Индепендент тиэтр» и тешить душу изучением бесчисленных постановок Шекспира. В искусстве ему всегда нравились хорошенькие девушки возле уютных домиков на фоне внушающих доверие молодых людей или, на худой конец, играющие с собачками дети. Ему объяснили, что подобные картины безвкусны, и приказали покупать полотна, от которых при каждом взгляде становилось дурно: зеленые коровы на красных холмах при свете розовой луны или трупы с бордовыми волосами и желтыми шеями в три фута длиной.

Он робко пытался объяснить, что подобные сцены выглядят неестественными, однако в ответ слышал, что естественность в данном случае вообще ни при чем. Художник увидел мир именно таким, а то, что увидел художник, — не важно, в каком состоянии он находился в ответственный момент, — и есть высокое искусство.

Его таскали на вагнеровские фестивали и выставки Бёрн-Джонса. Заставляли читать каких-то неизвестных миру поэтов. Дарили билеты на все пьесы Ибсена. Приглашали в самые изысканные артистические гостиные. Дни его превратились в один нескончаемый праздник чужого наслаждения.

Однажды утром я встретил его спускающимся по ступеням «Клуба искусств». Выглядел он изнуренным и все же отправлялся на частный просмотр в «Новую галерею». Днем предстояло посетить самодеятельный спектакль Общества друзей Шелли. Затем следовали три артистических салона, ужин с индийским набобом, не знающим ни слова по-английски, и «Тристан и Изольда» в театре «КовентГарден». Заканчивался день балом в доме лорда Солсбери.

Я взял его за руку.

— Поедем лучше в Эппинг-Форест, — предложил я. — В одиннадцать от Чаринг-Кросс туда отправляется дилижанс. Сегодня суббота, так что народу будет полно. Погуляем, поиграем в кегли, пошвыряем кокосовые орехи. Когда-то ты с ними ловко управлялся. Ленч съедим там, а к семи вернемся в город. Пообедаем в «Трокадеро», вечер проведем в «Эмпайре», а поужинаем в «Савойе». Ну, что скажешь?

В этот момент подкатил его экипаж, и он вздрогнул, словно очнулся от сладкого сна.

— Дорогой мой, что же обо мне скажут? — Быстро пожал мне руку, сел в коляску, и лакей захлопнул за ним дверь.

В курительной комнате парохода «Александра» мы сидели втроем: мой близкий друг, я и ненавязчивый, застенчивый незнакомец в противоположном углу — как выяснилось позже, редактор одной из нью-йоркских газет.

Мы с другом обсуждали привычки — и хорошие, и плохие.

— После нескольких месяцев работы над собой человеку так же просто стать святым, как и грешником; все дело в привычке, — заметил друг.

— Знаю, — произнес я. — Когда привыкаешь рано вставать, то выскочить из постели при первых звуках будильника ничуть не сложнее, чем, заставив его замолчать, перевернуться на другой бок. Точно так же можно приучить себя не ругаться: всего-то и требуется, что привыкнуть. Почувствовав вкус воды с хлебом, начинаешь понимать, что эта еда ничуть не хуже шампанского с устрицами. Все в жизни оказывается простым, если сделать выбор и больше от него не отступать.

Друг полностью согласился.

— Попробуй мои сигары, — предложил он и подвинул открытую коробку.

— Спасибо, — поспешно отказался я. — Не курю этот сорт.

— Не волнуйся, — засмеялся он. — Всего лишь хотел привести пример. Одной вполне хватило бы, чтобы мучиться целую неделю.

Возражений не нашлось.

— Отлично, — продолжил друг. — Но ведь я курю их день напролет: с утра до вечера, да еще и с удовольствием. А почему? Всего лишь потому, что привык. Когда-то в молодости баловался дорогими гаванскими сигарами, но вскоре понял, что удовольствие не по карману. Выхода не было: обстоятельства заставили перейти на более дешевую марку. В то время я жил в Бельгии, и приятель показал вот эти. Не знаю, из чего они сделаны; не исключено, что из капустных листьев, вымоченных в гуано, — во всяком случае, поначалу мне именно так и казалось. Но они дешевы. Если покупать сразу пятьсот штук, то одна сигара обходится в три пенса. Я твердо решил их полюбить и начал тренироваться с одной в день. Признаюсь честно: было нелегко. Но я напомнил себе, что гаванские поначалу казались еще хуже. Курение — это процесс познания, а потому надо научиться быстро привыкать к новым вкусам. Я проявил настойчивость и победил. Не прошло и года, как мысль об очередной затяжке перестала вызывать отвращение, а к концу второго года ощущение дискомфорта почти исчезло. И вот теперь искренне предпочитаю свой сорт любым другим. О хорошей дорогой сигаре даже думать не хочется.

Я высказал предположение, что, возможно, проще оказалось бы совсем бросить курить.

— Подобные мысли порой посещали, — кивнул друг, — но беда в том, что некурящий мужчина всегда казался мне неинтересным собеседником. Курение объединяет.

Он откинулся на спинку кресла и выпустил изо рта огромное облако дыма, отчего небольшая комната тут же наполнилась отвратительным запахом, напоминавшим одновременно и о сточной канаве, и о кладбище.

— И это еще не все, — продолжил друг после паузы. — Возьмем, к примеру, мой кларет. Знаю, тебе он не нравится (я молчал, но выражение лица, очевидно, говорило само за себя). Да и всем остальным тоже, во всяком случае, тем, о ком могу судить. Три года назад, когда я еще жил в Хаммерсмите, с помощью этого замечательного вина нам удалось поймать двух воров. Негодяи взломали буфет и выпили сразу пять бутылок, а вскоре полицейский обнаружил их сидящими на ступеньках в сотне ярдов от места преступления. Обоим было так плохо, что сопротивляться они не могли. Полицейский пообещал, что сразу пригласит доктора, и бандиты послушно, как ягнята, поплелись в участок. С тех пор каждый вечер оставляю на столе полный графин.

Ну а мне этот кларет очень нравится. Иногда возвращаюсь совсем разбитым, но стоит выпить пару стаканов, как силы возвращаются. Выбрал я его по тому же принципу, что и сигары, — из-за дешевизны. Выписываю оптом прямо из Женевы, и выходит по двенадцать шиллингов за дюжину. Как они это делают, понятия не имею. Не хочу знать. Как ты, должно быть, помнишь, кларет довольно крепкий и действует безотказно.

А вот еще один убедительный пример всепобеждающей силы привычки, — продолжал друг. — У меня был один знакомый, чья жена отличалась невероятной болтливостью. Весь день она говорила, говорила и говорила, ни на миг не умолкая: с ним, при нем, о нем. Ночью он засыпал под ровный ритм ее несмолкающего голоса. Наконец красноречивая супруга умерла. Все начали горячо поздравлять вдовца и говорить, что теперь-то наконец он сможет пожить спокойно. Но это спокойствие напоминало безмолвие пустыни и не приносило ни капли радости. Привычный голос наполнял дом в течение двадцати четырех лет, проникал сквозь стены и, проносясь по саду мерными волнами, выплескивался на улицу. Внезапно воцарившаяся тишина тревожила и даже пугала. Дом стал чужим. Безутешный муж скучал по мимолетным утренним оскорблениям, обстоятельным вечерним упрекам и жалобам на сломанную жизнь возле уютно горящего камина. Сон пропал: он часами лежал с открытыми глазами, мечтая об успокоительном потоке привычной брани.