— Все улажено, мистер Эндрюс, — сказала она мне. — С моим молодым человеком уже связались, мисс Булстрод нанесла тайный визит судье. Понадобится только уплатить сорок шиллингов штрафа, а мистер Куинси позаботится, чтобы дело не попало в газеты.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — ответил я, — но могло быть и лучше, детка, если бы вы сразу назвали фамилию своего молодого человека.

— Я не знала, насколько это важно, — возразила она. — Мистер Пэрабл ничего мне не объяснил. О том, что происходит, я узнала случайно.

Я всегда питал симпатию к этой молодой женщине. Мистер Куинси просил меня повременить с объяснениями до среды, но я решил, что нет причин откладывать их.

— Он вам нравится? — спросил я.

— Да, — ответила она, — больше, чем… — Вдруг она осеклась и густо покраснела: — О ком вы говорите?

— Об этом вашем молодом человеке, — пояснил я. — Как его фамилия — кажется, Оньонс?..

— А, о нем!.. — воскликнула она. — Да, он хороший.

— А если нет? — намекнул я, и она впилась в меня взглядом.

— Я обещала ему, что выйду за него, если он выполнит мою просьбу. И он, похоже, ее выполнил.

— Выполнить просьбу можно по-разному, — возразил я и, уже понимая, что мои слова вряд ли станут для нее ударом, выложил все начистоту.

Она выслушала молча, а когда я договорил, обняла меня за шею и поцеловала. По возрасту я гожусь ей в дедушки, но будь я лет на двадцать помоложе, от такого поцелуя разволновался бы не на шутку.

— Пожалуй, я помогу мисс Булстрод сэкономить эти три сотни фунтов, — рассмеялась она и бросилась наверх, переодеваться. Позднее я слышал, как она напевает в кухне.

Мистер Джон приехал в автомобиле, и я сразу понял, что он не в духе.

— Соберите мне вещи для пешего похода, — распорядился он. — Не забудьте рюкзак. В половине девятого я уезжаю в Шотландию.

— Долго вы пробудете в отъезде? — спросил я.

— Смотря по обстоятельствам, — ответил он. — А когда вернусь, женюсь.

— На ком же? — спросил я, хотя, разумеется, уже знал.

— На мисс Булстрод.

— Что ж, она… — начал я.

— Знаю, знаю, — перебил он, — эти трое за два дня успели прожужжать мне все уши. Она и социалистка, и суфражистка, и все такое прочее, и будет мне идеальной супругой. Вдобавок у нее есть средства — следовательно, я смогу посвящать все свое время наведению порядка в мире, не заботясь больше ни о чем. Наш дом станет очагом передовых идей. Мы будем делить радости и победы на избранном поприще. О чем еще можно мечтать?

— Чтобы ужин подали пораньше, — ответил я. — Иначе на поезд в восемь тридцать вам не успеть. Сейчас передам кухарке…

Он снова перебил меня:

— Передайте ей, пусть катится ко всем чертям.

Я уставился на него во все глаза.

— Она выходит за сборщика арендной платы, за пройдоху, на которого ей плевать, — продолжал он.

Я никак не мог понять, с чего он взбесился.

— В любом случае не понимаю, какое это имеет отношение к вам, — заметил я. — И кстати, ничего подобного.

— Ничего подобного? Вы о чем? — Он замер и обернулся.

— Замуж за него она не выходит, — растолковал я.

— Это еще почему?

— Лучше спросите у нее.

В то время я еще не знал, что сболтнул глупость, а если бы знал, вряд ли бы так поступил. Когда он не в духе, со мной происходит то же самое. Мистеру Джону я прислуживаю с малых лет, поэтому мы с ним не всегда ведем себя как подобает.

— Передайте кухарке, что она мне нужна, — велел он.

— У нее сейчас в самом разгаре… — начал было я.

— Мне нет дела до того, что там у нее, — прервал он. Казалось, он задался целью не дать мне закончить ни единой фразы. — Отправьте ее сюда.

В кухне она была одна.

— Он хочет видеть вас немедленно, — сообщил я.

— Кто?

— Мистер Джон.

— Зачем?

— Откуда мне знать?

— И все-таки вы знаете, — не сдавалась она.

Она всегда была упрямой, и я, чтобы не тратить лишнего времени, рассказал ей, что произошло.

— А теперь пойдете? — спросил я в заключение.

Она стояла столбом, не сводя глаз с теста, которое месила. Наконец она загадочно улыбнулась и перевела взгляд на меня.

— Знаете, чего вам сейчас недостает? Крылышек, маленького лука и стрел.

Даже не отряхнув руки, она бросилась наверх. А через полчаса сверху позвонили. Мистера Джона я застал у окна.

— Рюкзак готов? — спросил он.

— Сию минуту будет.

Вскоре я вернулся с одежной щеткой.

— Зачем она вам? — удивился он.

— Вы, наверное, не заметили, — отозвался я, — но вы перепачкались мукой.

— Кухарка едет со мной в Шотландию, — объявил он.

Я служу мистеру Джону с тех пор, как он был мальчишкой. Ему уже минуло сорок два, но когда я через окошко кеба пожимал ему руку на прощание, то мог бы поклясться, что ему снова двадцать пять.

Помнится, впервые я увидел его на борту зловонного однотрубного пароходика, который в те времена курсировал между Лондонским мостом и Антверпеном. Этот человек расхаживал по палубе под руку с броско разодетой, но определенно привлекательной молодой дамой; оба громко болтали и смеялись. Обнаружив на пароходе такого попутчика, я удивился. Рейс продолжался восемнадцать часов, билет первого класса в оба конца стоил один фунт двенадцать шиллингов шесть пенсов — за эти деньги пассажиров три раза кормили на пути туда и три — на пути обратно, напитки же, как подробно объяснялось в соглашении, оплачивались особо. В то время я служил клерком в агентской конторе на Фенчерч-стрит и зарабатывал тридцать шиллингов в неделю. Мы получали свои комиссионные, приобретая товары по заказу клиентов из Индии, и я научился определять стоимость вещей на глаз. Пальто на бобриковой подкладке, которое носил этот пассажир — заканчивалось лето, и по вечерам уже было прохладно, — наверняка обошлось ему в пару сотен фунтов, а украшения, которыми он так беспечно щеголял, без труда можно было бы заложить в ломбард не меньше чем за тысячу.

Как я ни старался не глазеть на него, но все-таки глазел, и однажды, когда они со спутницей проходили мимо, он ответил на мой взгляд.

После ужина, когда я стоял, прислонившись спиной к планшири с правого борта, этот человек вышел из единственной отдельной каюты, какой похвалялся пароход, занял место напротив меня, расставил ноги, зажал пухлыми губами сигару и застыл, бесстрастно разглядывая и словно оценивая меня.

— Решили побаловать себя отдыхом на континенте? — спросил он.

Прежде я мог лишь предполагать, что он еврей, но теперь его выдала шепелявость, хоть и почти незаметная. Черты его лица были грубыми, почти топорными, но беспокойные глаза так блестели, лицо свидетельствовало о такой силе и своеобразии характера, что в целом он внушал восхищение, умеренное страхом. Он говорил тоном добродушного пренебрежения, тоном человека, настолько привыкшего видеть вокруг себя низших, что это открытие давно перестало льстить ему.

Я услышал в этом голосе властность, оспаривать которую мне и в голову не пришло.

— Да, — ответил я и добавил, что еще никогда не бывал за границей, но слышал, будто бы в Антверпене есть что посмотреть.

— Долго вы там пробудете?

— Две недели.

— Вы ведь хотели бы увидеть не только Антверпен, если бы могли себе это позволить? — продолжал он. — Очаровательная маленькая страна эта Голландия. За каких-нибудь две недели ее можно осмотреть всю. Я голландец, голландский еврей.

— По-английски вы говорите как англичанин, — заметил я. Мне почему-то захотелось угодить ему. Понятия не имею почему.

— И так же хорошо — еще на шести языках, — со смехом сообщил он. — В восемнадцать лет я покинул Амстердам палубным пассажиром на эмигрантском корабле и с тех пор там не бывал.

Он прикрыл дверь каюты, подошел ко мне и положил сильную руку на мое плечо.

— Вот что я вам предложу, — заговорил он. — Дело, которым я занимаюсь, не из тех, о которых можно забыть, пусть даже всего на несколько дней. Вдобавок есть причины… — он оглянулся на дверь каюты и коротко хохотнул, — по которым мне не захотелось брать с собой помощников. Если вы не прочь подзаработать, пожить за чужой счет в шикарном отеле да еще положить в карман десятифунтовую купюру, вам представится такая возможность — всего за два часа работы в день.