Материнство — это гамма Божьего оркестра, на одном конце которой находятся дикость и жестокость, а на другом — нежность и самопожертвование.

Ястреб набрасывается на курицу, и она вступает с ним в отчаянную борьбу; он ищет пищи для своих детенышей, а она защищает своих, рискуя собственной жизнью.

Паук высасывает муху ради своего потомства. Кошка съедает бедную мышку, для того чтобы запастись молочком для своих котяток. Человек делает дурное ради своих детей. Вся дисгармония жизни заканчивается гармоническим аккордом — аккордом ликующего Материнства.

Шагая однажды зимой по юстонской платформе в ожидании поезда, я заметил человека, проклинавшего на всевозможные лады автомат. Сначала он только молча тряс эту машину, но с такой яростью, что можно было бы ожидать, что в следующую минуту примется разбивать вызывавший его негодование предмет. Невольно заинтересованный, я приблизился. Услыхав мои шаги, незнакомец обернулся и спросил меня:

— Это вы недавно тут проходили?

— Где именно тут? — пожелал я узнать, так как в течение пяти минут ходил взад и вперед по всей платформе.

— Да вот тут, на этом самом месте, где мы теперь стоим, — раздраженно пояснил незнакомец. — Раз говорят тут, то это не значит там.

— Может быть, во время ходьбы по этой платформе я и проходил здесь, — отозвался я, стараясь говорить как можно вежливее, чтобы дать незнакомцу понять его грубость.

— Мне, собственно, нужно знать, тот ли вы человек, который минуту тому назад говорил со мной, — продолжал незнакомец.

— Нет, я с вами до этой минуты не имел удовольствия говорить, — отрезал я, приподымая шляпу. — Честь имею… — И шагнул дальше.

— Позвольте, — снова раздался настойчивый голос незнакомца, — уверены ли вы, что не говорили со мною?

— Вполне уверен. Беседу с вами трудно забыть, — сыронизировал я.

— Простите! — совсем другим тоном проговорил незнакомец. — Вы так похожи на того человека, который давеча говорил со мной. Пожалуйста, простите мне мою ошибку.

Тон этот смягчил меня. А так как до прибытия поезда оставалась еще четверть часа, то мне захотелось узнать, что так вывело из себя этого добродушного на вид человека.

— Обознались, это бывает, — примирительно сказал я. — А вам очень нужен тот человек, за которого вы приняли меня?

— Да, очень бы нужен, — продолжал скороговоркой незнакомец, видимо обрадованный, что нашел кому излить бушевавшие в нем чувства. — Видите ли, я сунул сюда, в это вот отверстие, — он указал на автомат, — пенни, чтобы получить коробку спичек. Взамен моего пенни ничего не получилось, и я с досады начал трясти эту штуку и ругаться, как это бывает с нами, мужчинами, в таких случаях. В это время подошел человек вашего роста, с такой же фигурой, и… Да правда ли, что это были не вы?

— Даю вам честное слово, что не я, — поспешил я вновь уверить этого, видимо, скептически настроенного человека. — Но что же сделал мой двойник по росту и по фигуре?

— Проходя мимо меня, он сказал: «Эти машины очень капризны и требуют особого обращения. Нужно знать, как с ними ладить. А вам что угодно?» — «Мне захотелось курить, — ответил я, — а у меня не осталось ни одной спички. Вот я и хотел…» — «Бывает, что эти машины иногда выходят из равновесия, и тогда нужно сунуть в них еще пенни, чтобы заставить их исполнять свою обязанность, — прервал меня тот человек. — Второй пенни освобождает действующую пружину и выскакивает обратно вместе с желаемым предметом. Таким путем вы ничего не теряете. Случается, что возвращается к вам и первый пенни, и тогда это уж прямая выгода. Я не раз проделывал этот интересный опыт». Последние слова мне не очень понравились, но я все-таки решил воспользоваться указаниями этого опытного в данном деле человека. По своему легковерию я так и сделал. Сунул в пасть этому… чудовищу другую монету, которую впопыхах принял за пенни, а она оказалась двухшиллинговая. Ну и действительно получил кое-что… Вот, неугодно ли взглянуть…

И он показал мне маленький пакетик, заключавший в себе пряник местного производства.

— Два шиллинга и один пенни! — с горечью добавил он, размахивая перед моими глазами пакетиком. — С удовольствием отдал бы эту дрянь за треть стоимости… или, еще лучше, сунул бы ее в глотку тому, кому я обязан этим удовольствием. Не так жаль мне потерянных денег, как обидно, что я мог оказаться таким олухом и поверить совету этого озорника.

Мой случайный собеседник был не очень разборчив в своих выражениях, и не тяготись я своим одиночеством на скучной платформе, я, наверное, уклонился бы от дальнейших разговоров с ним. Но при данных обстоятельствах нельзя было быть слишком щепетильным. Поэтому я не выразил протеста, когда мой будущий спутник (он ожидал того же поезда, которого ждал я) стал прохаживаться по платформе рядом со мной, продолжая изливаться в жалобах на свою неудачу.

— И дернул же меня черт послушаться совета того негодяя! — негодовал ой. — Ясное дело, что я обратился не к тому автомату, который торгует спичками. Только потом, когда было уже поздно, я обратил внимание на надпись, и в этом, конечно, моя собственная вина. Но не явись тот человек со своим лукавым советом, я, быть может, вовремя разглядел бы свою ошибку… Впрочем, я не в первый уж раз терплю неприятности из-за чужих советов. Был у меня молодой чистокровный уэльский пони, здоровенький и резвый, словом, одна прелесть. Всю зиму он у меня пробыл на хорошем корму, а весной я решил, что пора пустить его в пробную поездку, так, миль в десять, не дальше. Шел мой пончик все время отлично, но когда мы достигли места назначения, он оказался порядочно взмыленным. Около гостиницы, к которой я подъехал, стоял какой-то человек. Посмотрел он на моего пони да и говорит:

— Славная у вас лошадка, сэр.

— Ничего, так себе, — отвечаю я.

— Только очень еще молода, — продолжает незнакомец. — Не следует слишком быстро гнать таких молодых. Посмотрите, как вы упарили ее.

— Я и не думал гнать ее, — возражаю я. — Она сама бежала, как ей хотелось. А что она вся в мыле, так это неудивительно: жара такая, что я и сам вспотел не меньше лошади, хотя бежала она, а я только управлял ею, сидя в бричке.

Я поводил немного пони по улице, чтобы он несколько остыл, потом, привязав его у подъезда, задал ему корма, а сам вошел в гостиницу, закусил там, освежился холодной фруктовой водичкой и через час вышел из подъезда. Мой конек уже успел отдохнуть и выглядел довольно весело. Смотрю — тот человек все еще торчит там.

— Когда пойдете назад, то будете подниматься на гору? — спрашивает он меня.

— Разумеется, — отвечаю я. — А как же иначе? Впрочем, быть может, вы знаете средство подниматься на горы, не взбираясь на них? — полюбопытствовал я, раздосадованный на такой глупый вопрос.

— Нет, такого средства я не знаю, — отвечает незнакомец, — но могу дать вам добрый совет. Угостите свою лошадку пинтой эля пред отъездом отсюда, и вы увидите, как она побежит.

— Но, — возражаю я, — она у меня трезвенница и кроме воды ничего не пьет. Пьянствовать еще не приучена.

— Это совсем не пьянство, а безвредное возбуждающее средство, — поучает этот навязчивый человек. — Я всю жизнь вожусь с лошадьми и хорошо знаю, что и когда нужно давать им. Послушайтесь моего доброго совета: дайте ей пинту эля, да хорошего, старого, и она одним духом взлетит на любую гору, даже не почувствовав этого. И вам будет приятно, и ей не вредно.

Мне бы нужно было, с позволения сказать, плюнуть этому непрошеному советчику в глаза, да и уехать поскорее. Но вместо этого я взял да и сделал по его указанию. И сам не могу понять, как это так выходит, что мы слушаемся первого встречного, словно это наш лучший, испытанный друг, правдивость которого нам давно известна! Вернулся я в гостиницу, потребовал пинту старого эля, вылил его в деревянную миску и вынес своему пони. Вокруг собралась целая толпа ротозеев и зубоскалов, которые и принялись допекать меня своими остротами.