Этот чудак заходит так далеко в своих рассуждениях, что позволяет себе упрекать гордящихся своей культурой европейцев в том, что они не усвоили и половины того, чему могли бы научиться в течение прожитых ими тысячелетий.

По его мнению, мы совершенно напрасно кичимся своими современными идеалами и… Впрочем, мало ли о чем еще бредит этот странный маньяк! Всего не перескажешь. Что же касается его убеждений по отношению именно к желтой расе, то ему интересно не то, что она может воспринять от тесного соприкосновения с Европой, а, наоборот, то, что может дать ей.

Он говорит, что наблюдает зарождение новой силы, нового, еще не ведомого Европе влияния, что смешные карикатуры на человечество, как мы называем дальневосточных людей, таят за своими желтыми масками такие идеи и формулы, которые заставят побледнеть от стыда и бессильной ярости европейских мудрецов.

Так или иначе, но поневоле скажешь: да, нелегко бремя белого человека, которое он навьючивает на себя.

«Отчего некоторые люди так боятся супружества?» — спрашиваю я себя почти каждый раз, когда читаю произведения первоклассной литературы. Задавался я этим вопросом и на днях, присутствуя на представлении «Фауста».

Я никак не мог дать себе отчета, почему Фауст не женился на Гретхен. Положим, я сам ни за что не женился бы на ней, но не во мне дело. Фауст не мог видеть в Гретхен ничего такого, что могло бы ему помешать взять ее себе в жены. Он и она были созданы друг для друга. Несмотря на это, ни ему, ни ей, очевидно, и в голову не приходило справить потихоньку свадьбу, потом отправиться на недельку, скажем, хоть в Швейцарию, а по возвращении из свадебного путешествия поселиться близ Нюрнберга на хорошенькой, уютной, скрытой в зелени вилле.

При вилле мог быть фруктовый садик. Маргарита могла бы держать кур и корову. Такие женщины, как она, не получившие «блестящего» образования, не избалованные и приученные к труду, непременно должны иметь что-нибудь такое, с чем они могли бы постоянно возиться. Со временем, с прибавлением семьи, могла бы быть нанята в помощницы хозяйки знающая, дельная и всегда исправная женщина.

Сам же Фауст мог бы снова засесть за свои фолианты и склянки. Это было бы для него истинным счастьем, потому что избавило бы его от дальнейших злоключений. Ведь нельзя же себе представить, чтобы человек высшего полета да еще его зрелых лет мог найти всю цель своей жизни в том, чтобы неотступно вертеться вокруг женской юбки! Таких примеров, насколько мне известно, еще не бывало да и не следует быть.

Валентин, этот милый молодой человек со своими приятными идеями, мог бы проводить у них свои свободные часы и над стаканом хорошего пива и с трубкой в зубах толковать с Фаустом о текущих событиях. Он качал бы на коленях маленьких ребятишек, а старшему сыночку своих друзей рассказывал бы о военных подвигах и учил бы его стрельбе. Очень может быть, что Фауст с помощью практического приятеля в конце концов изобрел бы что-нибудь полезное вроде новой пушки.

Может статься, и Зибель женился бы и, поселившись по соседству с семейством Фауста, посмеивался бы с Маргаритой в отсутствии своей супруги о своем прежнем безумии. Иногда приходила бы из Нюрнберга и мать Маргариты полюбоваться на счастье дочки. Вообще все было бы в полном порядке.

Почему, в самом деле, Фауст и Маргарита не захотели сочетаться законным браком и обзавестись своим домиком? Неужели только потому, чтобы не восстановить против себя старика Мефистофеля, который мог увидеть в этом со стороны своей жертвы желание обмануть его? Может быть, Фауст про себя и думал нечто вроде следующего:

«Я с радостью женился бы на этой девушке, но это будет неловко по отношению к Мефистофелю, приложившему столько стараний, чтобы устроить для меня то, что мне было нужно. Не могу же я состязаться в неблагодарности с обыкновенными людьми? Это было бы уж слишком пошло для меня».

Если у Фауста действительно явилась такая мысль и отвлекла его от женитьбы, то дело становится понятным, и Фауст получает новый оттенок благородства, хотя отчасти и донкихотского.

Я уверен, что если бы Фауст взглянул на дело со свободной, так сказать, точки зрения, то есть без излишней нравственной щепетильности по отношению к своему «благодетелю», а имея в виду лишь интересы девушки и свои собственные, то поступил бы более практично, и дело отлично уладилось бы. В его дни желающим отделаться от дьявола стоило только показать ему эфес меча — и искуситель в ужасе и без оглядки удирал в свое мрачное логовище, а Фауст и Маргарита как-нибудь рано утречком могли бы проскользнуть в ближайшую церковь и устроить так, чтобы паперть до конца церемонии была ограждена рукояткой меча. Для этой надобности они могли нанять любого мальчика.

— Видишь, вон там, под деревьями, прячется господин в красном? — сказал бы мальчику Фауст. — Ну так вот, этот самый красный господин имеет какое-то дело к нам, между тем как мы не желаем с ним знаться. Наверняка он захочет ворваться в церковь. Как только он подойдет поближе к паперти, ты сейчас и покажи ему эту рукоятку. Не надо ни колоть, ни рубить его. Покажи рукоятку и качни головой — он и поймет.

Интересно было бы взглянуть на выражение физиономии Мефистофеля в тот момент, когда Фауст стал бы представлять его своей жене.

— Позволь, дорогая, представить тебе одного из моих добрых друзей. Может быть, ты припомнишь, что раз уже видела его в ту ночь… знаешь, у твоей тетушки?

Разумеется, как я уже заметил, Фаусту пришлось бы немножко поссориться с этим другом, но окончиться чем-либо серьезным это не могло.

По всей вероятности, Мефистофель как личность умная после первых минут досады сам бы посмеялся выкинутой Фаустом ловкой штуке. Очень может статься, что он изредка даже приходил бы навестить Фауста и его семью.

Разумеется, его появление вначале вызвало бы некоторый переполох. Детей поспешили бы отправить спать, и душевное настроение супругов было бы довольно напряженное. Но старый бес знает, чем покорять сердца. Он принялся бы рассказывать историйки, которые заставили бы Маргариту покраснеть, а Фауста — осклабиться. Понемногу к нему привыкли бы и даже стали бы приглашать его к обеду. Даже дети перестали бы его пугаться, освоившись с его странным видом и манерами. Потом, разве нежное женское влияние и простодушная болтовня детей не могли бы в течение времени смягчить его душу и сердце и вызвать в нем коренную перемену к лучшему? Разве таких чудес не бывало? Быть может, в итоге получилось бы полное превращение злой силы в добрую?

Выше я сказал, что сам никогда не женился бы на Маргарите. Она — не мой идеал. Одно уж то, как она обманула свою мать, навсегда оттолкнуло бы меня от нее. А потом ее тетка! Настоящая хорошая девушка ни за что не стала бы дружить с такой женщиной. Кроме того, Маргарита и с Зибелем поступила нехорошо. Ясно, что она обошла этого милого юношу. А история с ящиком, наполненным драгоценностями? Зачем она увлеклась им? Не может быть, чтобы она, каждый день ходившая к фонтану болтать со своими подругами и другими более опытными женщинами, оставалась в неведении насчет того, что если кто-нибудь из мужчин оставляет на пороге жилища девушки подарок стоимостью приблизительно в двадцать тысяч фунтов стерлингов на наши деньги, то, значит, надеется получить взамен нечто еще более ценное. Да уж простой здравый инстинкт хорошей девушки подсказал бы ей, что не следует брать рокового ящика.

Не верю я в такую наивность, которая не ведает, что творит. Спросите любого лондонского судью, что он думает о воровке, уверяющей, что нашла бриллиантовую брошь.

— Помилуйте, сэр, неужели я позволила бы себе такое дело! — тоном полнейшей искренности восклицает она перед судьей. — Разве я способна даже только подумать… взять чужое? Никогда! Я вошла в магазин… там никого не было. Увидела я на выставке этот футлярчик и подумала, не забыт ли он кем. Пока я рассматривала эту хорошенькую вещичку, ко мне вдруг подходит этот вот господин и говорит: «Арестую вас». — «За что?» — удивляюсь я. «За воровство», — отвечает он. Горькое это для меня, честной девушки, слово, и я себя не помнила от огорчения…