Что касается общего взгляда на жизнь, современный человек смотрит на этот сдвиг от «цивилизации бытия» к «цивилизации становления» как на достижение. [852] Одним из последствий этого сдвига является усиление ценности чисто мирского аспекта реальности под видом истории (отсюда историцизм). Как только контакт с истоками был утерян, неопределенное, бессмысленное и ускоренное движение того, что было правильно названо «побегом вперед», стало главной чертой современной цивилизации, находящейся под эгидой эволюции и прогресса. Откровенно говоря, зачатки этой суеверной мифологии времени могут быть найдены в иудейско-христианской эсхатологии и мессианстве, а также у ранних католических апологетов, превозносивших ценность «нового» характера христианского откровения, доходя до того, что в полемике св. Амвросия с римской традицией можно найти ранние наброски теории прогресса. «Открытие человека» Возрождения подготовило плодородную почву для роста этих зачатков вплоть до эпохи Просвещения и сциентизма. С того времени зрелище развития наук о природе, техники, изобретений и всего прочего действовало как опиум, отвлекая взгляд человека и не давая ему воспринимать сущностный смысл всего этого движения: отказ от бытия и растворение любого центра в человеке, его отождествление с течением становления, ставшего сильнее его. И когда химеры грубейшего рода прогрессивизма рискуют быть разоблаченными, новые религии жизни и жизненной силы, как и «фаустианская» деятельность и миф, становятся новыми интеллектуальными наркотиками, уверяющими, что движение нельзя прерывать, а нужно, наоборот, пришпорить, чтобы оно приобрело смысл само по себе как для человека, так и для существования в общем.

И вновь переворот очевиден. Центр сместился к той неуловимой стихийной силе низшей области, которая в мире Традиции всегда считалась враждебной. Задача того, кто стремится к высшему существованию, предчувствованному в героическом и олимпийском мифе, состояла в подчинении этой силы и в приведению ее к «форме», господству и просветленному освобождению души. Человеческие возможности, традиционно направленные к растождествлению и освобождению, или, по меньшей мере, признававшие в таком подходе высшее достоинство вплоть до установления системы иерархического приобщения, после резкого изменения полярности в современном мире поставлены на службу силам становления в том смысле, что они признают их, они поддерживают, возбуждают и ускоряют ритм, считая это не только данностью, но также тем, что должно быть.

На этой основе современная активность вместо пути к надындивидуальному (как в случае с древними возможностями героического аскетизма) является путем к субиндивидуальному: мы видим содействие разрушительным вторжениям иррационального и коллективного элемента в уже шатающиеся структуры человеческой личности. Также в некоторых областях нет недостатка в некотором «неистовом» элементе, аналогичном подобному элементу в древнем дионисийстве —хотя на более низком и более темном уровне, так как всякая отсылка к священному отсутствует и так как только человеческие «контуры» принимают и впитывают пробужденные силы. Духовному преодолению времени, достигаемому возвышением до опыта вечного, сегодня противопоставляется его фальшивый двойник —механическое и иллюзорное преодоление, производимое скоростью, мгновенностью и одновременностью при помощи уловок техники и многообразия новой «интенсивной жизни». Те, кто осознают в себе то, что не зависит от времени, способны понять с одного взгляда, что в становлении представляется условием последовательности: таким же образом человек, взбирающийся на башню, может объять одним взглядом и понять единство отдельных вещей, которое иначе можно осознать только при последовательной встрече с ними. Но те, кто в движении в противоположном направлении погружаются в становление и обманываются, думая, что способны обладать им, познают только возбуждение, головокружение, конвульсивное ускорение скорости и перехлесты, вытекающие из чувства и возбуждения. Это падение людей, отождествляющихся с тем, что принимает ритм, разрушает длительность, уничтожает интервалы и отменяет расстояния, в итоге впадает в мгновенность и, следовательно, в настоящий распад внутренней целостности. Бытие и стабильность считаются нашими современниками чем-то вроде смерти: они не могут жить не действуя, не беспокоясь или не оглушая себя тем или иным. Их дух (при условии, что в их случае еще можно говорить о духе) питается только ощущениями, динамикой, таким образом становясь средством для воплощения темных сил.

Таким образом, современные мифы действия кажутся предвестниками последней и решающей фазы. После того, как бесплотная и заоблачная ясность высшего мира растворилась вдали, как горные вершины в облачный день, из-за пределов нечистых огней коллективной жизненной субстанции и туманов и миражей современной «культуры», кажется, приходит новая эра, в которой «люциферианский» и богоборческий индивидуализм будет решительно преодолен и новые неудержимые силы потянут за собой в своем пробуждении этот мир машин и опьяненных и истощенных существ, в ходе своего падения воздвигших им титанические храмы и открывших для них земные пути.

Небезынтересно отметить, что современный мир также демонстрирует возврат к темам, свойственным древним южным гинекократическим цивилизациям. Разве в современном обществе социализм и коммунизм не являются материализованными технологическим возрождением древнего теллурического южного принципа равенства и всесмешения в Матери-Земле? В современном мире господствующий идеал мужественности свелся к чисто физическим и фаллическим компонентам, как в афродитической гинекократии. Плебейское чувство родины, восторжествовавшее с Французской революцией и развитое националистическими идеологиями как мистика народа и священной и всемогущей Родины, является возрождением одной из форм женского тотемизма. Тот факт, что в демократических режимах короли и главы государств не имеют никакой реальной самостоятельности, является свидетельством утери абсолютного принципа отцовской верховной власти и возвращения тех, чей источник власти лежит в Матери (то есть, субстанции демоса). В новых формах —таких, как распад семьи, современная чувственность и непрестанный смутный поиск женщин и удовлетворения, маскулинизация женщины, ее эмансипация и возвышение над мужчинами, порабощенными своими чувствами или превратившихся во вьючных животных —сегодня присутствуют также гетеризм и амазонство. Что касается маски Диониса, то мы уже ранее отождествили ее с непрерывной деятельностью и с философией жизни. Сегодня мы являемся свидетелями возрождения, mutatis mutandis, той же упадочной цивилизации, существовавшей в древнем средиземноморском мире —но в ее низших формах. Отсутствует чувство священного, а также всякий эквивалент чистой и спокойной деметрической возможности. Сегодня симптомами являются не выживание реальной религии, ставшей на Западе господствующей, а темные призывы, свойственные разнообразным медиумистическим, спиритуалистическим и теософским течениям, проповедующим великую ценность подсознательного, пантеистический и материалистический мистицизм. Эти течения распространяются и растут почти как эпидемия там, где материализация мужского типа и обычного существования достигла своей вершины (например, в англосаксонских странах), а протестантство секуляризовало и лишило плоти религиозный идеал. [853] Таким образом, параллели становятся почти что полными, и круг стремится к завершению.

Намереваясь представить достаточно общий взгляд, выше мы рассмотрели все элементы, необходимые для формулировки общего объективного закона, касающегося упадка, характерные стадии которого уже были обозначены —закона регрессии каст. [854] Смысл истории предстает следующим: начиная с доисторических времен происходил постепенный переход власти и типа цивилизации от одной касты к другой —от священных правителей к воинской аристократии, к буржуазии(«торговцам»), и, наконец, к слугам. В традиционных цивилизациях эти касты соответствовали качественной дифференциации главных человеческих возможностей. Перед лицом этого главного движения все, что касается различных конфликтов между народами, жизни государств и иных исторических событий, играет лишь вторичную и эпизодическую роль.