Если современный мир разоблачил «несправедливость» кастовой системы, то гораздо сильнее он заклеймил те древние цивилизации, что практиковали рабство; недавние времена хвалятся тем, что выдвинули на передний план понятие «человеческого достоинства». Это тоже всего лишь демагогия. Не будем обращать внимания на тот факт, что европейцы в своих заморских колониях заново внедрили рабство и поддерживали его вплоть до ХIХ в. в таких отвратительных формах, которые редко встречались в древнем мире. [337] Но нужно подчеркнуть, что если когда-либо и существовала цивилизация рабов в массовом порядке, то это именно та, в которой мы живем. Никакая традиционная цивилизация не была свидетелем того, как огромные массы людей обречены выполнять мелкую, безличную, автоматическую работу; в современной рабской системе уже не найти противоположность рабов —господ или повелителей. Это рабство овладевает нами едва уловимо при помощи тирании экономического фактора и абсурдных структур более или менее коллективизированного общества. И поскольку современный взгляд на жизнь в своем материализме отнял у отдельного человека любую возможность придать своей судьбе преобразующий элемент и видеть в ней знак и символ, современное «рабство» нужно считать одним из самых мрачных и отчаянных видов рабства во все времена. Неудивительно, что в недалеких массах современных рабов темные силы мирового упадка нашли удобный инструмент для осуществления своих целей; в то время как в местах, где они уже восторжествовали, обширные «рабочие лагеря» демонстрируют, как по-дьявольски методично применяется физическое и моральное подчинение человека целям коллективизации и выкорчевывание всякой ценности личности.

В дополнение к предыдущему рассмотрению касательно труда как искусства в мире Традиции кратко упомянем органическое, функциональное и устойчивое качество производимых объектов, достижимое благодаря тому, что красота не мыслилась как нечто отдельное от некоторой привилегированной категории объектов искусства, а объектов чисто утилитарного и меркантильного характера не существовало. Каждый объект обладал собственной красотой и качественной ценностью, как и своей полезной функцией. Что касается искусства в традиционном мире, можно сказать следующее: с одной стороны «то, что случалось, было чудом объединения противоположностей,<...> совершенным соответствием установленным правилам, в котором всякий личный порыв кажется принесенным в жертву и подавленным, и подлинное проявление духовности в настоящем, личном создании»; с другой стороны, можно верно отметить, что «ни на одном объекте не лежал отпечаток личности, как это происходит сейчас с так называемыми произведениями искусства; тем не менее, открывая «хоральный» вкус, делающий объект одним из многих, бесконечных, выражений, объект нес на себе печать духовной гениальности, не допускавшей называния его копией». [338] Такие произведения несли свидетельство одной стилистической личности, чья творческая активность разворачивается через века; даже когда имя —настоящее, фальшивое или символическое —было известно, оно считалось неважным. Таким образом, поддерживалась анонимность не субличностного, а надличностного характера; [339] на этой почве рождались и процветали во всех областях жизни произведения ремесленников, далекие как от мелкого, плебейского смысла полезности, так и от эксцентричной, нефункциональной, «искусственной» красоты —и это деление отражает тотально неорганический характер современной цивилизации. 

После разъяснения смысла кастовой системы необходимо рассмотреть путь, который в некотором роде расположен над кастами и соответствует импульсу, направленному на непосредственную реализацию трансцендентности. Он аналогичен высшей инициации, но, тем не менее, находится за пределами специфичных и строгих структур последней. В то время как пария находится ниже кастовой системы —он является «падшим», он избегает «формы», будучи бессильным перед ней, тем самым возвращаясь в инфернальный мир, аскет находится над кастами; он освобождается от формы, отвергая иллюзорный центр человеческой индивидуальности; он обращается к принципу, из которого исходит всякая «форма», не при помощи верности собственной природе и принадлежности к иерархии, а посредством прямого действия. Поэтому сколь велико было отвращение к париям, питаемое всеми кастами арийской Индии, столь же велико было и почитание человека, находившегося над кастами, от которого —согласно буддистскому образу —ожидали следования человеческой дхарме не в большей степени, чем от человека, который пытается разжечь огонь, ожидался интерес к используемому им сорту древесины, если она годилась для получения огня и света.

Аскеза занимает идеальное промежуточное положение между уровнем непосредственного олимпийского царского и инициатического превосходства и уровнем обряда и дхармы. Кроме того, она демонстрирует два аспекта —две характеристики, которые можно рассматривать как черты традиционного духа в общем. Первым аспектом аскетического пути является действие, понимаемое как героическое действие; вторым —аскеза в узком смысле слова, отсылающем в первую очередь к пути созерцания. В более поздние времена некоторые цивилизации, уже ушедшие от полноценных традиционных форм, в той или иной степени вдохновлялись одним или другим из этих двух полюсов. Позже мы увидим, какую роль оба аспекта играли в динамике исторических сил, в том числе в связи с этническим и расовым фактором.

Чтобы понять дух аскетической традиции в его чистом виде, необходимо оставить в стороне смыслы, которые термин «аскеза» приобрел в мире западной религиозности в поздние времена. Двумя фундаментальными человеческими способностями являются действие и знание: в обеих областях возможна интеграция, способная стереть человеческие ограничения. Созерцательный аскетизм состоит в интеграции познавательной способности, достигнутой благодаря отстранению от чувственной реальности, с нейтрализацией индивидуальной рассудочной способности и с постепенным освобождением ядра сознания от обусловленности, ограничений и необходимости какого-либо определения —как реального, так и потенциального. После уничтожения таким образом всех отходов и помех —opus remotionis —причастность к высшему миру принимает форму видения или озарения. Эта вершина аскетического пути в то же время представляет собой начало поистине постоянной аскезы, реализующей состояния бытия, превосходящие человеческое. В этом отношении сущностные идеалы аскетического пути —это универсальное как знание и знание как освобождение.

Аскетическая отстраненность, свойственная созерцательному пути, подразумевает «самоотречение». В этом отношении необходимо заранее сказать о недоразумении, вызванном низшими формами аскетизма. Самоотречение имело разные смыслы в высших формах древнего и восточного аскетизма с одной стороны, и в большей части западного и христианского аскетизма —с другой. Во втором случае самоотречение часто принимало характер подавления и «умерщвления плоти»; христианский аскет отстраняется от объектов желания не потому, что у него больше нет желаний, но с целью умертвить свою плоть и «избежать соблазна». В первом же случае самоотречение проистекает из естественного отвращения к объектам, которые обычно являются привлекательными и желанными, то есть из того факта, что аскет стремится к чему-то такому, что мир обусловленного существования не может ему даровать. В этом случае к самоотречению ведет естественное благородство желания, а не внешнее вмешательство, стремящееся грубо обуздать, подавить и умертвить способность желать. Эмоциональный момент, даже в своих наиболее чистых и благородных формах, встречается только на первых уровнях высшей формы аскезы; впоследствии он поглощается интеллектуальным огнем и незамутненным великолепием чистого созерцания.