В конечном итоге не имеет значения, каким будет исход финального вооруженного конфликта этих двух держав. Здесь действует своего рода детерминизм внутренней справедливости; в любом случае, так или иначе процесс достигнет конца. Третья мировая война в своем социальных последствиях, в конце концов, определит триумф четвертого сословия: или путем насилия, или при помощи «эволюции», или же в сочетании того и другого.

Но можно сказать больше. Сегодня в кругу политических держав, преследующих цель мирового господства, Россия и Америка предстают антагонистами. Но если рассмотреть суть господствующих мотивов обеих цивилизаций и критически всмотреться в их идеалы и прежде всего реальные преобразования, которым в них обеих, следуя центральной тенденции, подчинены все жизненные ценности и интересы, то между ними обнаружится сближение и сходство. Россия и Америка предстают двумя разными выражениями одной и той же вещи—как два пути, ведущих к формированию человеческого типа, являющегося последним выводом процессов, контролирующих развитие современного мира. Может быть небесполезно кратко заострить внимание на этом сходстве. Не только как политические державы, но и как «цивилизации» Россия и Америка кажутся двумя концами одних тисков, быстро сжимающихся с Востока и Запада вокруг ядра древней Европы с истощенной энергией и населением. Внешние конфликты, новые кризисы и разрушения станут лишь средством для решительного наступления всего многообразия явлений мира четвертого сословия.

В большевистской революции проявились типичные черты, заслуживающие особого внимания. Романтические, хаотичные и иррациональные моменты, присущие другим революционным движениям и, в первую очередь, Французской революции, сыграли в ней гораздо менее значительную роль. Напротив, большевизм характеризует расчетливость, хорошо продуманный план и совершенная техника. Сам Ленин от начала до конца подходил к проблеме пролетарской революции как математик, решающий задачу высших исчислений, холодно и беспристрастно анализируя мельчайшие ее детали. Согласно его словам, «мученики и герои не нужны нашей революции: нам требуется логика и железная рука. Наша задача состоит не в том, чтобы низвести революцию до уровня дилетантов, а в том, чтобы поднять дилетанта до революционного уровня». Это высказывание прекрасно дополняла деятельность Троцкого, для которого проблема восстания и государственного переворота была не столько проблемой организации народных масс, сколько чисто технической задачей, требующей применения специализированных и хорошо организованных отрядов[872] .

Большевистские вожди безжалостно следовали своим идеям. Им были безразличны те последствия, те невиданные бедствия, к которым ведет практическое применение абстрактных принципов. Человека для них не существовало. В большевизме почти что стихийные силы воплотились в группе людей, соединявших в себе зловещую устремленность фанатика с точной логикой, методом и мировоззрением, свойственном технику, взгляд которого устремлен исключительно на орудие, наиболее пригодное для достижения цели. Лишь на второй стадии, ими же вызванной и во многом удерживаемой в предустановленных рамках, высвободились скрывавшиеся в недрах древней Российской империи силы и установился режим массового террора, направленный на разрушение и неистовое искоренение всего, связанного с бывшим господствующим классом и русско-боярской цивилизации в целом.

С этим связана и другая отличительная черта, состоящая в том, что если предшествующие революции в своей дьявольской одержимости практически всегда ускользали из рук своих творцов, пожирая своих детей, то в России это произошло лишь в незначительной степени: установилась преемственность власти и режима террора. Неумолимая логика красной революции не останавливалась перед уничтожением и безжалостной критикой тех большевиков, которые пытались уклониться от ортодоксальной линии, невзирая на личности и безо всяких угрызений совести по поводу используемых средств. Однако значительных кризисов или колебаний в целом практически не наблюдалось. Это сколь показательная, столь и зловещая черта. Она явилась предвестницей эпохи, в которой темные силы уже не скрываются, как прежде, под личиной, но сливаются с человеческим миром, находя приемлемое для себя пристанище в тех людях, у которых одержимость уживается с блестящим интеллектом, методом, совершенным умением властвовать. Это одна из наиболее отличительных черт конечной фазы каждого периода.

Что до самой коммунистической идеи, то, во избежание иллюзий, следует постоянно помнить о сосуществовании в коммунизме двух истин. Одна, так сказать, внутренняя, имеет догматический и незыблемый характер, соответствует принципиальным основам революции и сформулирована в трудах и директивах первого большевистского периода. Вторая же является изменчивой, «реалистической» истиной, которая время от времени подвергается различным поправкам. Довольно часто она даже прямо противоречит первой, допуская временный компромисс с «буржуазными» идеями (патриотизм, смягчение идеи коллективной собственности, славянский миф и так далее). Однако как только достигнута поставленная тактическая задача, многообразие этой второй истины отбрасывается в сторону. Все эти мнимые уступки служат лишь средством для окончательного торжества первой истины. Поэтому крайне наивны те, кто позволяет обмануть себя и в определенные моменты решает, что большевизм «преодолен», что он «эволюционировал» и приближается к установлению нормальных форм правления и международных отношений.

Относительно первой истины необходимо сказать следующее. Не стоит заблуждаться: в ее основе лежит отнюдь немарксистский экономический миф, а отрицание всех ценностей духовного и трансцендентного порядка. Философия и социология исторического материализма представляют собой лишь крайнее выражение подобного отрицания, его следствие, а не наоборот. Равным образом соответствующая коммунистическая практика является лишь средством последовательного осуществления этого отрицания. Однако имеют значения следствия, которые влечет за собой подобная направленность: интеграция или, точнее говоря, растворение отдельного человека в так называемом «коллективе», наделенном верховным правом. В коммунистическом мире завершается процесс искоренения в человеке всего того, что имеет в нем ценность независимой личности; того, что может представлять в нем отличный от коллективного интерес. Средствами достижения этой цели становятся, в частности, механизация, деинтеллектуализация и рационализация любых видов деятельности во всех областях. Эти явления уже не считают нежелательными последствиями, порожденными роковыми процессами, как их еще недавно воспринимало европейское общество. Вследствие сужения всех горизонтов до чисто экономического место ожидаемого мессии занимает машина, и рационализация становится одним из способов ликвидации «пережитков» и «индивидуалистических случайностей» «буржуазной эпохи».

С этой точки зрения основополагающая идея коммунистического учения —отмена частной собственности и частной инициативы —оказывается лишь эпизодом и средством достижения определенной цели. В зависимости от конкретной исторической ситуации в различные периоды существования СССР это положение подвергалось разнообразным изменениям. Однако неизменной целью остается практическое воплощение массового человека и торжество абсолютного материализма во всех сферах жизни, несмотря на то, что это явно противоречит тем следствиям, которые могут вытекать из чисто экономического мифа. В системе коммунистических воззрений такие понятия как «Я», «душа» и «миф» представляют собой чистую иллюзию и буржуазные предрассудки, навязчивые идеи, истоки всякого зла и беспорядка, от которых человека нового марксистско-ленинского общества следует избавить при помощи соответствующей реалистической культуры и особой системы воспитания. Естественным следствием подобных воззрений становится уничтожение всех индивидуалистических, либеральных, романтических и гуманистических злоупотреблений, свойственных фазе, названной нами западным ирреализмом. Известны слова Зиновьева: «В каждом интеллектуале я вижу врага советской власти». Столь же примечательно известное стремление сделать искусство массовым, вынуждая его отказаться от всякой «психологии» и исследования проблем, волнующих отдельного человека, что с большевистской точки зрения служит лишь средством развлечения высших паразитических слоев. Искусство перестает быть индивидуальным творчеством и обезличивается, превращаясь в «могучий молот, побуждающий рабочий класс к действию». Как опасное «контрреволюционное» заблуждение отрицается и то, что сама наука может быть «объективной» и стоять вне политики, то есть в некоммунистической идеи как силы, преобразующей общество. Показателен в этом плане случай с Васильевым и другими биологами, сосланными в Сибирь. Выдвинутая ими генетическая теория не соответствовала главной идее коммунизма, поскольку признавала фактор «наследственности» и «врожденной предрасположенности» и представляла человека не как бесформенную субстанцию, обретающую облик исключительно под воздействием окружающих условий, как того хочет марксизм. Все, что имеется наиболее продвинутого в западной мысли с точки зрения эволюционистского материализма и социологического сциентизма, незамедлительно берется на вооружение в качестве догмы и «государственной мысли», чтобы «промыть мозги» новым поколениям и сформировать соответствующее мышление. Что же касается антирелигиозной кампании, то общеизвестно, что в данном случае она имеет характер не просто атеизма, но самой настоящей контррелигии. В этом проявляется подлинная сущность большевизма, который подобным образом использует наиболее подходящие средства для устранения великой болезни западного человека — «веры» и потребности «верить», которые подменили собой возможность реальной связи с высшим миром.