«Воспитание чувств» также понимается в подобном ключе: ставится задача по устранению всех сложностей «буржуазного человека» —сентиментализма и одержимостью эротикой и страстью. Уравнивая классы, считаясь при этом исключительно с теми различиями, которые нуждаются в сохранении с точки зрения технократии и тоталитарного аппарата, устраняют и половые различия. Законодательно устанавливается полное равенство женщин и мужчин во всех областях, и идеалом становится окончательное стирание различий между ними: нет больше мужчин и женщин, остаются лишь «товарищи». Точно так же как нечто отрицательное рассматривают и семейные отношения, и не только согласно тому представлению о семье, которое царило в «век героического права», но с точки зрения того, что еще сохранялось от этого представления в традиционном буржуазном семейном укладе, с присущими ему сантиментами и условностями. С этой точки зрения более чем показательно наличие такого учреждения, как ЗАГС. Общеизвестно и то, что в СССР стремятся сделать воспитание исключительно делом государства, чтобы люди с детства предпочитали «общественную» жизнь жизни семейной.

Согласно первой советской конституции каждый иностранец, являющийся рабочим-пролетарием, в обязательном порядке автоматически становился гражданином Советского Союза, тогда как русский, не принадлежавший к рабочему классу, лишался гражданства и становился парией, лишенным юридического статуса. [873] С ортодоксальной сектантской коммунистической точки зрения Россия имела значение исключительно как территория, на которой восторжествовала мировая революция четвертого сословия и пригодная для подготовки дальнейшего ее распространения по всему миру. Русскому народу, наряду с мистикой общины, всегда было присуще смутное стремление к мессианству: он считал себя народом-богоносцем, на который возложено дело всемирного спасения. Взяв эту идею, большевики извратили ее и переложили на язык марксистской терминологии. Бога сменил земной коллективизированный человек, а «народ-богоносец» превратился в орудие всемирной победы пролетарской революции. Позднейшее смягчение крайней формы подобных тезисов после осуждения троцкизма не помешало тому, что и по сей день СССР считает не только своим правом, но и обязанностью вмешиваться по всему миру в дела других стран с целью поддержки коммунистических режимов.

С исторической точки зрения, к сталинскому периоду миф «революции» в прежнем его понимании —как чего-то обязательно связанного с хаосом и отсутствием порядка —казалось бы, исчез: установилась новая форма порядка и единства, опирающаяся на тоталитаризм. Общество превратилось в механизм, приводимый в действие единым двигателем, коммунистическим государством. Человек был низведен на уровень рычага или винтика этого механизма, а если пытался воспротивиться этому, то немедленно оказывался затянутым и перемолотым вращающимися шестернями, для которых ценность человеческой жизни представляла собой ничто и в отношении которой была дозволена любая подлость. Материя и дух были поставлены на службу общего дела, и СССР стал единым монолитом, который не оставляет вне себя ничего, одновременно являясь государством, церковью и трестом: политической, идеологической и промышленно-экономической системой. Это идеал сверхгосударства, представляющий собой зловещее искажение традиционного органичного идеала.

Впрочем, в целом в советско-коммунистическом идеале имеются аспекты, представляющие для нас особый интерес. Речь идет о попытках достижения некого состояния типа индивидуальной аскезы или катарсиса во имя радикального преодоления индивидуалистического и гуманистического элемента и возвращения к принципу абсолютной реальности и безличности. Однако это стремление предстает в перевернутом виде, так как направлено не ввысь, к сверхчеловеческому, но вниз к субличностному, не к органическому, но к механическому единству, не к освобождению, но к абсолютному социальному приспособленчеству.

В практическом плане не имеет особого значения то, что примитивизм огромной, причудливой массы, из которой состоит сегодня СССР —где после массовых убийств были уничтожены практически все высшие в расовом отношении элементы—надолго отсрочит эффективное создание «нового человека», «советского человека». Направление задано. Миф мира четвертого сословия обрел свой окончательный облик и получил в свое распоряжение один из величайших мировых центров власти, который одновременно стал центром организации как подпольных, так и открытых действий, направленных на подстрекательство интернациональных масс и цветных народов.

Хотя, по словам Ленина, романо-германский мир представляет для большевизма «величайшее препятствие на пути пришествия нового человека», а использовав к своей выгоде ослепление демократических наций, подвигнувшее их на «крестовый поход», большевики сумели практически уничтожить тот мир, с которым была связана судьба европейских народов, в Америке (Соединенных Штатах) они увидели своего рода землю обетованную с идеологической точки зрения. Старые боги умерли, и воспевание технико-механистического идеала привело к своеобразному «культу Америки». «Революционная буря советской России должна соединиться с ритмом американской жизни». «Интенсифицировать процесс механизации, уже начавшийся сегодня в Америке, и распространить его на все области —вот задача новой пролетарской России» —таковы почти что официальные директивы. Так, некто Гастев провозгласил «суперамериканизм», а поэт Маяковский посвятил Чикаго, «электро-динамо-механической метрополии», свой коллективистский гимн. [874] Совершенно очевидно, что в этом вопросе образ Америки как ненавистного оплота «империалистического капитализма» отходит на второй план по сравнению с Америкой, представляющей собой цивилизацию машин, количества и технократии. Подтверждение этому душевному родству, явно не внешнего, а внутреннего характера, можно найти в самых разнообразных областях.

Не имеет смысла перечислять общеизвестные различия, существующие между Россией и Северной Америкой с этнической, исторической и других точек зрения. Эти различия стираются перед лицом следующего факта: СССР и США представляют собой две стороны одного «идеала», который в большевизме существует пока лишь как «мечта» или утверждается насильственными мерами, тогда как в Америке он воплощается в жизнь практически спонтанно, обретая характер почти что естественного и очевидного процесса. Так на гораздо более обширном пространстве, нежели мог вообразить себе Энгельс, осуществилось его пророчество о том, что именно капиталистический мир расчистит путь четвертому сословию.

С мировоззренческой точки зрения в Америке также сложилась «цивилизация», представляющая собой полную противоположность миру древней европейской традиции. В ней окончательно восторжествовала религия практичности и выгоды, которая ставит материальный интерес, промышленное производство в больших объемах, чисто механическую, количественную реализацию превыше всякого иного интереса. Она расчистила место для величия чисто технико-коллективистской природы, лишенному души и всякой трансцендентной опоры, внутреннего света чистой духовности. Как и в СССР, здесь пониманию человека как качества и личности в органичной системе противопоставляется представление о нем как о простом орудии производства и средстве извлечения материальной выгоды в конформистском социальном конгломерате.

Если в процессе формирования советско-коммунистической ментальности массовый человек сыграл значительную роль, поскольку эта мысль издавна мистическим образом присутствовала в недрах славянских народов, и современным было лишь ее рациональное воплощение во всемогущей политической структуре, то в Америке это явление связано с беспощадным детерминизмом, из-за которого человек в процессе отрыва от духовного и стремления к преходящему мирскому величию вне всяких индивидуалистических иллюзий перестает принадлежать самому себе, чтобы стать частью, зависимой от общества, над которым он в конце концов утрачивает контроль и каковое обуславливает его самыми различными способами. Преобразования, которые Америка претерпела, придя в итоге к тому недоразумению, которое она представляет собой сегодня, обусловлены торжеством идеала материального завоевания, который почти сразу был приравнен к физическому благополучию и процветанию (prosperity). Правильно было сказано, что «в своем неудержимом беге к богатству и могуществу Америка сумела преодолеть барьер свободы, но споткнулась о выгоду... Все силы, включая идеальную и даже религиозную, устремлены исключительно на производственную цель: мы наблюдаем общество выгоды, почти теократию выгоды, которое стремится к производству скорее вещей, нежели людей», либо людей исключительно как наиболее эффективных производителей вещей. «В США высшие права общества освящены своего рода мистикой. Человек, ставший скорее средством, нежели целью, соглашается играть роль колесика в гигантском механизме, ни на секунду не задумываясь о том, что это умаляет его», «следствием чего становится фактический коллективизм, желаемый элитами и бездумно принимаемый массами, который обманом подрывает независимость человека и настолько ограничивает его действия, что даже не страдая от этого и практически об этом не догадываясь, он добровольно подписывает акт самоотречения». Исходя из этого, «нет никакого протеста, никакой реакции со стороны американских масс против тирании коллектива. Они добровольно принимают такое положение дел как само собой разумеющееся и даже как нечто должное» [875] .