Можно связать изначальную цельную концепцию царской функции со следующим кругом символов и мифов, которые посредством различных образных описаний и аналогий ведут к одному и тому же [64] .

В качестве отправной точки можно взять индуистское понятие чакраварти или «вселенского Владыки». В определенной степени в этом понятии можно видеть архетип царской функции, по отношению к которому отдельные конкретные формы царственности, если они соответствуют традиционному принципу, представляют собой более или менее завершенные образы или —с другой точки зрения —частные примеры. Слово «чакраварти» дословно означает «господин» или «вращатель колеса», что вновь приводит нас к идее центра, которая соответствует также внутреннему состоянию, определенному образу жизни —или, лучше сказать, определенному типу существа.

Действительно, колесо является также символом сансары, потока становления (κύκλος της γενέσεως, «круг поколений» или же κύκλος ανάγκης, rotafati, «колесо необходимости» у эллинов), а его неподвижный центр, таким образом, выражает внутреннюю духовную устойчивость того, кто не принадлежит этому потоку и как таковой способен согласно более высокому принципу обуздывать и подчинять себе энергии и виды деятельности, связанные с низшей природой. В этом случае чакраварти предстает в образе дхармараджа, как «владыка закона» или «владыка колеса закона». [65] У Конфуция читаем по этому поводу: «Тот, кто господствует посредством [небесной] Добродетели, подобен полярной звезде. Она пребывает недвижимой на своем месте, и все звезды вращаются вокруг нее». [66] Отсюда берет свой смысл и понятие «революции» как упорядоченного движения вокруг «неподвижного движителя» —понятие, которое в современном мире стало синонимом подрывной деятельности.

Таким образом, с этой точки зрения царственность обретает значение «полюса», что возвращает нас к общему традиционному символизму. К примеру, кроме Мидгарда —центральной божественной земли скандинавской традиции, можно вспомнить указание Платона: Зевс держит совет с богами для решения судьбы Атлантиды в «своей царственной обители, расположенной в центре мира, откуда можно увидеть одновременно все вещи, участвующие в становлении». [67] Выше приведенное понятие чакраварти, кроме того, связано с кругом загадочных преданий, описывающих реальное существование «центра мира», имеющего на земле указанную высшую функцию. Изначально отдельные основополагающие символы царского сана были тесно связаны с данным кругом идей. В первую очередь, скипетр, который, согласно одному из наиболее важных своих аспектов, по аналогии связывался с «мировой осью». [68] Затем трон, «возвышенное» место, неподвижное сидение на котором к уже указанному значению устойчивости, связанной с «полюсом» и «неподвижным» центром, добавляет и другие внутренние или даже метафизические смыслы. Учитывая изначально известное соответствие между природой царственного человека и природой, пробуждающейся в инициации, в классических мистериях часто встречается обряд неподвижного сидения на троне, [69] причем этому обряду придается такое огромное значение, что иногда он может соответствовать самой инициации: понятие τεθρονισένος (воцарившийся на троне) нередко служит синонимом τετελεςμένος, то есть посвященного. [70] Действительно, в некоторых случаях в последовательности различных ступеней обсуждаемой здесь инициации θρονίσμος, воцарение на престол, предшествовало достижению единства с богом[71] .

Тот же символизм воплощен в пирамидальном ассиро-вавилонском зиккурате с плоской крышей, в схеме города иранских верховных правителей (как в Экбатане) и идеальном образе царского дворца чакраварти: так в архитектуре отражается порядок мира с его иерархиями и подчиненностью неизменному центру. Пространственному положению этого центра в зданиях соответствует то место, где находится трон властителя. И наоборот, как и в Элладе, в Индии формы инициации, в которых используют обряд так называемых мандал, драматизируют прогрессивный переход посвящаемого из профанического и демонического пространства в сакральное, вплоть до достижения центра; а главный ритуал, носящий имя мукатабишека, состоит в возложении короны или тиары —тот, кто достигает «центра» мандалы, коронуется как царь, поскольку он возвышается над игрой сил низшей природы. [72] Кроме того, интересно отметить, что зиккурат, сакральное здание, возвышавшееся над городом-государством и являющееся его центром, в Вавилонии называли «краеугольным камнем», а в Ларсе «кольцом между небом иземлей»; [73] темы «камня» и «моста» —уже известная нам дальневосточная формула «третьей власти между Небом и Землей».

Невозможно пренебречь значением этих следов и связей. В частности, «устойчивость» имеет тот же двойной аспект. Индоарийская формула посвящения верховных правителей делает основной акцент на словах: «Будь твердым и непоколебимым...Не уступай. Будь непоколебимым как гора. Будь устойчивым как само небо и твердо удерживай власть в кулаке. Неподвижно небо и неподвижна земля, и прочны также эти горы. Прочен весь мир живущих и также прочен этот царь людей». [74] В египетских формулах царственности устойчивость является важнейшим атрибутом, который дополняет «жизненную силу» властелина. И подобно атрибуту «жизненной силы», о связи которого с тайным огнем речь шла чуть ранее, «устойчивость» также соотносится с небом: знак джед выражает устойчивость «солнечных богов, покоящихся на небесных столбах или лучах». [75] Все это относится к инициатическому порядку, поскольку речь шла вовсе не об абстрактных идеях: согласно египетской концепции, «устойчивость», подобно «мощи» и «жизни», также является внутренним состоянием и равным образом энергией, «добродетелью» (virtus), которая, как настоящий флюид, перетекает от одного фараона к другому, поддерживая их сверхъестественным образом.

Кроме того, с эзотерически понимаемым условием «устойчивости» связано «олимпийское» свойство, а также свойство «мира». Цари, «черпающие свою древнюю власть от высшего бога и получившие победу из его рук», являются «маяками мира в бурю». [76] После «славы», центральности («полярности») и устойчивости, мир является одним из главных атрибутов царственности, который сохранялся до сравнительно недавних времен: Данте говорил об императоре-миротворце (imperator pacificus) —этот сан носил еще Карл Великий. Естественно, речь идет здесь не о профаническом, внешнем «мире» в политическом понимании —мире, который в лучшем случае является лишь отблеском истинного мира, а о внутреннем и реальном мире, неотделимом от вышеупомянутого «победоносного» элемента, выражающего не столько прекращение деятельности, сколько ее совершенствование, то есть чистую цельную деятельность, сосредоточенную в самой себе. Речь идет о том мире, который реально свидетельствует о сверхъестественном.

Согласно Конфуцию, человек, предназначенный к господству, в отличие от обычного человека, обладает «принципом устойчивости и покоя, а не возбуждения», «он несет в себе вечность, а не мимолетные движения радости». [77] Отсюда исходит спокойное величие, выражающее неодолимое превосходство, которое покоряет и принуждает к сдаче, без вступления в сражение, мгновенно пробуждая чувство трансцендентной силы, в совершенстве владеющей собой, но готовой разразиться в любой момент, являя собой вызывающий благоговение и внушающий трепет смысл действенной божественной воли (numen) [78] Священный римский мир (pax romana), связанный именно с трансцендентным смыслом Imperium, можно считать одним из выражений подобных значений на уровне универсальной исторической реализации. Если этос превосходства по отношению к миру, покоряющего спокойствия, безмятежности и одновременно готовности к абсолютному повелеванию остается отличительной чертой аристократического мира, то даже ставшую светской знать следует считать отзвуком этого изначально как царского, так и духовного и трансцендентного элемента.